Репин и нордман интересные факты. Странный брак.Илья Репин и Наталья Нордман
На предыдущих страницах не раз упоминается имя второй жены Репина - Натальи Борисовны, которая в то время, когда я познакомился с ним, занимала в «Пенатах» очень заметное место. В те годы, в 1907 - 1910-м, она и Репин были неразлучны: художник проводил с ней все свое свободное время, писал и рисовал ее портреты, восторженно говорил о ее дарованиях и вообще, как говорится, души в ней не чаял. Я не помню случая, когда бы он уезжал на концерт или в гости без нее. Она сопровождала его и в Ясную Поляну - к Толстому, и в Москву - к Сурикову, Остроухову, Васнецову и другим его близким друзьям.
В мемуарной литературе о Репине принято трактовать эту женщину как чудачку дурного тона, которая внесла в биографию Репина много крикливой и мелочной суеты.
Но я близко наблюдал ее жизнь в течение нескольких лет и, хотя не могу опровергнуть вынесенный ей приговор, все же считаю своим долгом, по мере возможности, хоть отчасти защитить ее память.
Первая семья Репина по своей некультурности проявляла мало интереса к его творчеству, а Наталья Борисовна уже с 1901 года стала собирать всю литературу о нем, составила ценнейшие альбомы с газетными вырезками о каждой его картине. Кроме того, он не раз повторял, что одной из своих наиболее блестящих удач - композицией «Государственного совета» - он всецело обязан Наталье Борисовне: она приняла к сердцу те трудности, которые он встретил при написании этой картины, и помогла ему своими советами, а также сделанными ею фотоснимками. Знаменитые среды, которые она завела в его доме, внесли в его жизнь порядок, давая возможность сосредоточенно работать во все прочие дни и не бояться никаких посетителей (ибо к среде приурочивались также и деловые свидания). Вообще она внесла в его жизнь немало полезных реформ, о которых он нередко упоминал с благодарностью. Круглый стол, изобретенный ею, был вполне приспособлен для того пестрого общества, которое собиралось по средам в «Пенатах»: за стол этот каждый садился по жребию, и тем устранялись возможности местничества.
Репин всегда тяготел к образованным людям, а Наталья Борисовна знала три языка, разбиралась и в музыке, и в скульптуре, и в живописи - недаром он любил посещать вместе с нею всякие концерты, вернисажи и лекции. Была она то, что называется светская женщина (он познакомился с нею у княгини Тенишевой), но постоянно заявляла себя демократкой, и это тоже не могло не привлечь к ней симпатий Ильи Ефимовича.
Но все ее душевные качества были истрачены зря из-за трех фатальных недостатков, которые, в сущности, и погубили ее.
Во-первых, по всему своему душевному складу это была ярая сектантка. Всегда ей было необходимо фанатически веровать в какой-нибудь единственный рецепт для спасения людей и громко проповедовать этот рецепт как панацею от всех социальных недугов.
Одно время она была боевой суфражисткой и сделала свой феминизм религией. Потом стала проповедовать «раскрепощение прислуги». Потом - вегетарианство. Потом - кооперативную организацию труда, воспринятую как евангелие жизни. Потом отвары из свежего сена в качестве здоровой, питательной пищи. Потом так называемый «волшебный сундук», то есть ящик, обшитый подушками и набитый сеном. «Волшебный сундук» был своеобразным термосом: он сохранял пищу горячей в течение целого дня. И т. д. и т. д. и т. д.
Все это было нелепо, но - искренне. Она свято верила во все свои новшества и первая становилась их жертвой. Когда она восстала, например, против шуб и мехов, составлявших, как она выражалась, «привилегию зажиточных классов», она в самый лютый мороз облеклась в какое-то худое пальтишко, подбитое сосновыми стружками, и уверяла, что ей гораздо теплее, чем нам, закутанным в «шкуры зверей»: ведь дают же стружки тепло, когда мы сжигаем их в печке. Эта «сосновая шуба» принесла ей простуду, а супы из сена - малокровие. Из румяной, осанистой женщины со свежим и круглым лицом, какой она была за несколько лет до того, она стала такой худосочной, что казалась воплощением чахотки. Вегетарианство ее было очень суровое: она не ела яиц, не пила молока.
Таким образом, нельзя сомневаться, что в ее проповеди не было и тени лукавства. Но слишком уж криклива была ее проповедь - и в достаточной мере бестактна. В том-то и заключался второй недостаток Натальи Борисовны, что при всей своей преданности великому человеку, с которым связала ее судьба, она не находила полного удовлетворения в том, чтобы служить его славе. У нее у самой была слишком колоритная личность, которая никак не могла стушеваться, а, напротив, по всякому поводу жаждала заявить о себе. Наталья Борисовна даже не пыталась отделить свое имя от Репина, и он оказался замешанным во все ее кулинарные и прочие новшества. Я слышал своими ушами в Крыму, в санатории, как, получив известие, что Репин скончался, одна вдова профессора, старуха, сказала другой:
Тот самый, что сено ел.
Услышав эту чудовищную характеристику Репина, я, конечно, не мог не подумать, что в подобной его репутации виновата, в сущности, Наталья Борисовна. Вся желтая пресса - «Петербургская газета», «Петербургский листок» и «Биржевка» - включала ее чудачества в число своих излюбленных сенсаций, главным образом потому, что могла пристегнуть к ним его знаменитое имя.
Розанов так и написал в одном пасквиле, что эта женщина «проглотила» Репина всего целиком.
«Много раз, - говорит в своей книге С. Пророкова, - описывались смехотворные подробности быта „Пенатов“ (то есть быта, устроенного Натальей Борисовной. - К. Ч.). Всюду висели объявления, плакаты, которые призывали гостей заниматься самообслуживанием, вроде „Не ждите прислуги, ее нет“. „Все делайте сами“, „Дверь заперта“.
Гость читал: „Ударяйте в гонг, входите и раздевайтесь в передней“. Исполнив это предписание, гость наталкивался на следующее объявление: „Идите прямо“, - и оказывался в столовой со знаменитым круглым столом, на котором вертелся круг, заменяющий, по мысли хозяйки, обслуживание прислуги. Здесь на особых полочках были положены разные яства, а в ящики складывалась грязная посуда.
По очереди за столом разливали суп разные люди, на кого выпадет жребий. Не умеющего сладить с этой сложной обязанностью штрафовали, заставляли тут же экспромтом произносить речь…
Можно один раз разыграть для смеха такую комедию. Но когда спектакль продолжается всю жизнь, он прискучивает… Прислуга в доме жила, не могли же все эти многочисленные блюда, приготовленные из сена, и котлеты из овощей появиться на столе по мановению руки хозяйки „Пенатов“, и не она сама после разъезда гостей мыла посуду. Все это делала прислуга, и только внешне дело изображалось так, что обходились без посторонней помощи».
Наталье Борисовне и в голову не приходило тогда, что она наносит ущерб имени Репина. Она была уверена, что пользуется этим именем отнюдь не для собственных выгод, а исключительно ради пропаганды благотворных идей, которые должны принести человечеству счастье.
Но, приняв газетную шумиху за славу, она мало-помалу дала волю своему честолюбию, очевидно, неудовлетворенному в юности. Ей понравилось быть модной фигурой, и тут же сказался третий ее недостаток - напыщенный и вычурный вкус. Эти «храмы Изиды», «Шехерезады», «Прометеи», «сестрицы», «тамтамы» (так назывался гонг, заменявший в «Пенатах» звонок), и «кооперативные восторги», и «бифштексы из клюквы» до такой степени не гармонировали с простым безыскусственным репинским стилем, что казались каким-то чужеродным наростом на биографии Репина.
Все это так, но я должен признаться, что мне, несмотря ни на что, было жалко ее так напрасно погибшую силу. В сущности, это была не злая и не глупая женщина. Вечно она хлопотала о каких-то сиротах, вечно помогала голодным курсисткам, безработным учительницам, о чем свидетельствуют многие ее письма ко мне. Самое лучшее, что можно сказать о ней: она часто не похожа на свои брошюры и памфлеты. Она читала мне отрывки из своего дневника, посвященные главным образом Репину и его окружению (1903–1909), и я был удивлен ее талантливостью: столько здесь было зоркого и меткого юмора, столько свежей женской наблюдательности. Да и в прочих ее писаниях чувствуется что-то не совсем безнадежное. Написала она не много, так как стала писательницей лишь на сороковом году жизни. В 1901 году вышла в свет ее повесть «Эта» с иллюстрациями Ильи Ефимовича. В 1904 году - «Крест материнства», тоже с его иллюстрациями. В 1910 году - «Интимные страницы». Писала она также и пьесы. Для постановки этих пьес Илья Ефимович приобрел на станции Оллила здание дачного театра - в сущности, обширный деревянный сарай, который Наталья Борисовна назвала «Прометей». Пьесы ее, поставленные в этом сарае, конечно, не делали сбора, но бездарными их невозможно назвать.
Словом, в качестве ближайшего соседа Натальи Борисовны, наблюдавшего ее несколько лет изо дня в день, считаю себя вправе настаивать, что личность ее не исчерпывалась ни «волшебными сундуками», ни «супами из сена», а тому, кто захочет осуждать ее за причуды и вычуры, все же не мешало бы вспомнить, что она заплатила за них своей жизнью.
Благородство своего отношения к Репину она доказала тем, что, не желая обременять его своей тяжкой болезнью, ушла из «Пенатов» - одна, без денег, без каких бы то ни было ценных вещей - и удалилась в Швейцарию, в Локарно, в больницу для бедных. Там, умирая на койке, она написала мне письмо, которое и сейчас, через столько лет, волнует меня так, словно я получил его только что.
«Какая дивная полоса страданий, - писала мне Наталья Борисовна, - и сколько откровений в ней: когда я переступила порог „Пенатов“, я точно провалилась в бездну. Исчезла бесследно, будто бы никогда не была на свете, и жизнь, изъяв меня из своего обихода, еще аккуратно, щеточкой, подмела за мной крошки и затем полетела дальше, смеясь и ликуя. Я уже летела по бездне, стукнулась о несколько утесов и вдруг очутилась в обширной больнице… Там я поняла, что я никому в жизни не нужна. Ушла не я, а принадлежность „Пенатов“. Кругом все умерло. Ни звука ни от кого».
От денег, которые послал ей Илья Ефимович, она отказалась. Мы, друзья Ильи Ефимовича, попытались было уверить ее, будто ей следует гонорар за первое издание репинской книги, вышедшей некогда под ее номинальной редакцией. Но она не приняла и этих денег.
«…Не могу себе представить, - писала она мне из того же Локарно, - какое я имею к ней (к книге. - К. Ч.) отношение, что за книга и об чем меня спрашивают. Вам представить легко, как я далека от вопросов издательства и как я изумлена таким странным явлением…
Написала стихи при 40 градусах „Песня бреда“… Ужасная вещь, от которой по спине холодно. Однако пора».
Через месяц она скончалась, в июне 1914 года, и по той грусти, которую я испытал, когда дошла до меня скорбная весть, я понял, что, несмотря на все ее причуды и странности, в ней было немало такого, за что я любил ее.
Нордман-Северова Н.Б. (бюст работы Репина, 1902)
Её ревновали, ей завидовали. И самое главное: ей не могли простить, что, живя рядом с гением, она не находила полного удовлетворения в том, чтобы ему служить. Однако, именно это стремление быть самостоятельной личностью и нравилось Репину в его спутнице.Портрет писательницы Н.Б.Нордман-Северовой
Репин.1905 год
Наталья Борисовна Нордман (-Северова-писательский псевдоним) родилась в 1863 г. в Гельсингфорсе (Хельсинки) в семье русского адмирала шведского происхождения и русской дворянки; финляндским своим происхождением она всегда гордилась и любила называть себя «свободной финляндкой». Ее крестили ее по лютеранскому обряду, и ее крестным отцом стал сам Александр II; Она получила прекрасное домашнее образование, знала несколько языков, занималась музыкой, лепкой, рисованием.
В 1884 г., в возрасте двадцати лет, она отправилась на год в США, где работала на ферме. После возвращения из Америки играла на любительской сцене в Москве. Жила она у своей близкой подруги княгини М. К. Тенишевой. Там она погрузилась «в атмосферу живописи и музыки», увлеклась «балетными танцами, Италией, фотографией, драматическим искусством, психофизиологией и политической экономией.
Они встретились, когда Наталья Борисовна пришла в мастерскую Репина, сопровождая Тенишеву, портрет которой писал Илья Ефимович. А потом, в 1898 году, Нордман поехала провожать его до Одессы, когда Репин отправился в Палестину. Вскоре оказалось, что Наталья Борисовна ждёт от него ребёнка. Прожив всего два месяца, девочка умерла.
Она была моложе его на 19 лет.Не привлекательная, небогатая, но умная и активная, она обладала редким свойством внезапно превратиться в очаровательную женщину.
Чтобы стать невенчанной женой Репина, Наталья порвала со своей семьёй
.
В первый же год знакомства влюблённые вместе поселились в дачном посёлке Куоккала, а вскоре перебрались в купленное Репиным на имя Натальи Борисовны имение “Пенаты”. Здесь Репин создавал свои живописные полотна, а Наталья Борисовна писала книги, занималась фотографией, организовывала жизнь в доме.
В мастерской собирались многочисленные друзья Репиных. Здесь проводились знаменитые репинские «среды».
Наталья Нордман была своеобразной женщиной: она сажала за общий стол прислугу, гостям предлагались блюда исключительно вегетарианской кухни, на столе стояли кушанья, приготовленные из сена, котлеты - из овощей. Гостям за столом не прислуживали, никто, кроме хозяина, не подавал им пальто.
Горький, Стасов, Репин, Нордман-Северова в Пенатах 18 августа 1904 г.
Социальные идеи находили отражение и в привычках ее языкового обихода. С мужем она была на «вы», мужчинам без исключения говорила «товарищ», а всем женщинам — «сестрицы».
И.Е.Репин и его жена Н.Б.Нордман-Северова (в центре) с гостями у знаменитого "крутящегося" стола,
сервированного к приему гостей. Куоккала.1900-е годы. К.К.Булла
В московской гостинице, где Репины остановились в декабре 1909 г., Нордман в первый день Рождества протягивала руки всем лакеям, швейцарам, мальчикам и поздравляла их с Великим Праздником.
« — А вот в Финляндии все же совсем другая жизнь, чем в России, — говорю я. — Вся Россия в оазисах господских усадеб, где до сих пор роскошь, оранжереи, персики и розы цветут, библиотека, домашняя аптека, парк, купальня, а кругом сейчас же непосредственно эта вековая тьма, нищета и бесправие. Вон у нас в Куоккала — соседи крестьяне, да они по-своему богаче нас. Какой скот, лошади! Сколько земли, которая минимум ценится по 3 руб. сажень. Сколько дач у каждого. И дача ежегодно дает рублей 400, 500. Зимой у них также хороший заработок — набивка ледников, поставка ершей и налимов в СПб. Каждый наш сосед имеет несколько тысяч годового дохода, и наши отношения к нему совершенно как к равному.
Куда еще России до этого?!
|
Нордман отстаивала право женщины к самореализации помимо материнства, мечтала законодательным путем установить восьмичасовой рабочий день для домашней прислуги, работавшей по 18 часов.
В газетах быт Репиных описывался с комическим ужасом, многими деятельность Натальи Борисовны осмеивалась и осуждалась. А она
была охвачена страстным стремлением заботиться о слабых, несчастных людях, считала своей семьёй практически чужих ей людей. С молодых лет она вечно кому-нибудь помогала: сиротам, голодным курсисткам, безработным учительницам. Словно чувствуя в ней спасительницу, вокруг вращались те, кому требовалась помощь любого рода.
Н.Б.Нордман-Северова в мастерской мужа, И.Е.Репина. Куоккала 1910. Булла
Литературные способности молодой жены поощрялись самим Репиным, он видел в ней талант. Это восхищение знаменитого художника неординарной личностью собственной жены осталось во многих портретах Натальи Борисовны: читающей, пишущей за столом, сидящей за роялем…Репин создал её скульптурный портрет, красивый по лепке, тонко прочувствованный. В течение пятнадцати лет он не переставал удивляться ее «жизненному пиру», ее оптимизму, богатству идеями и мужеству
Однако, оба они были людьми со сложными характерами, с оригинальными взглядами на жизнь, поэтому часто утомляли друг друга. Раздражаясь, затевали ссоры, которые обычно завершались разъездами.
Первые признаки чахотки у неё появились ещё в 1905 году. Заболевшую жену Репин на несколько месяцев отвез в Италию на лечение. Болезнь на время отступила, но потом появилась вновь. Нордман повторно уехала в Италию, а потом в Швейцарию. Репин, по воспоминаниям современников, расставался с женой без сожаления, отъезд как бы подводил черту под давно наметившимся разрывом.
Наталья Борисовна умерла в июне 1914 года.
Н.Б.Нордман-Северова со своей подругой артисткой Л.Б.Яворской во время прогулки.
Куоккала, имение "Пенаты" 1900-е, Булла
«Пусть ее проповедь была порой чересчур эксцентрична, казалась причудой, капризом — самая это страстность, безоглядность, готовность на всякие жертвы умиляла в ней и восхищала. И присмотревшись, вы видели в ее причудах много серьезного, здравого… Ко всякой пропаганде был у нее огромный талант.… Ее проповедь кооперации положила в Куоккале начало кооперативной потребительной лавки; она основала библиотеку; она много хлопотала о школе; она устраивала народный театр; она помогала вегетарианским приютам — все с той же всепожирающей страстью. Все ее идеи были демократичны…. Когда мне в "Ниве" попалась ее повесть Беглянка
, я был поражен неожиданным ее мастерством: такой энергичный рисунок, такие верные, смелые краски. В ее книге Интимные страницы
есть много очаровательных мест о скульпторе Трубецком, о разных московских художниках. Помню, с каким восхищением слушали в Пенатах писатели (среди которых были очень большие) ее комедию Деточки
. У нее был хваткий наблюдательный глаз, она владела мастерством диалога, и многие страницы ее книг — настоящие создания искусства. *К. И. Чуковский |
*К. И. Чуковский. Воспоминания о Репине.
**Н.Б.Нордман “Интимные страницы”
Программа Екатерины Павловой "Спутницы великих. Наталья Нордман
Часть 1
Часть 2
Они оба уже были не молоды, когда встретились, но любовь между Ильей Репиным и Натальей Нордман вспыхнула как фейерверк, поразила, ослепила и шокировала всех знакомых и... угасла стремительно, оставив у окружающих чувство горечи и недоумения: всем казалось, что подобное чувство должно быть вечным. "Эта женщина проглотила Репина целиком», — возмущался философ Василий Розанов. Знакомые не понимали и не одобряли выбор художника. Конечно, Наталья Нордман была яркой натурой, но… Слишком уж эксцентричной и шумной. Дурно воспитана и неделикатна — такой был всеобщий вердикт.
А Илья Ефимович Репин был знаменит, богат и после первого неудачного брака мог бы выбрать себе пару самую что ни на есть достойную: негативный опыт — лучший учитель. Несмотря на почтенный возраст, пятидесятичетырехлетний художник нравился даже юным девушкам из хороших семей. Так почему он выбрал Наталью Нордман? Ведь ей уже тридцать пять, и она совершенно нехороша собой, что для женщины куда больший недостаток, чем изъяны в поведении… Быть оригиналкой в 1896 году становилось модным, быть дурнушкой — не было модно никогда. Критик Владимир Васильевич Стасов писал брату: «Репин ни на шаг от своей Нордманши (вот-то чудеса: уж подлинно, ни рожи, ни кожи, — ни красивости, ни ума, ни дарования, просто ровно ничего, а он словно пришит у ней к юбке)». Нет, конечно, он был не прав относительно ума и дарования: Наталья Нордман была талантливой женщиной и неглупой.
Но в остальном — его возмущенное недоумение разделяли все, кто знал и любил Репина. А любили его многие. И еще больше было тех, кто любил просто бывать у Ильи Ефимовича в гостях и кто считал, что Нордман своими странными нововведениями в быт отравила всякое удовольствие от посещений дома Репина. Однако Репин любил ее. Восторженно и страстно. И когда его любовь внезапно прошла, перегорела, — удивились даже самые ярые враги «Нордманши», не говоря уже о тех, кто знал Репина с давних времен и помнил его первый брак.
Илья Репин был тогда скромным учеником Ивана Николаевича Крамского, опекавшего сына военного поселенца из Чугуева Харьковской губернии как родного. Нравилось Крамскому то, что юноша был очень способным, жадным до знаний, хотя грамоте и арифметике его обучали пономарь и дьякон. И еще он был очень везучим: иначе как удачливостью невозможно объяснить то, что талант его заметил чугуевский художник Иван Михайлович Бунаков и принялся его обучать на «богомаза», то есть иконописца, ибо где еще мог найти работу художник из народа, как не в церкви… Однако удача не оставляла Репина и в 1863 году: когда 19-летний иконописец приехал в Петербург, ему повезло поступить в Академию Художеств, где он и познакомился с Крамским, который стал его учителем и другом, помог сделать первые шаги в карьере художника-портретиста — в том, что, собственно, приносило живописцам заработки. Репин всегда сознавал свою удачливость и при этом никогда не был уверен в своем таланте. Он считал себя «посредственным тружеником» и думал, что только ежедневная многочасовая, почти каторжная работа может сделать из него настоящего художника. Он не чванился своими успехами и спокойно переживал неудачи.
Вообще, у него был на редкость счастливый характер: мало кто из знаменитых художников был так дружелюбен, спокоен и незлобив. Настоящую ошеломляющую славу ему принесла картина «Бурлаки на Волге»: Репин работал над ней три года и открыл для публики в 1873 году. Ему еще раз повезло: подобные драматические жанровые сюжеты как раз входили в моду, и он стал практически первооткрывателем. Дальше была всероссийская слава, «Ответ запорожцев турецкому султану», «Крестный ход в Курской губернии», «Не ждали» и «Иван Грозный и сын его Иван». Новые похвалы, а изредка — упреки критиков за то, что он пишет не только народные сюжеты, но всякие пестрые и легкомысленные, вроде «Парижского кафе», которое никому не понравилось жизнерадостным своим настроением. «Что делать, может быть, судьи и правы, но от себя не уйдешь. Я люблю разнообразие!» — улыбался в ответ на критику Илья Ефимович. Разнообразие он любил не только в живописи, но и в личной жизни.
Со своей первой женой, Верой Алексеевной Швецовой, он познакомился, когда она была еще совсем девочкой. В1869 году Репин по протекции Крамского получил заказ написать портрет архитектора Алексея Ивановича Швецова. А в 1872 году женился на его шестнадцатилетней дочери. Тихая девушка с толстой косой была влюблена в своего жениха, но — как показало время — совершенно не годилась в качестве жены и спутницы художника. Илья Ефимович был жаден до общения, любил устраивать у себя в доме ужины для богемы. Племянница его жены Л.А. Щвецова-Споре вспоминала: «Дом Репиных был открыт и доступен широкому кругу столичной интеллигенции. Кого тут только не было! Кроме тех лиц, которых художник писал или рисовал, у него постоянно толпились студенты, его ученики. На молодежных вечеринках, обыкновенно в субботу, собиралось по многу десятков человек». Илья Ефимович любил пылкие дискуссии и ярких, умных, самостоятельных женщин.
У Веры же были почти домостроевские взгляды на жизнь: подчиняться мужу, исполнять долг жены, заботиться о детях… И она уж точно не была той личностью, какую Репин хотел бы видеть в качестве подруги жизни. Вера была слишком тихая, никогда не высказывала своего мнения, а может, и вовсе его не имела. Она родила Илье Ефимовичу четверых детей — сына Юрия и дочерей Веру, Надежду и Татьяну, — которых он обожал и часто писал. Но все существующие упоминания о семейном счастье и духовном родстве Репина с его первой женой — его собственный вымысел или, скорее, — мечты, которые он изливал на бумагу в письмах друзьям, когда путешествовал с семьей по Европе. «Если женщина способна быть преданной вполне интересам своего мужа, она — драгоценный друг, который необходим мужчине, с которым он не расстанется ни на минуту во всю жизнь, которого он будет любить и уважать глубоко в душе…» — писал Репин вскоре после свадьбы. Однако жена его была безусловно предана ему, но не его интересам. Вернее, его интересы видела через призму собственного восприятия… После возвращения Репиных в Россию никто из знакомых не заметил ни счастья, ни родства. Вера Алексеевна больше интересовалась материальной стороной творчества своего великого мужа, то есть прибылью от картин, нежели собственно картинами. Да, она думала о благе семьи и будущем дочерей, которым нужно приданое, но… Репину с ней было невыносимо тяжело. Отношения становились все более напряженными. Дочь Вера вспоминала, что «за обедом иногда тарелки летали».
К тому же Илья Ефимович, будучи романтиком, искренне считал: брак без любви — преступление против морали. И в 1887 году добился развода с Швецовой. Она не протестовала: Вера Алексеевна тоже устала от непонимания в семье, от презрения мужа и от его измен. «Мне было глубоко жаль его жену — блеклую, какими бывают растения и женщины, оставленные в тени. Но моя старая привязанность к виновнику этой тени брала верх…» — вспоминала одна из виновниц этих измен, талантливая ученица Репина Вера Веревкина.
Дети так и не простили отцу «предательства», и до конца его жизни отношения со всеми ними, кроме разве что дочери Веры, были натянутыми: они требовали от отца денег — а он, естественно, давал, но огорчался из-за полного отсутствия родственных чувств к нему. Ведь он-то никогда не переставал их любить… Но творчество и свободу он любил сильнее.
Влюблялся Репин многократно, и всегда избранницами его сердца становились женщины интеллектуальные, высокодуховные и, разумеется, те, кто мог по достоинству оценить его талант. Помимо романа с Верой Веревкиной у него был еще один — с молодой художницей Елизаветой Званцевой.
Но самой серьезной его любовью стала необычнейшая из всех женщин, которых он встречал в своей жизни: Наталья Нордман. Именно она — во всем полная противоположность Веры Швецовой — стала его второй женой. С Репиным она познакомилась в 1896 году, в доме Тенишевой: Илья Ефимович приходил писать портрет Марии Клавдиевны, и, пока княгиня позировала, Нордман развлекала беседами ее, а заодно и художника.
Репина она сначала заинтересовала как собеседник. Когда же Репин стал для Натальи Нордман объектом нежных чувств, неизвестно. Любовниками они сделались в 1898 году, когда Нордман сопровождала Репина до Одессы, откуда он должен был ехать в Палестину. Во время этого путешествия Наталья забеременела. Детолюбивый Репин готов был признать ребенка, но новорожденная девочка прожила всего два месяца: сейчас даже неизвестно, как точно ее звали — одни современники утверждают, что Елена, другие — что Наталья. Нордман пережила утрату дочери гораздо спокойнее, чем Илья Ефимович. Она по-прежнему не чувствовала в себе тяготения к материнству и за короткое время жизни девочки не успела к ней привязаться. Однако Репин считал, что после такой трагедии его возлюбленная нуждается в покое и утешении. На ее имя он купил землю в Финляндии, в поселке Куоккала, где выстроил поместье, которое Наталья Нордман назвала «Пенаты»: она увлекалась мифологией, а пенаты в Древнем Риме — домашние боги-покровители. Поскольку Нордман была не просто бедна, а абсолютно неимуща и всю жизнь прожила за счет помогавших ей друзей, Репин хотел ее обеспечить. Как минимум — комфортным жильем. Изначально «Пенаты» были ее домом, но Репин бывал там все чаще, полюбил это тихое место, начал принимать там своих гостей, и в конце концов они с Натальей Нордман поселились вместе, как супруги. Официально женаты они никогда не были: разведенный Репин не имел права венчаться. Но Нордман в этом и не нуждалась.
Они и правда были счастливы вместе. Репин восхищался многочисленными талантами своей молодой жены. Иллюстрировал ее книги. Не раз писал ее портреты, причем показывал ее привлекательной — такой, какой он сам ее видел: «Ее окружала, за ней неслась везде повышенная жизнь. Ее веселые большие серые глаза встречались только с радостью, ее грациозная фигура всякий момент готова была блаженно танцевать, как только звуки плясовой музыки долетали до ее слуха…» Наталья принимала гостей Репина, устраивала в «Пенатах» так называемые «репинские среды», когда в усадьбу съезжались друзья художника. Корней Чуковский, сосед Репина по Куоккале и его друг, вспоминал: «Первая семья Репина по своей некультурности проявляла мало интереса к его творчеству, а Наталья Борисовна уже с 1901 года стала собирать всю литературу о нем, составила ценнейшие альбомы с газетными вырезками о каждой его картине. Кроме того, он не раз повторял, что одной из своих наиболее блестящих удач — композицией «Государственного Совета» — он всецело обязан Наталье Борисовне: она приняла к сердцу те трудности, которые он встретил при написании этой картины, и помогла ему своими советами, а также сделанными ею фотоснимками.
Заведенные ею знаменитые среды в «Пенатах» имели немало хорошего: они давали Репину возможность сосредоточенно работать во все прочие дни, не боясь никаких посетителей (ибо к среде приурочивались также и деловые свидания). Вообще она внесла в его жизнь немало полезных реформ, о которых он нередко упоминал с благодарностью. Репин всегда тяготел к образованным людям, а Наталья Борисовна знала языки, разбиралась и в музыке, и в скульптуре, и в живописи — недаром он любил посещать в ее обществе всякие концерты, вернисажи и лекции. Была она то, что называется светская женщина, но постоянно заявляла себя демократкой, и это тоже не могло не привлечь к ней симпатий Ильи Ефимовича». Как и положено супруге, Наталья Нордман пыталась обустроить быт Репина… К сожалению — согласно своим собственным понятиям о том, каким должен быть правильный быт. Нордман истово исповедовала вегетарианство. И была сторонницей «раскрепощения прислуги». И первое, и второе создавало дискомфорт и для гостей, и прежде всего — для самого Ильи Ефимовича.
В «Пенатах» на стол подавались капустные котлеты с брусничной подливой, овощные супы, отвары из свежего сена: Наталья Борисовна верила в их оздоравливающее действие. Со временем под запрет попало не только мясо, но также рыба, молоко и яйца. «Когда в Куоккале жил А.М. Горький, — вспоминала М.К. Куприна-Иорданская, первая жена А.И. Куприна, — мы с Александром Ивановичем сперва заезжали к нему обедать, и он говорил нам: «Ешьте больше, ешьте больше! У Репина ничего кроме сена не получите!» Репин любил вкусно поесть и сбегал из дома, чаще всего — в гости к Чуковскому, чтобы полакомиться бифштексом. Когда он бывал в Петербурге, он опять же непременно заходил в ресторан и заказывал все вкусное, запретное, а потом шутливо каялся супруге в грехопадении. Впрочем, и сама Нордман была в пищевом плане «не без греха». М.К. Куприна-Иорданская рассказывала: «Некоторых гостей, в том числе и меня с Александром Ивановичем, Нордман-Северова приглашала к себе в спальню. Здесь у нее, в ночном столике, стояла бутылка коньяку и бутерброды с ветчиной. «Только, пожалуйста, не проболтайтесь Илье Ефимовичу!» — говорила она»…
Но с годами Нордман становилась все более фанатичной вегетарианкой. И такой же строгости требовала от супруга. Что касается «раскрепощения прислуги» — то это новшество шокировало гостей еще сильнее, чем сплошь овощной стол. В дверях их встречал сам хозяин, знаменитый художник Репин, он же принимал пальто, и это было для всех неловко. На дверях и стенах висели плакаты: «Не ждите прислуги, ее нет», «Все делайте сами», «Дверь заперта». Софья Пророкова, биограф Репина, писала: «Гость читал: «Ударяйте в гонг, входите, раздевайтесь в передней». Исполнив это предписание, гость наталкивался на следующее объявление: «Идите прямо» — и оказывался в столовой со знаменитым столом, на котором вертелся круг, заменяющий, по мысли хозяйки, обслуживание прислуги. Здесь на особых полочках были положены разные яства, а в ящики складывалась грязная посуда. По очереди за столом разливали суп разные люди, на кого выпадет жребий. Не умеющего сладить с этой сложной обязанностью штрафовали, заставляли тут же экспромтом произносить речь, обязательно с присутствием какой-нибудь интересной идеи. Можно один раз разыграть для смеха такую комедию. Но когда спектакль продолжается всю жизнь, он прискучивает… Прислуга в доме жила, не могли же все эти многочисленные блюда, приготовленные из сена, и котлеты из овощей появляться на столе по мановению руки хозяйки «Пенат», и не она сама после разъезда гостей мыла посуду. Все это делала прислуга, только внешне дело изображалось так, что обходились без посторонней помощи».
В1909 году, приехав в Москву на Рождество, Наталья Борисовна праздничным утром пожимала руки всем лакеям и горничным, поздравляя их с Великим Праздником. И опять это было нелепо, и опять Репин был смущен… А она верила, что поступает правильно, что только так можно и нужно. Она писала: «День Рождества, и тот господа забрали себе. Какие завтраки, чаи, обеды, катанье, визиты, ужины. И сколько вина — целые леса бутылок на столах. А им? Мы интеллигенты, господа, одиноки — кругом нас кишат миллионы чужих нам жизней. Неужели не страшно, что вот-вот разорвут они цепи и зальют нас своей тьмой, невежеством и водкой?..»
Именно то, что привлекло Репина когда-то в Нордман — ее оригинальность, ее несхожесть с «обычными женщинами», — именно это постепенно убивало его любовь к ней. Все труднее Илье Ефимовичу было терпеть шокирующие поступки жены, недоуменные взгляды гостей, невкусную еду, нелепый быт. В начале их отношений Наталья помогала ему в его творчестве. Теперь из-за ее причуд Репин страдал как художник, потому что не мог спокойно работать. Ему мешала суматошная деятельность Нордман, устраивавшей неподалеку от «Пенатов» то театр для крестьян, то детский сад. «При всей своей преданности великому человеку, с которым связала ее судьба, она не находила полного удовлетворения в том, чтобы служить его славе. У нее у самой была слишком колоритная личность, которая никак не могла стушеваться, а напротив, по всякому поводу жаждала заявить о себе», — с сожалением писал Чуковский.
Чахотка у Натальи Нордман впервые проявилась в 1905 году. Илья Ефимович увез ее в Италию — лечиться. Тогда она выздоровела. Но в 1913 году у нее появилась новая блажь: Наталья Борисовна сочла, что меха — «привилегия зажиточных классов», и велела, чтобы ей сшили шубу из мешковины, набитую сосновой стружкой: ведь согревают же стружки, когда сгорают в огне, значит — и таким способом можно использовать их для тепла. А потом был еще один танец босиком на снегу, после которого Нордман слегла с пневмонией. Чудом выздоровела, поднялась с постели, исхудавшая и на себя не похожая, но — упрямо отказывалась от иного пальто, кроме своей «сосновой шубы». Снова простудилась… И теперь уже это была чахотка. За год болезни она постарела и подурнела. И с обостренной болезнью чувствительностью поняла, что для Репина она больше не любимая женщина, а обуза: со всеми ее чудачествами, а теперь вот — еще и с болезнью. И тогда она решила избавить Репина от обузы. Не предупредив, ничего не сказав, воспользовавшись его отсутствием, Наталья Нордман сбежала из «Пенатов» и уехала в Швейцарию, в Локарно, в клинику для неимущих. Одна, оставив все драгоценности, которые дарил ей муж, взяв с собой денег ровно столько, сколько хватило на проезд.
Из клиники она писала Чуковскому: «Какая дивная полоса страданий и сколько откровений в ней: когда я переступила порог «Пенатов», я точно провалилась в бездну. Исчезла бесследно, будто бы никогда не была на свете, и жизнь, изъяв меня из своего обихода, еще аккуратно, щеточкой, подмела за мной крошки и затем полетела дальше, смеясь и ликуя. Я уже летела по бездне, стукнулась о несколько утесов и вдруг очутилась в обширной больнице… Там я поняла, что я никому в жизни не нужна. Ушла не я, а принадлежность «Пенатов». Кругом все умерло. Ни звука ни от кого». Илья Ефимович был слишком измучен причудами жены, оскорблен ее бегством и, видимо, недооценил серьезность ее состояния. Он не поехал за Натальей Борисовной, а просто перевел ей деньги… От которых, впрочем, она отказалась. Она больше не считала себя женой Репина и не желала ничего от него принимать. Она даже не распечатывала его письма… А между тем в одном из них были строки, которые наверняка бы ее согрели и утешили: «Я начинаю Вас любить глубокой любовью. Да, более 15 лет совместной жизни нельзя вдруг вычеркнуть. Устанавливается родственность незаменимая…» Наталья Борисовна Нордман умерла 28 июня 1914 года.
Репину о ее смерти сообщили телеграммой. Он просил, чтобы ее без него не хоронили, но не успел приехать вовремя, так что пришел уже к свежей могиле. Пришел с альбомом для набросков, в котором зарисовал ее могилу… И уехал в Италию, в Венецию, лечиться от пережитого стресса.
ин вызвал к себе дочь Веру и отменил в «Пенатах» все установленные Натальей Борисовной правила. Чуковский писал: «Возможно, что он и тосковал по умершей, но самый тон его голоса, которым он в первую же среду заявил посетителям, что отныне в «Пенатах» начнутся другие порядки, показывал, как удручали его в последнее время порядки, заведенные Натальей Борисовной. Раньше всего Илья Ефимович упразднил вегетарианский режим и по совету врачей стал есть мясо. Из передней был убран плакат: «Бейте весело в тамтам!»… Только на чайном столе еще долго стояла осиротевшая стеклянная копилка, куда прежние гости «Пенатов», присужденные к штрафу за нарушение какого-нибудь из запретов Натальи Борисовны, должны были опускать медяки. Теперь эта копилка стояла пустая, и все сразу позабыли о ее назначении…
Разумеется, прожив с этой женщиной пятнадцать лет, Илья Ефимович не мог не тосковать о ней. В одном из писем он жаловался: «Осиротелый, я очень горюю о Н. Б. и все больше жалею об ее раннем уходе. Какая это была гениальная голова и интересный сожитель!» А однажды летом в окно его мастерской залетела птичка, посидела на бюсте, который Репин лепил с Нордман, и улетела обратно в сад, и художник сентиментально промолвил: «Может быть, это ее душа сегодня прилетела…» И все же вспоминал он свою вторую жену не часто. Не чаще, чем того требовали приличия.
«Наталье Борисовне и в голову не приходило, что она наносит ущерб имени Репина», - деликатно писал Корней Чуковский. А философ Василий Розанов, называвший Наталью Нордман «женщина-пылесос», прямо говорил: «Эта женщина поглотила Репина целиком».
Наталья Нордман родилась в русско-шведской семье (её отец был шведский адмирал, а мать - русская дворянка), а себя назвала"свободной финляндкой«. Впрочем, повести, пьесы и публицистику она писала по-русски, так что и псевдоним себе взяла соответствующий - «Северова».
Первая встреча
Знакомство Репина и Нордман началось с курьёза. Наталья Борисовна попала в мастерскую художника вместе со своей подругой, известной меценаткой графиней Тенишевой. Репин много и охотно писал Тенишеву, пока их не рассорили обстоятельства. Но вначале между художником и моделью царила идиллия: Тенишева, по настроению,могла завалить мастерскую букетами цветов, а на сеансы приезжала с несколькими коробками платьев - пусть Илья Ефимович сам выберет, какое больше подходит по колориту. К причудам Тенишевой Репин привык, а на явившуюся с ней компаньонку вначале не обратил особого внимания, но через несколько минут, видя, что незнакомка скучает, предложил ей почитать стихи поэта Константина Фофанова,которого очень ценил.
Портрет М. К. Тенишевой. Этюд
Нордман демонстративно уселась спиной к мольберту, будто ей совсем неинтересно, что там пишет Репин, и начала громко читать патетические строчки с издевательски-комическими интонациями. Репина такое паясничанье покоробило, и он поспешил распрощаться с дамами.
«Дорогая Мария Клавдиевна, - писал Репин Тенишевой на следующий день. - Портрет ваш не закончен. Нам нужно повторить сеанс. Я буду очень рад вас видеть, но чтобы это больше никогда не переступало порога моего дома».
Портрет княгини М. К. Тенишевой
Уже в парижской эмиграции Тенишева напишет «Впечатления моей жизни», из которых неожиданно выяснится (как это часто случается с мемуарами), что не такими уж они с Нордман были и подругами. И более того - что в Наталье Борисовне изначально угадывались циничность и порочность:
«Однажды я познакомилась с адмиральшей Нордман, гостившей с дочерью. Адмиральша оказалась страстной картежницей и очень подходила к типу „благородных“ старух с пенсией... Дочь ее Нелли,или Наташа, на весь этот вечер была предоставлена мне. Это была топорная и очень развязная барышня лет шестнадцати-семнадцати,в коротком платье, игравшая в избалованного ребенка. Глаза ее,далеко не наивные, толстые чувственные губы не вязались с напускным ребячеством. Чувствовалась в этой неестественной девушке порочность, недостаток нравственных устоев... Но самой отталкивающей чертой ее был цинизм, редкий в молодом существе. Этого я никогда не могла ни переварить, ни привыкнуть к нему, меня он коробил и возмущал до глубины души. Например: она привезла мне портрет своего покойного отца, прося его сохранить. Я повесила его над дверью в столовой. Сидя однажды за обедом, лицом к портрету,она долго смотрела на него и сказала: „Ты думаешь, что я украла у матери этот портрет потому, что очень любила отца?.. Мне просто хотелось позлить мать“. Вообще у нее не было ничего святого. Она могла легко оплевать то, пред чем незадолго до того преклонялась».
Илья Репин. Н.Б. Нордман-Северова, 1921
Впрочем, дальше Тенишева так самодовольно бранит репинские «неискренность, льстивость и жадность», да и её портреты, сообщает, выходили у художника один хуже другого - не «Юнона», как подхалимски говаривал Репин, а «чистая карикатура», что не стоит и её характеристику Нордман принимать слишком всерьёз.
Репин явно смотрел на Наталью Борисовну иначе.
Всего лишь год спустя, в 1899-м, художник приобрёл для женщины,которая так взбесила его при первой встрече, что он даже имени её не хотел называть, два гектара земли в дачном поселке Куоккала на берегу Финского залива и начал перестраивать для неё дом. Они с Натальей Борисовной назовут его римским словом «Пенаты» - по имени богинь-покровительниц домашнего очага. В этой усадьбе Репин и Нордман проживут вместе 15 лет, она станет центром притяжения для литераторов, художников, артистов и многочисленной московской и петербургской интеллигенции. Репину в это время уже 55, его новая спутница на 19 лет моложе.
Дом Репина и Нордман в Куоккале. Современный вид (во время Второй мировой войны он был разрушен, а в 1960-е - полностью восстановлен). Фото: nimrah.ru
Илья Репин и Наталья Нордман в Пенатах.1900-е
Нордман позирует Репину для скульптурного портрета. 1901-1902
Гостиная в Пенатах. Бюст Натальи Нордман, отличающийся тонкостью лепки и одухотворённостью модели, - одна из лучших скульптурных работ Репина. Нордман смеялась: «Он (Репин) говорил мне: лицо у тебя гуттаперчевое,со всеми признаками красоты и уродства». Фото:
bonherisson.livejournal.com
Портрет Нордман, написанный Репиным в Швейцарии, считается первым и, возможно, лучшим, однако не лишенным приукрашивания модели.
«Она изображена на балконе, - рассказывает биограф Репина Софья Пророкова. - Позади - гладь залива и поднимающаяся влево гора. Этот портрет, как говорят знавшие Нордман, мало похож, сильно идеализирован. Она смотрит на зрителя круглыми и, кажется, очень блестящими глазами. На голове - маленькая фривольная шляпка с пером, в руках кокетливо взятый зонтик. Весь вид этой озарённой счастьем женщины говорит о том, что художнику нравилась его модель и он придал ей скорее черты желаемого, чем видимого. Портрет этот Репин ценил больше других. Он до конца дней висел в столовой».
Счастливые дни
Те биографы художника, которые откровенно не терпят Нордман, называя её пошлой или вздорной, объясняют их с Репиным сближение тем, что, дескать, 55-летний художник просто устал от одиночества. Он давно уже разъехался с первой женой Верой Алексеевной, его пылкая, но безответная влюблённость в художницу Елизавету Званцеву тоже осталась в прошлом. Но и эти знатоки жизни Репина,отрицающие с его стороны любовь и страсть, не могут не согласиться: ему было ужасно интересно с Нордман, Репин не мог не восхищаться силой её натуры и разнообразием интересов.
Нордман знала 6 языков. Если Репин просил за завтраком почитать иностранные журналы - Наталья Борисовна переводила прямо с листа. Она гораздо раньше Репина научилась фотографировать и получала за свои «кодаковские» снимки призы на выставках.
Она увлекалась театром и пробовала учиться скульптуре. Она сочиняла, и Репин, явно очарованный подругой, договорился об издании её повести «Беглянка» в журнале «Нива». Нет, не «цинизм», как посчитала недальновидная Тенишева, а что-то принципиально иное было внутренним двигателем этой женщины, до поры до времени скрытым от чужих глаз.
В автобиографичной «Беглянке» Наталья Борисовна рассказывала историю о том, как она, адмиральская дочка и крестница царя-освободителя Александра II, в 21 год без согласия родителей, на свой страх и риск сбегает в Америку, а там поступает на ферму как простая работница, доит коров, ухаживает за огородом, работает гувернанткой и горничной - словом, на собственном опыте воплощает свои прогрессисткие идеалы.
Её взгляды можно назвать демократическими и феминистсткими: Наталья Нордман ратовала за «раскрепощение прислуги» (а потому всегда здоровалась за руку со швейцаром и непременно усаживала обедать за свой стол кухарку) и за «раскрепощение женщин» (и для этого читала в столице лекции, до глубины души возмущавшие Василия Розанова, где учила незамужних девиц составлять брачный контракт, оговаривая, например, что за каждые роды муж должен выдавать жене тысячу рублей).
Репину, в молодости увлечённому идеями Чернышевского и критиков-демократов, пыл Нордман был и внятен, и восхитителен. Она словно давала фору и его собствененному, репинскому, идеализму, и его эксцентричности.
Наконец, художника чрезвычайно привлекает Наталья Борисовна как модель.
«Начиная с 1900 года, - рассказывает Игорь Грабарь, - Репин пишет в течение 12 лет значительное число портретов своей второй жены Н.Б. Нордман-Северовой. Не проходило года, чтобы не появлялось её нового портрета, а иногда и двух, не говоря уже о многочисленных портретных рисунках... Ни с кого Репин не писал так много и часто, как с неё».
Илья Репин. Портрет Наталии Нордман. 1900
Илья Репин. За чтением (Портрет Наталии Борисовны Нордман). 1901
Портрет писательницы Н.Б. Нордман-Северовой
, 1905
Спящая жена художника Наталья Норманд
Еще в 1899 году у Натальи Нордман и Репина, тщательно скрывавших свой роман от общественности, родится дочь Елена-Наталья, которая проживёт всего две недели. Больше детей у Нордман не будет,но и полтора десятилетия спустя она будет тосковать по своей маленькой Наташе. Полагают, купить дачу и построить Пенаты Репин придумал, чтобы утешить любимую женщину в её горе. Это оказалось хорошей идеей: Наталья Борисовна с энтузиазмом принялась обустраиваться - она была прекрасной хозяйкой. Они с Репиным равняли рельеф, придумали необычный дом с башнями и стеклянной крышей и оригинальные садовые сооружения - «Храм Исиды и Осириса», «Беседка Шехерезады» (так Репин в начале их отношений прозвал Наталью Борисовну). Поначалу художник не афишировал их отношений - «официальной версией» было, что он по-дружески гостит у Нордман в Куоккале. Но когда скрывать очевидное стало бессмысленно, Репин обосновался там насовсем.
Котлеты из клюквы и суп из сена
В «Двенадцати стульях» Ильфа и Петрова есть такой ироничный выпад: «Ипполит Матвеевич был влюблён до крайности в Лизу Калачову... Она не курила, не пила..., йодом или головизной пахнуть от нее не могло. От нее мог произойти только нежнейший запах рисовой кашицы или вкусно изготовленного сена, которым госпожа Нордман-Северова так долго кормила знаменитого художника Илью Репина».
А Корней Чуковский рассказывает, что своими ушами слышал, как одна помещица говорила другой о Репине: «Это тот, который сено ел».
В Пенатах действительно с энтузиазмом кормили отварами из трав и супами из сена. Дело в том, что Наталья Борисовна, натура увлекающаяся и доходящая в своих увлечениях до экзальтации, однажды увлеклась вегетарианством.
Теперь она пишет и издаёт «Поваренную книгу для голодающих» с рецептами котлет из картофельной шелухи, жаркого из морковного зайца, кофе из свёклы и печенья из подорожника с добавлением миндаля и ванили. Нордман объясняет: мясо - яд, а молоко - злодейское попрание материнских чувств коровы к телёнку. Она верит: такой рацион из трав, овощей и орехов не только оздоровляет, но и в перспективе может спасти Россию от голода, стоит только людям осознать целительную силу растений.
И первым «всецело осознавшим» становится Репин.
Еще недавно Илья Ефимович рассказывал, как они с другом-критиком Стасовым любили только лучшие рестораны, где наедались до отвала, а потом «упитанные до отяжеления, отсиживались на бульварах, празднично и весело болтая».
Теперь Репин с восторгом сообщает художнику Бялыницкому-Бируле: «А насчет моего питания - я дошел до идеала: еще никогда не чувствовал себя таким бодрым, молодым и работоспособным. Да, травы в моем организме производят чудеса оздоровления. Вот дезинфекторы и реставраторы!!! Я всякую минуту благодарю бога и готов петь аллилуйя зелени (всякой). А яйца? Это уж для меня вредно, угнетали меня, старили и повергали в отчаяние от бессилья. А мясо - даже мясной бульон - мне отрава; я несколько дней страдаю, когда ем в городе в каком-нибудь ресторане. Мы у знакомых теперь из-за этого совсем не бываем. Сейчас же начинается процесс умирания: угнетение в почках, „нет сил заснуть“, как жаловался покойный Писемский, умирая... И с невероятной быстротой восстановляют меня мои травяные бульоны, маслины, орехи и салаты».
Максим Горький, Владимир Стасов, Илья Репин и Наталья Нордман в Пенатах. 18 августа 1904 г.
Многих, кто знал Репина раньше, смущают подобные перемены,а главное - изумляет сила влияния на него Натальи Борисовны.
Резче всего своё недоумение и неприятие выражает Стасов: «Больше всех удивил Репин. Я так давно не видел его. Боткин намедни сказал мне на дебаркадере, что Репин... ни на шаг от своей Нордманши (вот-то чудеса: уж подлинно, ни рожи, ни кожи - ни красивости, ни ума,ни дарования, просто ровно ничего, а он словно пришит у неё к юбке)».
На этом портрете Наталья Нордман изображена в пёстром платье, красном берете и ярко-зелёной бархатной тальме. Эта пестрота и броскость отражают ей специфические вкусы, склонность к перебору и некоторой приторности. Чуковский при знакомстве с ней запишет в дневнике: «Не женщина, а Манилов в юбке».
Тальму Натальи Борисовны тут украшает натуральный темно-серый мех.
Но пройдёт совсем немного времени, и она откажется от продуктов животного происхождения не только в питании, но и в обиходе: начнёт пропагандировать щётки без щетины, безкожные обувь, дамские пояса и ридикюли и станет уверять, что её «пальто на сосновых стружках» согревает в холода лучше любой шубы.
«Среды» в Пенатах
В Пенатах, под их причудливой стеклянной крышей, дающей естественный свет, у Репина имелось две мастерских: большая была открыта для всех, а в маленькую и почти секретную художник удалялся, когда нужно было сосредоточиться на работе (что всегда было для него и самым важным, и самым захватывающим), но мешали общительные посетители. И тогда Наталья Борисовна придумала элегантный выход: «приёмным днём», когда в Пенаты мог явиться без приглашения любой желающий, объявлялось среда.
Около часу дня по средам Репин прекращал работать, мыл кисти,переодевался в торжественный серый костюм. Обед в Пенатах начинался в три. На доме вывешивался голубой флаг, означавший, что гостей уже ждут. Народу всегда было множество: знакомые, друзья,литераторы, ученые, художники, музыканты. Незнакомым тоже вход не был заказан: любой интересующийся искусством мог приехать и познакомиться со знаменитым художником.
В прихожей Пенатов гостей встречали плакаты с указания вроде"Не ждите прислуги, её нет«, «Бейте весело в тамтам» (роль тамтама исполнял повешенный тут же медный гонг), «Сами снимайте пальто и калоши» и т. п. Так Наталья Борисовна пропагандировала свою идею: никто никому не должен прислуживать, лакеев здесь нет, у нас демократия и равенство.
Прислуги не было и за столом - весьма обильным и разнообразным,но неизменно вегетарианским. Стол был особой конструкции: он вращался наподобие карусели, чтобы, потянув за ручку, каждый из гостей, мог приблизить к себе и взять на тарелку нужное блюдо,не утруждая прислугу. Всё это было необычно и весело.
Гостиная в Пенатах. В верхнем ряду картин, в центре можно видеть профильный портрет Натальи Нордман, написанный Репиным. Ниже - знаменитый крутящийся стол. Фото:
bonherisson.livejournal.com
Художник и поэт-футурист Давид Бурлюк так описывал эту «вегетарианскую карусель»: «За большой круглый стол село тринадцать или четырнадцать человек. Перед каждым стоял полный прибор. Прислуги по этикету Пенатов не было, и весь обед в готовом виде стоял на круглом столе меньшего размера, который наподобие карусели, возвышаясь на четверть,находился посреди основного. Круглый стол,за которым сидели обедающие и стояли приборы, был неподвижен, зато тот, на котором стояли яства(исключительно вегетарианские), был снабжен ручками,и каждый из присутствующих мог повернуть его,потянув за ручку, и таким образом поставить перед собою любое из кушаний. Так как народу было много,то не обходилось без курьезов: захочет Чуковский соленых рыжиков, вцепится в „карусель“, тянет рыжики к себе, а в это время футуристы мрачно стараются приблизить к себе целую кадушечку кислой капусты, вкусно пересыпанной клюквой и брусникой».
И всё же над Нордман и Репиным с их пресловутыми «обедами из сена» очень скоро начали потешаться все - от злой и въедливой петербургской прессы, относящейся к Наталье Борисовне как вредной чудачке, держащей пожилого художника впроголодь и выставляющей его на посмешище, до близких и друзей, не могущих удержаться от иронии.
Маяковский писал: «Куоккала. Семизнакомая система (семипольная). Установил 7 обедающих знакомств. В воскресенье „ем“ Чуковского,понедельник - Евреинова и т. д. В четверг было хуже - ем репинские травки. Для футуриста ростом в сажень это не дело».
Жена Куприна вспоминала, как их с мужем напутствовал Максим Горький: «Ешьте больше - у Репиных все равно ничего, кроме сена,не дадут».
Гурман Бунин и вовсе, по собственному признанию, ретировался: «Я с радостью поспешил к нему: ведь какая это была честь - быть написанным Репиным! И вот приезжаю, дивное утро, солнце и жестокий мороз, двор дачи Репина, помешавшегося в ту пору на вегетарианстве и на чистом воздухе, в глубоких снегах, а в доме - окна настежь. Репин встречает меня в валенках, в шубе, в меховой шапке, целует, обнимает, ведет в свою мастерскую, где тоже мороз,и говорит: „Вот тут я буду вас писать по утрам, а потом будем завтракать как господь бог велел: травкой, дорогой мой, травкой! Вы увидите, как это очищает и тело и душу, и даже ваш проклятый табак скоро бросите“. Я стал низко кланяться, горячо благодарить,забормотал, что завтра же приеду, но что сейчас должен немедля спешить назад, на вокзал - страшно срочные дела в Петербурге. И сейчас же пустился со всех ног на вокзал, а там кинулся к буфету, к водке, закурил, вскочил в вагон, а из Петербурга послал телеграмму: дорогой Илья Ефимович, я, мол, в полном отчаянии, срочно вызван в Москву, уезжаю нынче...»
Максим Горький, Мария Андреева, Наталья Нордман, Илья Репин в Пенатах. Автор фото: Карл Булла.
Гостем в репинских Пенатах бывал Шаляпин. К сожалению, его портрет артиста, о существовании которого мы знаем благодаря фотографиям Карла Буллы, так и не был закончен. Репин долго переписывал его, был не удовлетворён и в конце концов уничтожил. Зато сохранился шарж «Репин,с тоской глядящий из Финляндии на Петроград», нарисованный Шаляпиным. А диван в Пенатах с тех пор так и прозвали - «шаляпинский».
Федор Шаляпин и Илья Репин в Куоккале. 1914
Федор Шаляпин. Репин, с тоской глядящий из Финляндии на Петроград. Рисунок из «Чукоккалы»
Репин читает известие о смерти Льва Толстого. Опирается на спинку стула Наталья Нордман. Слева - Корней Чуковский на фоне своего портрета. Куоккала. 1910 г. Фотография - Карл Булла.
Конец романа
Со временем неуёмно бурная деятельность Натальи Борисовны стала для Репина утомительна - к сожалению, на этом сходятся все биографы: «Мир сужался до размеров дома и сада. Высокие идеалы упёрлись в вегетарианство и пожатие рук лакеям» (Софья Пророкова), «влияние Н. Б. Нордман не было благотворным и никоим образом не стимулировало творчество Репина, начавшего в конце концов тяготиться этой опекой» (Игорь Грабарь). Сама Нордман всё чаще жалуется в письмах на одиночество, ненужность, непонятость,безденежье. Материальный вопрос мучает её: кто она? По закону - даже не жена. А у Репина четверо взрослых детей, которых он содержит и которым постоянно отправляет деньги. Семья Репина, утверждает Нордман, ненавидит её. Жить с этим трудно.
Еще в 1905-м у Натальи Борисовны заподозрили туберкулёз. Врачи рекомендовали ей отказаться от вегетарианства, но Нордман поступила по-своему. Тогда Репин повёз её в Италию, и болезнь отступила. Но к 1914-му году, когда отношения совсем разладились,здоровье Нордман становилось всё хуже и хуже. Не последнюю роль в этом сыграли её пальтишки на «сосновых стружках», да и развившаяся слабость к вину, которое Наталья Борисовна именовала «жизненным эликсиром» и «солнечной энергией».
Илья Репин. Танцующая Наталья Норманд
После вегетарианства у Натальи Нордман появилось еще одно увлечение - пластические танцы. Как-то, гостя в Ясной Поляне, Нордман и Репин перепугали и скандализировали семейство Толстого, устроив ночью «плясовые оргии под граммофон». Зимой 1913−1914 года Наталья Борисовна сильно простудилась, исполняя «танец босоножки на снегу».
Весной 1914 года смертельно больная Нордман уехала в Швейцарию. Корней Чуковский пишет: «Благородство своего отношения к Репину она доказала тем, что, не желая обременять его своей тяжкой болезнью, ушла из Пенатов - одна, без денег, без каких бы то ни было ценных вещей, - удалилась в Швейцарию, в Локарно, в больницу для бедных».
Портрет писательницы Наталии Борисовны Нордман-Северовой, жены художника
, 1911
«Какая дивная полоса страданий, - писала Нордман перед смертью Корнею Чуковскому, - и сколько откровений в ней: когда я переступила порог Пенатов, я точно провалилась в бездне. Исчезла бесследно, будто бы никогда не была на свете, и жизнь, изъяв меня из своего обихода, еще аккуратно, щеточкой,подмела за мной крошки и затем полетела дальше,смеясь и ликуя. Я уже летела по бездне, стукнулась о несколько утесов и вдруг очутилась в обширной больнице... Там я поняла, что никому в жизни не нужна. Ушла не я, а принадлежность Пенатов. Кругом всё умерло. Ни звука ни от кого».
Репин не успел на похороны - застал только могилу Нордман. Вернувшись в Куоккалу, он, как свидетельствует тот же Чуковский, без сожаления расстался и с вегетарианством, и с оригинальными порядками, заведёнными Натальей Борисовной. К нему в Куоккалу приехали жить дети, и жизнь потекла дальше своим чередом. 70-летний Репин проживёт без Нордман еще 16 лет.
Художница Вера Верёвкина, бывшая ученица Репина, вспоминала: «В окружении Ильи Ефимовича никто, даже из знавших Нордман, не вспоминал её, может быть, из внимания к семье, и я спрашивала себя: неужели он мог забыть этот период своей жизни?..
В одно из открытых окон влетела какая-то серенькая птица, облетела террасу, испуганно забилась в стекло и вдруг села на бюст Нордман, по-прежнему стоявший перед окнами.
Может быть, это её душа сегодня прилетела... - тихо проговорил Илья Ефимович и долго молча смотрел, как вылетела в сад нашедшая выход птица».
Автопортрет
,
Илья Ефимович Репин
, 1917
Автор: Анна Вчерашняя
Из: artchive
«Наталье Борисовне и в голову не приходило, что она наносит ущерб имени Репина», - деликатно писал Корней Чуковский. А философ Василий Розанов, называвший Наталью Нордман «женщина-пылесос», прямо говорил: «Эта женщина поглотила Репина целиком».
Наталья Нордман родилась в русско-шведской семье (её отец был шведский адмирал, а мать - русская дворянка), а себя назвала»свободной финляндкой«. Впрочем, повести, пьесы и публицистику она писала по-русски, так что и псевдоним себе взяла соответствующий - «Северова».
Первая встреча
Знакомство Репина и Нордман началось с курьёза. Наталья Борисовна попала в мастерскую художника вместе со своей подругой, известной меценаткой графиней Тенишевой. Репин много и охотно писал Тенишеву, пока их не рассорили обстоятельства. Но вначале между художником и моделью царила идиллия: Тенишева, по настроению,могла завалить мастерскую букетами цветов, а на сеансы приезжала с несколькими коробками платьев - пусть Илья Ефимович сам выберет, какое больше подходит по колориту. К причудам Тенишевой Репин привык, а на явившуюся с ней компаньонку вначале не обратил особого внимания, но через несколько минут, видя, что незнакомка скучает, предложил ей почитать стихи поэта Константина Фофанова,которого очень ценил.
Портрет М. К. Тенишевой. Этюд
Нордман демонстративно уселась спиной к мольберту, будто ей совсем неинтересно, что там пишет Репин, и начала громко читать патетические строчки с издевательски-комическими интонациями. Репина такое паясничанье покоробило, и он поспешил распрощаться с дамами.
«Дорогая Мария Клавдиевна, - писал Репин Тенишевой на следующий день. - Портрет ваш не закончен. Нам нужно повторить сеанс. Я буду очень рад вас видеть, но чтобы это больше никогда не переступало порога моего дома».
Портрет княгини М. К. Тенишевой
Уже в парижской эмиграции Тенишева напишет «Впечатления моей жизни», из которых неожиданно выяснится (как это часто случается с мемуарами), что не такими уж они с Нордман были и подругами. И более того - что в Наталье Борисовне изначально угадывались циничность и порочность:
«Однажды я познакомилась с адмиральшей Нордман, гостившей с дочерью. Адмиральша оказалась страстной картежницей и очень подходила к типу „благородных“ старух с пенсией… Дочь ее Нелли,или Наташа, на весь этот вечер была предоставлена мне. Это была топорная и очень развязная барышня лет шестнадцати-семнадцати,в коротком платье, игравшая в избалованного ребенка. Глаза ее,далеко не наивные, толстые чувственные губы не вязались с напускным ребячеством. Чувствовалась в этой неестественной девушке порочность, недостаток нравственных устоев… Но самой отталкивающей чертой ее был цинизм, редкий в молодом существе. Этого я никогда не могла ни переварить, ни привыкнуть к нему, меня он коробил и возмущал до глубины души. Например: она привезла мне портрет своего покойного отца, прося его сохранить. Я повесила его над дверью в столовой. Сидя однажды за обедом, лицом к портрету,она долго смотрела на него и сказала: „Ты думаешь, что я украла у матери этот портрет потому, что очень любила отца?.. Мне просто хотелось позлить мать“. Вообще у нее не было ничего святого. Она могла легко оплевать то, пред чем незадолго до того преклонялась».
Илья Репин. Н.Б. Нордман-Северова, 1921
Впрочем, дальше Тенишева так самодовольно бранит репинские «неискренность, льстивость и жадность», да и её портреты, сообщает, выходили у художника один хуже другого - не «Юнона», как подхалимски говаривал Репин, а «чистая карикатура», что не стоит и её характеристику Нордман принимать слишком всерьёз.
Репин явно смотрел на Наталью Борисовну иначе.
Всего лишь год спустя, в 1899-м, художник приобрёл для женщины,которая так взбесила его при первой встрече, что он даже имени её не хотел называть, два гектара земли в дачном поселке Куоккала на берегу Финского залива и начал перестраивать для неё дом. Они с Натальей Борисовной назовут его римским словом «Пенаты» - по имени богинь-покровительниц домашнего очага. В этой усадьбе Репин и Нордман проживут вместе 15 лет, она станет центром притяжения для литераторов, художников, артистов и многочисленной московской и петербургской интеллигенции. Репину в это время уже 55, его новая спутница на 19 лет моложе.
Дом Репина и Нордман в Куоккале. Современный вид (во время Второй мировой войны он был разрушен, а в 1960-е - полностью восстановлен).
Илья Репин и Наталья Нордман в Пенатах.1900-е
Нордман позирует Репину для скульптурного портрета. 1901-1902
Гостиная в Пенатах. Бюст Натальи Нордман, отличающийся тонкостью лепки и одухотворённостью модели, - одна из лучших скульптурных работ Репина. Нордман смеялась: «Он (Репин) говорил мне: лицо у тебя гуттаперчевое,со всеми признаками красоты и уродства».
Портрет Нордман, написанный Репиным в Швейцарии, считается первым и, возможно, лучшим, однако не лишенным приукрашивания модели.
«Она изображена на балконе, - рассказывает биограф Репина Софья Пророкова. - Позади - гладь залива и поднимающаяся влево гора. Этот портрет, как говорят знавшие Нордман, мало похож, сильно идеализирован. Она смотрит на зрителя круглыми и, кажется, очень блестящими глазами. На голове - маленькая фривольная шляпка с пером, в руках кокетливо взятый зонтик. Весь вид этой озарённой счастьем женщины говорит о том, что художнику нравилась его модель и он придал ей скорее черты желаемого, чем видимого. Портрет этот Репин ценил больше других. Он до конца дней висел в столовой».
Счастливые дни
Те биографы художника, которые откровенно не терпят Нордман, называя её пошлой или вздорной, объясняют их с Репиным сближение тем, что, дескать, 55-летний художник просто устал от одиночества. Он давно уже разъехался с первой женой Верой Алексеевной, его пылкая, но безответная влюблённость в художницу Елизавету Званцеву тоже осталась в прошлом. Но и эти знатоки жизни Репина,отрицающие с его стороны любовь и страсть, не могут не согласиться: ему было ужасно интересно с Нордман, Репин не мог не восхищаться силой её натуры и разнообразием интересов.
Нордман знала 6 языков. Если Репин просил за завтраком почитать иностранные журналы - Наталья Борисовна переводила прямо с листа. Она гораздо раньше Репина научилась фотографировать и получала за свои «кодаковские» снимки призы на выставках.
Она увлекалась театром и пробовала учиться скульптуре. Она сочиняла, и Репин, явно очарованный подругой, договорился об издании её повести «Беглянка» в журнале «Нива». Нет, не «цинизм», как посчитала недальновидная Тенишева, а что-то принципиально иное было внутренним двигателем этой женщины, до поры до времени скрытым от чужих глаз.
В автобиографичной «Беглянке» Наталья Борисовна рассказывала историю о том, как она, адмиральская дочка и крестница царя-освободителя Александра II, в 21 год без согласия родителей, на свой страх и риск сбегает в Америку, а там поступает на ферму как простая работница, доит коров, ухаживает за огородом, работает гувернанткой и горничной - словом, на собственном опыте воплощает свои прогрессисткие идеалы.
Её взгляды можно назвать демократическими и феминистсткими: Наталья Нордман ратовала за «раскрепощение прислуги» (а потому всегда здоровалась за руку со швейцаром и непременно усаживала обедать за свой стол кухарку) и за «раскрепощение женщин» (и для этого читала в столице лекции, до глубины души возмущавшие Василия Розанова, где учила незамужних девиц составлять брачный контракт, оговаривая, например, что за каждые роды муж должен выдавать жене тысячу рублей).
Репину, в молодости увлечённому идеями Чернышевского и критиков-демократов, пыл Нордман был и внятен, и восхитителен. Она словно давала фору и его собствененному, репинскому, идеализму, и его эксцентричности.
Наконец, художника чрезвычайно привлекает Наталья Борисовна как модель.
«Начиная с 1900 года, - рассказывает Игорь Грабарь, - Репин пишет в течение 12 лет значительное число портретов своей второй жены Н.Б. Нордман-Северовой. Не проходило года, чтобы не появлялось её нового портрета, а иногда и двух, не говоря уже о многочисленных портретных рисунках… Ни с кого Репин не писал так много и часто, как с неё».
Илья Репин. Портрет Наталии Нордман. 1900
Илья Репин. За чтением (Портрет Наталии Борисовны Нордман). 1901
Портрет писательницы Н.Б. Нордман-Северовой , 1905
Интимные портреты Натальи Норманд.
Спящая жена художника Наталья Норманд
Еще в 1899 году у Натальи Нордман и Репина, тщательно скрывавших свой роман от общественности, родится дочь Елена-Наталья, которая проживёт всего две недели. Больше детей у Нордман не будет,но и полтора десятилетия спустя она будет тосковать по своей маленькой Наташе. Полагают, купить дачу и построить Пенаты Репин придумал, чтобы утешить любимую женщину в её горе. Это оказалось хорошей идеей: Наталья Борисовна с энтузиазмом принялась обустраиваться - она была прекрасной хозяйкой. Они с Репиным равняли рельеф, придумали необычный дом с башнями и стеклянной крышей и оригинальные садовые сооружения - «Храм Исиды и Осириса», «Беседка Шехерезады» (так Репин в начале их отношений прозвал Наталью Борисовну). Поначалу художник не афишировал их отношений - «официальной версией» было, что он по-дружески гостит у Нордман в Куоккале. Но когда скрывать очевидное стало бессмысленно, Репин обосновался там насовсем.
Котлеты из клюквы и суп из сена
В «Двенадцати стульях» Ильфа и Петрова есть такой ироничный выпад: «Ипполит Матвеевич был влюблён до крайности в Лизу Калачову… Она не курила, не пила…, йодом или головизной пахнуть от нее не могло. От нее мог произойти только нежнейший запах рисовой кашицы или вкусно изготовленного сена, которым госпожа Нордман-Северова так долго кормила знаменитого художника Илью Репина».
А Корней Чуковский рассказывает, что своими ушами слышал, как одна помещица говорила другой о Репине: «Это тот, который сено ел».
В Пенатах действительно с энтузиазмом кормили отварами из трав и супами из сена. Дело в том, что Наталья Борисовна, натура увлекающаяся и доходящая в своих увлечениях до экзальтации, однажды увлеклась вегетарианством.
Теперь она пишет и издаёт «Поваренную книгу для голодающих» с рецептами котлет из картофельной шелухи, жаркого из морковного зайца, кофе из свёклы и печенья из подорожника с добавлением миндаля и ванили. Нордман объясняет: мясо - яд, а молоко - злодейское попрание материнских чувств коровы к телёнку. Она верит: такой рацион из трав, овощей и орехов не только оздоровляет, но и в перспективе может спасти Россию от голода, стоит только людям осознать целительную силу растений.
И первым «всецело осознавшим» становится Репин.
Еще недавно Илья Ефимович рассказывал, как они с другом-критиком Стасовым любили только лучшие рестораны, где наедались до отвала, а потом «упитанные до отяжеления, отсиживались на бульварах, празднично и весело болтая».
Теперь Репин с восторгом сообщает художнику Бялыницкому-Бируле: «А насчет моего питания - я дошел до идеала: еще никогда не чувствовал себя таким бодрым, молодым и работоспособным. Да, травы в моем организме производят чудеса оздоровления. Вот дезинфекторы и реставраторы!!! Я всякую минуту благодарю бога и готов петь аллилуйя зелени (всякой). А яйца? Это уж для меня вредно, угнетали меня, старили и повергали в отчаяние от бессилья. А мясо - даже мясной бульон - мне отрава; я несколько дней страдаю, когда ем в городе в каком-нибудь ресторане. Мы у знакомых теперь из-за этого совсем не бываем. Сейчас же начинается процесс умирания: угнетение в почках, „нет сил заснуть“, как жаловался покойный Писемский, умирая… И с невероятной быстротой восстановляют меня мои травяные бульоны, маслины, орехи и салаты».
Максим Горький, Владимир Стасов, Илья Репин и Наталья Нордман в Пенатах. 18 августа 1904 г.
Многих, кто знал Репина раньше, смущают подобные перемены,а главное - изумляет сила влияния на него Натальи Борисовны.
Резче всего своё недоумение и неприятие выражает Стасов: «Больше всех удивил Репин. Я так давно не видел его. Боткин намедни сказал мне на дебаркадере, что Репин… ни на шаг от своей Нордманши (вот-то чудеса: уж подлинно, ни рожи, ни кожи - ни красивости, ни ума,ни дарования, просто ровно ничего, а он словно пришит у неё к юбке)».
На этом портрете Наталья Нордман изображена в пёстром платье, красном берете и ярко-зелёной бархатной тальме. Эта пестрота и броскость отражают ей специфические вкусы, склонность к перебору и некоторой приторности. Чуковский при знакомстве с ней запишет в дневнике: «Не женщина, а Манилов в юбке».
Тальму Натальи Борисовны тут украшает натуральный темно-серый мех.
Но пройдёт совсем немного времени, и она откажется от продуктов животного происхождения не только в питании, но и в обиходе: начнёт пропагандировать щётки без щетины, безкожные обувь, дамские пояса и ридикюли и станет уверять, что её «пальто на сосновых стружках» согревает в холода лучше любой шубы.
«Среды» в Пенатах
В Пенатах, под их причудливой стеклянной крышей, дающей естественный свет, у Репина имелось две мастерских: большая была открыта для всех, а в маленькую и почти секретную художник удалялся, когда нужно было сосредоточиться на работе (что всегда было для него и самым важным, и самым захватывающим), но мешали общительные посетители. И тогда Наталья Борисовна придумала элегантный выход: «приёмным днём», когда в Пенаты мог явиться без приглашения любой желающий, объявлялось среда.
Около часу дня по средам Репин прекращал работать, мыл кисти,переодевался в торжественный серый костюм. Обед в Пенатах начинался в три. На доме вывешивался голубой флаг, означавший, что гостей уже ждут. Народу всегда было множество: знакомые, друзья,литераторы, ученые, художники, музыканты. Незнакомым тоже вход не был заказан: любой интересующийся искусством мог приехать и познакомиться со знаменитым художником.
В прихожей Пенатов гостей встречали плакаты с указания вроде»Не ждите прислуги, её нет«, «Бейте весело в тамтам» (роль тамтама исполнял повешенный тут же медный гонг), «Сами снимайте пальто и калоши» и т. п. Так Наталья Борисовна пропагандировала свою идею: никто никому не должен прислуживать, лакеев здесь нет, у нас демократия и равенство.
Прислуги не было и за столом - весьма обильным и разнообразным,но неизменно вегетарианским. Стол был особой конструкции: он вращался наподобие карусели, чтобы, потянув за ручку, каждый из гостей, мог приблизить к себе и взять на тарелку нужное блюдо,не утруждая прислугу. Всё это было необычно и весело.
Гостиная в Пенатах. В верхнем ряду картин, в центре можно видеть профильный портрет Натальи Нордман, написанный Репиным. Ниже - знаменитый крутящийся стол.
Художник и поэт-футурист Давид Бурлюк так описывал эту «вегетарианскую карусель»: «За большой круглый стол село тринадцать или четырнадцать человек. Перед каждым стоял полный прибор. Прислуги по этикету Пенатов не было, и весь обед в готовом виде стоял на круглом столе меньшего размера, который наподобие карусели, возвышаясь на четверть,находился посреди основного. Круглый стол,за которым сидели обедающие и стояли приборы, был неподвижен, зато тот, на котором стояли яства(исключительно вегетарианские), был снабжен ручками,и каждый из присутствующих мог повернуть его,потянув за ручку, и таким образом поставить перед собою любое из кушаний. Так как народу было много,то не обходилось без курьезов: захочет Чуковский соленых рыжиков, вцепится в „карусель“, тянет рыжики к себе, а в это время футуристы мрачно стараются приблизить к себе целую кадушечку кислой капусты, вкусно пересыпанной клюквой и брусникой».
И всё же над Нордман и Репиным с их пресловутыми «обедами из сена» очень скоро начали потешаться все - от злой и въедливой петербургской прессы, относящейся к Наталье Борисовне как вредной чудачке, держащей пожилого художника впроголодь и выставляющей его на посмешище, до близких и друзей, не могущих удержаться от иронии.
Маяковский писал: «Куоккала. Семизнакомая система (семипольная). Установил 7 обедающих знакомств. В воскресенье „ем“ Чуковского,понедельник - Евреинова и т. д. В четверг было хуже - ем репинские травки. Для футуриста ростом в сажень это не дело».
Жена Куприна вспоминала, как их с мужем напутствовал Максим Горький: «Ешьте больше - у Репиных все равно ничего, кроме сена,не дадут».
Гурман Бунин и вовсе, по собственному признанию, ретировался: «Я с радостью поспешил к нему: ведь какая это была честь - быть написанным Репиным! И вот приезжаю, дивное утро, солнце и жестокий мороз, двор дачи Репина, помешавшегося в ту пору на вегетарианстве и на чистом воздухе, в глубоких снегах, а в доме - окна настежь. Репин встречает меня в валенках, в шубе, в меховой шапке, целует, обнимает, ведет в свою мастерскую, где тоже мороз,и говорит: „Вот тут я буду вас писать по утрам, а потом будем завтракать как господь бог велел: травкой, дорогой мой, травкой! Вы увидите, как это очищает и тело и душу, и даже ваш проклятый табак скоро бросите“. Я стал низко кланяться, горячо благодарить,забормотал, что завтра же приеду, но что сейчас должен немедля спешить назад, на вокзал - страшно срочные дела в Петербурге. И сейчас же пустился со всех ног на вокзал, а там кинулся к буфету, к водке, закурил, вскочил в вагон, а из Петербурга послал телеграмму: дорогой Илья Ефимович, я, мол, в полном отчаянии, срочно вызван в Москву, уезжаю нынче…»
Максим Горький, Мария Андреева, Наталья Нордман, Илья Репин в Пенатах. Автор фото: Карл Булла.
Гостем в репинских Пенатах бывал Шаляпин. К сожалению, его портрет артиста, о существовании которого мы знаем благодаря фотографиям Карла Буллы, так и не был закончен. Репин долго переписывал его, был не удовлетворён и в конце концов уничтожил. Зато сохранился шарж «Репин,с тоской глядящий из Финляндии на Петроград», нарисованный Шаляпиным. А диван в Пенатах с тех пор так и прозвали - «шаляпинский».
Федор Шаляпин и Илья Репин в Куоккале. 1914
Федор Шаляпин. Репин, с тоской глядящий из Финляндии на Петроград. Рисунок из «Чукоккалы»
Репин читает известие о смерти Льва Толстого. Опирается на спинку стула Наталья Нордман. Слева - Корней Чуковский на фоне своего портрета. Куоккала. 1910 г.
Конец романа
Со временем неуёмно бурная деятельность Натальи Борисовны стала для Репина утомительна - к сожалению, на этом сходятся все биографы: «Мир сужался до размеров дома и сада. Высокие идеалы упёрлись в вегетарианство и пожатие рук лакеям» (Софья Пророкова), «влияние Н. Б. Нордман не было благотворным и никоим образом не стимулировало творчество Репина, начавшего в конце концов тяготиться этой опекой» (Игорь Грабарь). Сама Нордман всё чаще жалуется в письмах на одиночество, ненужность, непонятость,безденежье. Материальный вопрос мучает её: кто она? По закону - даже не жена. А у Репина четверо взрослых детей, которых он содержит и которым постоянно отправляет деньги. Семья Репина, утверждает Нордман, ненавидит её. Жить с этим трудно.
Еще в 1905-м у Натальи Борисовны заподозрили туберкулёз. Врачи рекомендовали ей отказаться от вегетарианства, но Нордман поступила по-своему. Тогда Репин повёз её в Италию, и болезнь отступила. Но к 1914-му году, когда отношения совсем разладились,здоровье Нордман становилось всё хуже и хуже. Не последнюю роль в этом сыграли её пальтишки на «сосновых стружках», да и развившаяся слабость к вину, которое Наталья Борисовна именовала «жизненным эликсиром» и «солнечной энергией».
Илья Репин. Танцующая Наталья Норманд
После вегетарианства у Натальи Нордман появилось еще одно увлечение - пластические танцы. Как-то, гостя в Ясной Поляне, Нордман и Репин перепугали и скандализировали семейство Толстого, устроив ночью «плясовые оргии под граммофон». Зимой 1913−1914 года Наталья Борисовна сильно простудилась, исполняя «танец босоножки на снегу».
Весной 1914 года смертельно больная Нордман уехала в Швейцарию. Корней Чуковский пишет: «Благородство своего отношения к Репину она доказала тем, что, не желая обременять его своей тяжкой болезнью, ушла из Пенатов - одна, без денег, без каких бы то ни было ценных вещей, - удалилась в Швейцарию, в Локарно, в больницу для бедных».
Портрет писательницы Наталии Борисовны Нордман-Северовой, жены художника , 1911
«Какая дивная полоса страданий, - писала Нордман перед смертью Корнею Чуковскому, - и сколько откровений в ней: когда я переступила порог Пенатов, я точно провалилась в бездне. Исчезла бесследно, будто бы никогда не была на свете, и жизнь, изъяв меня из своего обихода, еще аккуратно, щеточкой,подмела за мной крошки и затем полетела дальше,смеясь и ликуя. Я уже летела по бездне, стукнулась о несколько утесов и вдруг очутилась в обширной больнице… Там я поняла, что никому в жизни не нужна. Ушла не я, а принадлежность Пенатов. Кругом всё умерло. Ни звука ни от кого».
Репин не успел на похороны - застал только могилу Нордман. Вернувшись в Куоккалу, он, как свидетельствует тот же Чуковский, без сожаления расстался и с вегетарианством, и с оригинальными порядками, заведёнными Натальей Борисовной. К нему в Куоккалу приехали жить дети, и жизнь потекла дальше своим чередом. 70-летний Репин проживёт без Нордман еще 16 лет.
Художница Вера Верёвкина, бывшая ученица Репина, вспоминала: «В окружении Ильи Ефимовича никто, даже из знавших Нордман, не вспоминал её, может быть, из внимания к семье, и я спрашивала себя: неужели он мог забыть этот период своей жизни?..
В одно из открытых окон влетела какая-то серенькая птица, облетела террасу, испуганно забилась в стекло и вдруг села на бюст Нордман, по-прежнему стоявший перед окнами.
Может быть, это её душа сегодня прилетела… - тихо проговорил Илья Ефимович и долго молча смотрел, как вылетела в сад нашедшая выход птица».
Автопортрет , Илья Ефимович Репин , 1917