Письмо гоголя белинскому. Том стоппард берег утопии драматическая трилогия
Герцен. Аксаков! Выпей кофе!
Аксаков _(говорит_с_официальным_видом)._Я хотел сказать вам лично, что все отношения между нами кончены. Жаль, но делать нечего. Вы, конечно, понимаете, что мы более не можем встречаться по-дружески. Я хотел пожать вам руку и проститься.
Герцен_позволяет_пожать_себе_руку._Аксаков_идет_обратно._
Герцен. Что ж такое со всеми?
Огарев. Аксаков, отчего ты так нарядился?
Аксаков _(рассерженно_поворачивается)._Потому что я горжусь тем, что я русский!
Огарев. Но люди думают, что ты перс.
Аксаков. Тебе, Огарев, мне нечего сказать. На самом деле против тебя я ничего не имею – в отличие от твоих друзей, с которыми ты шатался по Европе… потому что ты гнался не за фальшивыми богами, а за фальшивой…
Огарев _(говорит_горячо)._Вы бы поосторожней, милостивый государь, а то ведь и недолго…
Герцен _(быстро_вмешиваясь)._Ну, довольно этих разговоров!
Аксаков. Вы, западники, просите выдать вам паспорта для лечения, а потом едете пить воды в Париж…
Огарев_снова_начинает_кипятиться._
Тургенев _(мягко)._Вовсе нет. Парижскую воду пить нельзя.
Аксаков. Ездите во Францию за вашими галстуками, если вам так угодно. Но почему вы должны ездить туда за идеями?
Тургенев. Потому что они на французском языке. Во Франции можно напечатать что угодно, это просто поразительно.
Аксаков. Ну а каков результат? Скептицизм. Материализм. Тривиальность.
Огарев_по-прежнему_в_бешенстве,_перебивает._
Огарев. Повтори, что ты сказал!
Аксаков. Скептицизм-материализм.
Огарев. До этого!
Аксаков. Цензура совсем не вредна для писателя. Она учит нас точности и христианскому терпению.
Огарев _(Аксакову)._Я за кем гонялся фальшивой?
Аксаков _(не_обращает_внимания)._Франция – это нравственная помойка, но за то там можно опубликовать все, что угодно. И вот вы уже ослеплены и не видите того, что западная модель – это буржуазная монархия для обывателей и спекулянтов.
Герцен. К чему ты это мне говоришь? Ты им скажи.
Огарев_уходит._
Аксаков _(Герцену)._О, я слышал о вашей социалистической утопии. Ну для чего она нам? Здесь же Россия… _(Грановскому.)_У нас и буржуазии-то нет.
Грановский. К чему ты это мне говоришь? Ты ему скажи.
Аксаков. Да все вы… якобинцы и немецкие сентименталисты. Разрушители и мечтатели. Вы отвернулись от coбcтвенного народа, от настоящих русских людей, брошенных сто пятьдесят лет тому назад Петром Великим Западником! Но не можете договориться о том, что же делать дальше.
Входит_Огарев._
Огарев. Я требую, чтобы ты досказал то, что начал говорить!
Аксаков. Я уже не помню, что это такое было.
Огарев. Нет, ты помнишь!
Аксаков. Гонялся за фальшивой бородой?… Нет… Фальшивой монетой?…
Огарев_уходит._
Нужно воссоединиться с простым народом, от которого мы оторвались, когда стали носить шелковые панталоны и пудрить парики. Еще не поздно. Мы еще можем найти наш особый русский путь развития. Без социализма или капитализма, без буржуазии. С нашей собственной культурой, не испорченной Возрождением. И с нашей собственной церковью, не испорченной папством или Реформацией. Может быть, наше призвание – объединить все славянские народы и вывести Европу на верный путь. Это будет век России.
Кетчер. Ты забыл про нашу собственную астрономию, не испорченную Коперником.
Герцен. Отчего бы тебе не надеть крестьянскую рубаху и лапти, коли ты хочешь представлять подлинную Россию, вместо того чтобы наряжаться в этот костюм? В России до Петра не было культуры. Жизнь была отвратительная, нищая и дикая. История других народов – это история раскрепощения. История России двигалась вспять, к крепостничеству и мракобесию. Церковь, которую рисуют ваши иконописцы, существует только в их воспаленном воображении, а на самом деле это компания кабацких попов и лоснящихся жиром царедворцев на содержании у полиции. Такая страна никогда не увидит света, если мы махнем на нее рукой. А свет – вон там. _(Указывает.)_На Западе. _(Указывает_в_противоположном_направлении.)_А тут его нет.
Аксаков. Ну тогда вам туда, а нам сюда. Прощайте. _(Уходя,_встречается_с_ворвавшимся_Огаревым.)_Мы потеряли Пушкина… _(Делает_вид,_что_пальцем_«стреляет»_из_пистолета.),_мы потеряли Лермонтова… _(Снова_«стреляет».)_Огарева мы потерять не должны. Я прошу у вас прощения.
Кланяется_Огареву_и_уходит._Герцен_обнимает_Огарева_за_плечи._
Герцен. Он прав, Ник.
Грановский. И не только в этом.
Герцен. Грановский… когда вернется Натали, давай не будем ссориться.
Грановский. Я и не ссорюсь. Он прав, у нас нет своих собственных идей, вот и все.
Герцен. А откуда им взяться, если у нас нет истории мысли, если ничего не передается потомкам, потому что ничего не может быть написано, прочитано или обсуждено? Неудивительно, что Европа смотрит на нас как на варварскую орду у своих ворот. Огромная страна, которая вмещает и оленеводов, и погонщиков верблюдов, и ныряльщиков за жемчугом. И при этом ни одного оригинального философа. Ни единого вклада в мировую политическую мысль.
Кетчер. Есть! Один! Интеллигенция!
Грановский. Это что такое?
Кетчер. То новое слово, о котором я говорил.
Огарев. Ужасное слово.
Кетчер. Согласен. Зато наше собственное, российский дебют в словарях.
Герцен. Что же оно означает?
Кетчер. Оно означает нас. Исключительно российский феномен. Интеллектуальная оппозиция, воспринимаемая как общественная сила.
Грановский. Ну!..
Герцен. А… интеллигенция!..
Огарев. И Аксаков интеллигенция?
Кетчер. В этом вся тонкость – мы не обязаны соглашаться друг с другом.
Грановский. Славянофилы ведь не совсем заблуждаются насчет Запада, Герцен.
Герцен. Я уверен, они совершенно правы.
Грановский. Материализм…
Герцен. Тривиальность.
Грановский. Скептицизм прежде всего.
Герцен. Прежде всего. Я с тобой не спорю. Буржуазная монархия для обывателей и спекулянтов.
Грановский. Однако из этого не следует, что наша собственная буржуазия должна будет пойти по этому пути.
Герцен. Нет, следует.
Грановский. И откуда ты можешь об этом знать?
Герцен. Я – ниоткуда. Это вы с Тургеневым там были. А мне паспорта так и не дали. Я снова подал прошение.
Кетчер. По болезни?
Герцен _(смеется)._Из-за Коли… Мы с Натали хотим показать его самым лучшим врачам…
Огарев _(оглядывается)._Где Коля?…
Кетчер. Я сам врач. Он глухой. _(Пожимает_плечами.)_Прости.
Огарев,_не_обращая_внимания,_уходит_искать_Колю._
Тургенев. Там не только одно мещанство. Единственное, что спасет Россию, – это западная культура, которую принесут сюда такие люди… как мы.
Кетчер. Нет, ее спасет Дух Истории, непреодолимая Сила Прогресса…
Герцен _(давая_выход_своему_гневу)._Черт бы побрал эти твои заглавные буквы! Избавь меня от тщеславной мысли, будто мы все играем в пьесе из жизни отвлеченных понятий!
Кетчер. Ах, так это мое тщеславие?
Герцен _(Грановскому)._Я не смотрю на Францию со слезами умиленья. Мысль о том, что можно посидеть в кафе с Луи Бланом или Ледрю-Ролленом, что можно купить в киоске еще влажную от краски «Ла Реформ» и пройтись по площади Согласия, – эта мысль, признаюсь, радует меня, как ребенка. Но Аксаков прав – я не знаю, что делать дальше. Куда нам плыть? У кого есть карта? Мы штудируем идеальные общества… И все они удивительно гармоничны, справедливы и эффективны. Но единственный, главный вопрос – почему кто-то должен подчиняться кому-то другому?
Грановский. Потому что без этого не может быть общества. Почему мы должны дожидаться, пока нас поработят наши собственные индустриальные гунны? Все, что дорого нам в нашей цивилизации, они разобьют вдребезги на алтаре равенства… равенства бараков.
Герцен. Ты судишь о простых людях после того, как их превратили в зверей. Но по природе своей они достойны уважения. Я верю в них.
Грановский. Без веры во что-то высшее человек ничем не отличается от животного.
Герцен_забывает_сдерживаться,_и_Грановский_начинает_отвечать_ему_в_тон,_пока_между_ними_не_начинается_перепалка._
Герцен. Ты имеешь в виду – без суеверий.
Грановский. Суеверия? Так ты это называешь?
Герцен. Да, суеверия! Ханжеская и жалкая вера в нечто, существующее вовне. Или наверху. Или бог еще знает где, без чего человек не может обрести собственное достоинство.
Грановский. Без этого, как ты говоришь, «наверху», все счеты будут сводиться здесь, «внизу». В этом и есть вся правда о материализме.
Герцен. Как ты можешь, как ты смеешь отметать чувство собственного достоинства? Ты, человек, можешь сам решать, что хорошо, а что дурно, без оглядки на призрака. Ты же свободный человек, Грановский, другого рода людей не бывает.
Быстро_входит_Натали._Она_испугана._Ее_расстройство_поначалу_неверно_истолковано._Она_бежит_к_Александру_и_обнимает_его._В_ее_корзине_немного_грибов._
Натали. Александр…
Герцен _(извиняющимся_тоном)._Мы тут поспорили…
Грановский _(обращается_к_Натали)._С глубоким сожалением я должен покинуть дом, где меня всегда встречал столь радушный прием. _(Собирается_уйти.)_
Натали. Жандарм пришел, он в доме, – я видела.
Герцен. Жандарм?
Слуга_выходит_из_дома,_его_обгоняет_жандарм._
О, Господи, снова… Натали, Натали…
Жандарм. Кто из вас господин Герцен?
Герцен_открывает_конверт_и_читает_письмо._
Натали _(жандарму)._Я поеду с ним.
Жандарм. Мне про это ничего не известно…
Грановский _(Герцену,_меняет_тон)._Прости меня…
Герцен. Нет, все в порядке. _(Объявляет.)_После двенадцати лет полицейского надзора и ссылок граф Орлов любезно уведомляет, что я могу подавать бумаги для поездки за границу!..
Остальные_окружают_его_с_облегчением_и_поздравлениями._Жандарм_мнется._Натали_выхватывает_письмо._
Кетчер. Ты снова увидишься с Сазоновым.
Грановский. Он изменился.
Тургенев. И с Бакуниным…
Грановский. Этот, боюсь, все тот же.
Натали. «…Выехать за границу для лечения вашего сына Николая Александровича…»
Герцен _(подхватывает_и_поднимает_ее)._Париж, Натали!
Ее_корзинка_падает,_грибы_рассыпаются._
Натали _(плачет_от_радости)._Коля!.. _(Убегает.)_
Герцен. Где же Ник?
Жандарм. Стало быть, хорошие новости?
Герцен_понимает_намек_и_дает_ему_на_чай._Жандарм_уходит._
Натали _(возвращается)._Где Коля?
Герцен. Коля? Не знаю. А что?
Натали. Где он? _(Убегает,_зовет_его_по_имени.)_
_(За_сценой.)_Коля! Коля!
Герцен _(спешит_за_ней)._Он же не может тебя услышать…
Тургенев_выбегает_за_ними._Встревоженные_Грановский_и_Кетчер_уходят_следом._После_паузы,_во_время_которой_издали_слышится_голос_Натали,_наступает_тишина._
Дальние_раскаты_грома._
Саша_входит_с_другой_стороны,_оборачивается_и_смотрит_назад._Выходит_вперед_и_замечает_рассыпанные_грибы,_поправляет_корзинку._Не_торопясь_входит_Огарев._Он_несет_Сашину_удочку_и_банку,_оглядывается_назад._
Огарев _(зовет)._Коля, идем!
Саша. Он же вас не слышит.
Огарев. Идем скорей!
Саша. Он не слышит.
Огарев_идет_назад_навстречу_Коле._Далекий_гром._
Огарев. Вот видишь. Услышал. _(Выходит.)_
Саша_начинает_собирать_грибы_в_корзинку._
Июль 1847 г
Зальцбрунн,_курортный_городок_в_Германии._Белинский_и_Тургенев_снимают_комнаты_на_первом_этаже_маленького_деревянного_дома_на_главной_улице._Навес_во_дворе_они_используют_как_летнюю_беседку._
Оба_читают:_Белинский_–_рассказ,_а_Тургенев_–_длинное_письмо._Во_время_чтения_время_от_времени_отпивают_минеральную_воду_из_чашек_с_носиками._Белинскому_36_лет,_жить_ему_осталось_меньше_года._Он_бледен,_лицо_у_него_отечное._Рядом_с_ним_стоит_массивная_трость,_на_которую_он_опирается_при_ходьбе._Тургенев_дочитывает_первым._Кладет_письмо_на_стол._Он_ждет,_когда_Белинский_дочитает,_тем_временем_пьет_из_чашки,_морщась._Белинский_заканчивает_читать_и_отдает_рукопись_Тургеневу._Тургенев_ждет,_пока_Белинский_выскажет_свое_мнение._Белинский_задумчиво_кивает,_отпивает_из_чашки._
Белинский. Хм. Почему ты не говоришь, что ты сам об этом думаешь?
Тургенев. Что _я_думаю? Какое читателю до этого дело?
Белинский_смеется,_закашливается,_стучит_палкой_о_землю,_приходит_в_себя._
Белинский. Я имею в виду, что ты думаешь о моем письме Гоголю?
Тургенев. Ну… мне оно кажется ненужным.
Белинский. Смотри, юнга, я тебя в угол поставлю.
Тургенев. Об этой книге ты уже сказал все, что хотел, в «Современнике». Неужели это будущее литературной критики: сначала разгромная рецензия, потом обидное письмо автору?
Белинский. Цензура вырезала по крайней мере треть моей статьи. Но не в этом дело. Гоголь, очевидно, считает, что я разругал его книгу только оттого, что он в ней нападает на меня. Я не могу это так оставить. Он должен понять, что я воспринял его книгу как личное оскорбление с первой и до последней страницы! Я люблю его. Это я его открыл. А теперь этот безумец, этот царский приспешник, защитник крепостничества, порки, цензуры, невежества и мракобесной набожности, считает, что я разделал его под орех из-за глупой обиды. Его книга – преступление против человечества и цивилизации.
Тургенев. Нет, это всего лишь книга… Глупая книга, но написанная со всей искренностью религиозного фанатика. Но зачем окончательно сводить его с ума. Ты бы его пожалел.
Белинский_сердито_ударяет_палкой._
Белинский. Это слишком серьезно для жалости… В других странах каждый по мере сил старается способствовать улучшению нравов. А в России – никакого разделения труда. Литературе приходится справляться в одиночку. Это был тяжелый урок, юнга, но я его выучил. Когда я только начинал, мне казалось что искусство бесцельно – чистая духовность. Я был молодой провинциальный задира с художественными воззрениями парижского денди. Помнишь у Готье? – «Дураки! Кретины! Роман – это не пара сапог!»
Тургенев. «Сонет – это не шприц! Пьеса – не железная дорога!»
Белинский _(подхватывает_в_тон_Тургеневу)._«Пьеса – не железная дорога!» А вот железных дорог у нас-то и нет. Вот и еще одно дело для литературы – раскрыть эту страну. Ты смеешься надо мной, юнга? Я слышал, как один министр говорил, что железные дороги будут, дескать, подталкивать народ, которому положено сидеть на одном месте, к праздным путешествиям, отчего всякое может случиться. Вот с чем нам приходится иметь дело.
Тургенев. Я не чистый дух, но и не наставник обществу. Нет уж, капитан! Люди жалуются, что у меня в рассказах нет моего собственного отношения. Читатель озадачен. С чем автор согласен, а что осуждает? Хочу ли я, чтобы они сочувствовали этому персонажу или тому? Кто виноват, что мужик пьет, – мы или он? Где позиция писателя? Почему он уходит от ответа? Может, я не прав, но разве я стану лучше писать, если отвечу? Какое это имеет значение? _(Повышает_голос.)_И с чего ты на меня нападаешь? Ведь ты же знаешь, что я нездоров. То есть я не так нездоров, как ты. _(Спешно.)_Хотя ты поправишься, не волнуйся. Прости. Но раз уж я сижу в этом болоте, чтобы тебе не было скучно… неужели нельзя избегать разговоров об искусстве и обществе, пока минеральная вода булькает у меня в почках… _(Белинский,_который_кашлял_уже_какое-то_время,_вдруг_заходится_в_приступе._Тургенев_бросается_ему_помочь.)_Полегче, капитан! Полегче…
Из школьного курса литературы все знают, какой уничижительной критике подверг В. Г. Белинский Гоголя за книгу «Выбранные места из переписки с друзьями». Но неотправленный ответ Гоголя почти не известен современному читателю. И не удивительно: это письмо впервые было опубликовано почти шестьдесят лет назад в полном собрании сочинений Гоголя и почти никогда не упоминалось ни в научной, ни в научно-популярной литературе. Мы решили восполнить этот пробел, опубликовав наиболее значимые выдержки из этого письма.
Своекорыстных же целей я и прежде не имел, когда меня еще несколько занимали соблазны мира, а тем более теперь, когда пора подумать о смерти. Никакого не было у меня своекорыстного умысла. Ничего не хотел я ею выпрашивать. Это и не в моей натуре. Есть прелесть в бедности. Вспомнили б вы по крайней мере, что у меня нет даже угла, и я стараюсь только о том, как бы еще облегчить мой небольшой походный чемодан, чтоб легче было расставаться с миром. Вам следовало поудержаться клеймить меня теми обидными подозрениями, какими я бы не имел духа запятнать последнего мерзавца. Это вам нужно бы вспомнить. Вы извиняете себя гневным расположением духа. Но как же в гневном расположении духа вы решаетесь говорить о таких важных предметах и не видите, что вас ослепляет гневный ум и отнимает спокойствие?
Вы говорите, кстати, будто я спел похвальную песнь нашему правительству. Я нигде не пел. Я сказал только, что правительство состоит из нас же. Мы выслуживаемся и составляем правительство. Если же правительство огромная шайка воров, или, вы думаете, этого не знает никто из русских? Рассмотрим пристально, отчего это? Не оттого ли эта сложность и чудовищное накопление прав, не оттого ли, что мы все кто в лес, кто по дрова? Один смотрит в Англию, другой в Пруссию, третий во Францию…
Вы говорите, что спасенье России в европейской цивилизации. Но какое это беспредельное и безграничное слово. Хоть бы вы определили, что такое нужно разуметь под именем европейской цивилизации, которое бессмысленно повторяют все. Тут и фаланстерьен, и красный, и всякий, и все друг друга готовы съесть, и все носят такие разрушающие, такие уничтожающие начала, что уже даже трепещет в Европе всякая мыслящая голова и спрашивает невольно, где наша цивилизация? И стала европейская цивилизация призрак, который точно никто покуда не видел, и ежели пытались ее хватать руками, она рассыпается. И прогресс, он тоже был, пока о нем не думали, когда же стали ловить его, он и рассыпался.
Отчего вам показалось, что я спел тоже песнь нашему гнусному, как вы выражаетесь, духовенству? Неужели слово мое, что проповедник восточной Церкви должен жизнью и делами проповедать? И отчего у вас такой дух ненависти? Я очень много знал дурных попов и могу вам рассказать множество смешных про них анекдотов, может быть больше, нежели вы. Но встречал зато и таких, которых святости жизни и подвигам я дивился, и видел, что они — созданье нашей восточной Церкви, а не западной. Итак, я вовсе не думал воздавать песнь духовенству, опозорившему нашу Церковь, но духовенству, возвысившему нашу Церковь.
Вы отделяете Церковь от Христа и христианства, ту самую Церковь, тех самых пастырей, которые мученической своей смертью запечатлели истину всякого слова Христова, которые тысячами гибли под ножами и мечами убийц, молясь о них, и наконец утомили самих палачей, так что победители упали к ногам побежденных, и весь мир исповедал это слово. И этих самых пастырей, этих мучеников-епископов, вынесших на плечах святыню Церкви, вы хотите отделить от Христа, называя их несправедливыми истолкователями Христа. Кто же, по-вашему, ближе и лучше может истолковать теперь Христа? Неужели нынешние коммунисты и социалисты, объясняющие, что Христос повелел отнимать имущества и грабить тех, которые нажили себе состояние?
Христос нигде никому не говорит, что нужно приобретать, а еще напротив и настоятельно нам велит уступать: снимающему с тебя одежду отдай последнюю рубашку, с просящим тебя пройти с тобой одно поприще, пройди два.
Нельзя, получа легкое журнальное образование, судить о таких предметах. Нужно для этого изучить историю Церкви. Нужно сызнова прочитать с размышленьем всю историю человечества в источниках, а не в нынешних легких брошюрках, написанных бог весть кем. Эти поверхностные энциклопедические сведения разбрасывают ум, а не сосредоточивают его.
Что мне сказать вам на резкое замечание, будто русский мужик не склонен к религии и что, говоря о Боге, он чешет у себя другой рукой пониже спины, замечание, которое вы с такою самоуверенностью произносите, как будто век обращались с русским мужиком? Что тут говорить, когда так красноречиво говорят тысячи церквей и монастырей, покрывающих русскую землю. Они строятся не дарами богатых, но бедными лептами неимущих, тем самым народом, о котором вы говорите, что он с неуваженьем отзывается о Боге, и который делится последней копейкой с бедным и Богом, терпит горькую нужду, о которой знает каждый из нас, чтобы иметь возможность принести усердное подаяние Богу. Нет, Виссарион Григорьевич, нельзя судить о русском народе тому, кто прожил век в Петербурге, в занятьях легкими журнальными статейками и романами тех французских романистов, которые так пристрастны, что не хотят видеть, как из Евангелия исходит истина, и не замечают того, как уродливо и пошло изображена у них жизнь.
Что для крестьян выгоднее: правление одного помещика, уже довольно образованного, который воспитался и в университете и который всё же, стало быть, уже многое должен чувствовать, или быть под управлением многих чиновников, менее образованных, корыстолюбивых и заботящихся о том только, чтобы нажиться? Да и много есть таких предметов, о которых следует каждому из нас подумать заблаговременно, прежде нежели с пылкостью невоздержного рыцаря и юноши толковать об освобождении, чтобы это освобожденье не было хуже рабства.
Еще меня изумила эта отважная самонадеянность, с которою вы говорите: «Я знаю общество наше и дух его», — и ручаетесь в этом. Как можно ручаться за этот ежеминутно меняющийся хамелеон? Какими данными вы можете удостоверить, что знаете общество? Где ваши средства к тому? Показали ли вы где-нибудь в сочиненьях своих, что вы глубокий ведатель души человека? Прошли ли вы опыт жизни? Живя почти без прикосновенья с людьми и светом, ведя мирную жизнь журнального сотрудника, во всегдашних занятиях фельетонными статьями, как вам иметь понятие об этом громадном страшилище, которое неожиданными явленьями ловит нас в ту ловушку, в которую попадают все молодые писатели, рассуждающие обо всем мире и человечестве, тогда как довольно забот нам и вокруг себя. Нужно прежде всего их исполнить, тогда общество само собою пойдет хорошо. А если пренебрежем обязанности относительно лиц близких и погонимся за обществом, то упустим и те и другие так же точно. Я встречал в последнее время много прекрасных людей, которые совершенно сбились. Одни думают, что преобразованьями и реформами, обращеньем на такой и на другой лад можно поправить мир; другие думают, что посредством какой-то особенной, довольно посредственной литературы, которую вы называете беллетристикой, можно подействовать на воспитание общества. Но благосостояние общества не приведут в лучшее состояние ни беспорядки, ни пылкие головы. Брожение внутри не исправить никаким конституциям. Общество образуется само собою, общество слагается из единиц. Надобно, чтобы каждая единица исполнила должность свою. Нужно вспомнить человеку, что он вовсе не материальная скотина, но высокий гражданин высокого небесного гражданства. Покуда он хоть сколько-нибудь не будет жить жизнью небесного гражданина, до тех пор не придет в порядок и земное гражданство.
Вы говорите, что Россия долго и напрасно молилась. Нет, Россия молилась не напрасно. Когда она молилась, то она спасалась. Она помолилась в 1612, и спаслась от поляков; она помолилась в 1812, и спаслась от французов. Или это вы называете молитвою, что одна из сотни молится, а все прочие кутят, сломя голову, с утра до вечера на всяких зрелищах, закладывая последнее свое имущество, чтобы насладиться всеми комфортами, которыми наделила нас эта бестолковая европейская цивилизация?
Литератор существует для другого. Он должен служить искусству, которое вносит в души мира высшую примиряющую истину, а не вражду, любовь к человеку, а не ожесточение и ненависть. Возьмитесь снова за свое поприще, с которого вы удалились с легкомыслием юноши. Начните сызнова ученье. Примитесь за тех поэтов и мудрецов, которые воспитывают душу. Вы сами сознали, что журнальные занятия выветривают душу и что вы замечаете наконец пустоту в себе. Это и не может быть иначе. Вспомните, что вы учились кое-как, не кончили даже университетского курса. Вознаградите это чтеньем больших сочинений, а не современных брошюр, писанных разгоряченным умом, совращающим с прямого взгляда.
Печатается по изданию:
Гоголь Н. В. Полное собрание сочинений
в 14 томах. Л.: Изд-во академии наук СССР, 1952. Том 13, «К № 200», с. 435-446.
В течение полутора веков представители образованного русского общества, участвующие то в либеральном, то в коммунистическом движении, с интересом изучая известную полемику между В. Г. Белинским и Н. В. Гоголем, отдавали предпочтения аргументам первого.
Литературоведение
После 1917 г. спор этих великих людей был включен в общеобразовательный курс. Однако в учебниках была изложена только точка зрения, которой придерживался Белинский В. Г. Письмо к Гоголю отражало его отношение к действительности, показывало солидарность его мыслей с либерально-демократическими идеями. Николай Васильевич же относился к консерваторам. В революционной России Гоголь-мыслитель был не просто не нужен, а даже вреден. Все суждения, которые исходили от него, допускалось, в лучшем случае, интерпретировать, изменяя при этом их до неузнаваемости. В течение многих десятилетий официальное литературоведение характеризовало Гоголя только с одной стороны. Он выступал как критик "общества, в котором жил". Его показывали как писателя, чье творчество стремилось только к иллюстрации отрицательных сторон существовавшего буржуазного помещичьего мира, антинародной сущности самодержавия. Духовная же сторона Николая Васильевича оставалась в тени.
Причина спора
31 декабря 1846 г. в свет вышла Называлась она "Выбранные места из переписки с друзьями". Разгневанный Белинский практически незамедлительно пишет Гоголю письмо. В нем он называет книгу "гнусной", обвиняет ее автора в незнании действительности. Произведение в итоге было надолго изъято из оборота и помещено в закрытые хранилища. Русским дозволялось читать "Ревизора", "Мертвые души", "Вия", "Невский проспект" и прочую беллетристику. Однако сам автор называл "Выбранные места…" единственной своей дельной книгой. В настоящее время она возвращена читателям.
Мнение общественности
Книга 1846 г. вызывала в передовом русском обществе волну негодования. В эти годы многие авторы выдвигали самые разные причины, побудившие Гоголя написать ее. Некоторые говорили, что это было тяжелое и горькое заблуждение автора, потерявшего правильное представление о действительности, окружавшей его. Другие считали, что книга отражала его слабость не только как мыслителя, но и человека в целом. Третьи говорили, что Гоголя испугали выводы, которые следовали из прочих его художественных произведений. Четвертые считали, что книга показала идейные колебания автора, который сам оказался в капкане религиозных предрассудков и реакционных утопий.
Письмо Белинского к Гоголю: краткое содержание
Считается, что оно подвело черту литературной деятельности критика, поскольку написано было незадолго до его кончины. Ленин считал, что письмо Белинского к Гоголю было одним из выдающихся произведений демократической бесцензурной печати. Его значение сохранялось еще на протяжении продолжительного времени. В первое время книга "Выбранные места…" была поднята, как знамя, встретив положительную реакцию у части общества. Однако решительный отпор ей дало письмо Белинского к Гоголю. О чем же говорил критик? В своих строках он давал беспощадную характеристику писателю. Критик называл его "проповедником кнута, апостолом невежества, поборником мракобесия и обскурантизма, панегиристом татарских нравов". Письмо Белинского к Гоголю, краткое содержание которого пересказывали петрашевцы и все прогрессивные круги общества, выражало интересы и мысли крепостного народа против самодержавия. Критик говорил о том, что ранее писатель обличал царизм, высмеивал помещиков, боролся с крепостничеством. Революционный круг принял Гоголя. Он заставил всю страну смеяться над Плюшкиными, Собакевичами, Хлестаковыми, что, несомненно, существенно облегчало борьбу с ними. В объективном смысле он клеймил крепостничество. Письмо Белинского к Гоголю напоминает Николаю Васильевичу о прежних временах. Критик говорит о своем уважении и любви к нему, как к человеку, кровно связанному со своей страной, выступавшему в качестве одного из вождей на пути прогресса. После выхода книги "Выбранные места…" Белинский дал крайне отрицательный отзыв в "Современнике". В то время его обращение к Николаю Васильевичу не могло быть напечатано, но получило, тем не менее, широкое распространение. Передовая часть общества без всякого труда поняла, в чем суть письма Белинского к Гоголю. Критик восставал против проповеди "безнравственности и лжи при покровительстве религии и кнута". Белинский указывал в письме на атеистичность натуры русских людей. При этом он признавал историчность Христа и его учения о свободе, братстве и равенстве. Письмо к Гоголю Белинского, кратко говоря, стало манифестом мыслящей и передовой России. "Имя критика было известно каждому представителю прогрессивной молодежи", - говорил Аксаков.
Письмо Белинского к Гоголю: анализ
Чрезвычайно высокую оценку словам критика дал Ленин. В то время правительство преследовало хранивших и читавших его. По отзывам агента третьего отделения и петрашевцев, слова критика произвели всеобщий восторг. Письмо Белинского выступает важнейшим памятником общественной мысли. Критик говорил о Николае Васильевиче теперь не как о передовом художнике, а как о реакционном публицисте. Его книга отстаивала николаевское самодержавие, поддерживала крепостное право. Н. В. Гоголь возносил помещика, провозглашал его "отцом крестьян", указывал на необходимость повиновения ему. Самого крепостного он называл "неумытым рылом". Помещика же Гоголь учил побольше наживаться на труде крестьянина, призывал к повиновению царю и его чиновникам, исполнению традиций старины. Все это вызвало острую критику. Белинский заявлял, что спасение России не в аскетизме, мистицизме и пиетизме, а в успехах гуманности, просвещения и цивилизации. Он категорично выступал против проповедей, призывая к пробуждению в народе чувства собственного достоинства, которое в течение веков втаптывалось в сор и грязь.
В своем письме к Гоголю Белинский указывал на заблуждения писателя относительно действительности. Критик говорил о том, что публика не сможет простить такое пренебрежение к свободам, какое было высказано в книге. Выступая против крепостничества, Белинский ярко освещал всю его унизительность. Прочтя "Выбранные места…", критик был поражен той переменой, которая произошла в мыслях автора. Еще недавно из-под его пера вышли "Ревизор" и "Мертвые души", обличавшие помещичий строй, высмеивавшие его. Надо сказать, что в момент написания своей книги Гоголь пребывал за границей. Это стало еще одним аргументом в критике. Белинский говорил, что нельзя, находясь вдали от страны, понимать ситуацию. Между тем, критик, надеясь, что все эти мысли писателя стали следствием его заблуждений, рекомендует ему создать противовесное произведение, которым бы нейтрализовалось действие его книги.
Важные моменты послания
Белинский был поражен словами Гоголя о бесполезности и даже вредности грамоты для простого народа. Слова Николая Васильевича о том, что, возможно, его книга - заблуждение, категорически отвергаются. Белинский говорит о том, что такое направление мысли в России известно уже давно. Более того, критик указывает на отсутствие какого-либо ума и таланта в произведении. Он говорит о том, что это никаким образом не вяжется с теми творениями, которые были созданы им ранее. Вывод о том, что книга стала плодом расстройства ума Гоголя, Белинский решительно отвергает. Объясняет он это тем, что написание ее осуществлялось не один-два дня, а, возможно, годы.
Ответ Николая Васильевича
Как выше было сказано, критик опубликовал статью о новой книге "Выбранные места…" в "Современнике". Обидевшись на нее, Гоголь написал Белинскому письмо. В нем он говорит о том, что критика его книги, скорее всего, вызвана личным отношением. Между тем Белинский тяжело заболел. Пребывая в России, он не мог ответить Николаю Васильевичу, поскольку в то время жестко действовала цензура. Но болезнь заставила его уехать за границу. Оттуда он и отправил гневный ответ.
Письмо Н. Гоголя к Белинскому было направлено 10 августа. В нем писатель глубоко потрясен реакцией публики на его книгу. Он говорит о том, что получил порядка 50 отзывов, и все они были разными. Николай Васильевич признает, что, действительно, плохо понимал сложившуюся ситуацию. Однако письмо Гоголя к Белинскому нельзя назвать раскаянием за "Выбранные места…". Более того, можно сказать, что он не признавал ошибочность своего мнения, выводов, слов и идей. Он только говорит о том, что следует приехать в Россию, посмотреть и снова узнать все, что в ней есть. Последнее письмо Гоголя Белинскому свидетельствует о нежелании автора создавать что-то новое до того, как он не побывает в стране. Автор при этом считает, что даже те люди, которые находятся в России, не могут до конца понимать всю ситуацию. Обращаясь к Виссариону Григорьевичу, он указывает, что тот также со своей стороны не может знать многих вещей, которые известны ему. Соответственно, полного понимания причин, побудивших создать "Выбранные места…", быть не может. Письмо Гоголя к Белинскому ничего не пропагандирует, ни к чему не призывает. Николай Васильевич пытается оправдаться в некотором роде, объяснить поверхностное положение дел. При этом он понимает, что, скорее всего, его слова не найдут отклика у критика.
Письмо Гоголя к Белинскому отражает состояние автора. Он был подавлен и практически уничтожен критикой. Передовые круги с негодованием встретили его произведение, зато с восторгом обсуждали ответ на него Виссариона Григорьевича. Несмотря на поддержку, оказанную его книге правительством, Гоголь не испытал того удовлетворения, которого ожидал. В своем ответе критику он не указывает истинных причин, побудивших написать книгу. Письмо Гоголя к Белинскому кажется нечетким и размытым, в сравнении с посланием критика. Тем не менее, он признается в том, что слишком сосредоточился на себе. При этом он указывает Белинскому, что тот излишне "разбросался". Он говорит, что критик пренебрегает необходимостью узнать все то, что знает он сам, чтобы понять его мотивы и мысли. Письмо Гоголя Белинскому 1847 года заканчивается пожеланием здоровья. Николай Васильевич напоминает Виссариону Григорьевичу о том, что только при отсутствии болезней можно вершить разумные дела на любом поприще.
Выводы
Белинский указывал Гоголю на то, что в отдалении от России ситуация кажется вполне благополучной. Однако вблизи она не будет такой прекрасной. Гоголь признает это. Однако, вместе с этим, говорит и о том, что сам критик многих вещей не может знать. Но, в отличие от Белинского, Гоголь указывает на то, что готов признать свои ошибки и работать над ними. При этом такого же стремления не видит у критика, что, безусловно, его сильно разочаровывает. Он говорит о том, что Россия стоит на пороге великих событий, которые требуют от людей рассматривать жизнь со всех сторон, не бросаясь с головой в революцию. Возможно, Гоголь действительно находился под влиянием религиозного учения. Восприятие, которое у него было, направило его мысли в сторону самодержавия. Он говорил о духовной связи народа и царя, необходимости сохранять ее и далее. Это резко контрастировало с теми идеями, которым он следовал ранее. Однако из его ответа Белинскому следует, что отказываться от своих мыслей он вовсе не намерен. Он готов только заново изучать Россию и состояние дел в ней. Но это, скорее всего, нужно было ему для еще большего утверждения его идей.
Связь деятелей
Белинский и Гоголь в свое время были добрыми друзьями и сторонниками одних идей. Первый, как критик, выдвигал правительству решительные социальные и политические требования, настаивая на удовлетворении назревших нужд крестьянских масс, находившихся под гнетом крепостничества. К самым актуальным вопросам современности он относил отмену наказаний, введение строгого исполнения всех существовавших законов. Ключевым требованием было свержение крепостного строя. Гоголь, в свою очередь, как писатель был обличителем помещиков, чиновников, самодержавия. Именно в этом сходились взгляды этих людей. Белинский, освещая унизительность положения крестьян, писал о том, что Россия становится ужасной страной, в которой идет торговля людьми. В государстве не было не только каких-либо гарантий для собственности, чести, личности, но и полицейского порядка. Первоочередной задачей Белинский считал уничтожение крепостничества. Литературная деятельность, по его мнению, была проводником для народа. В писателях он видел вождей нового строя. Среди них особым уважением и любовью и самого Белинского, и других представителей передового общества пользовался Гоголь. Но, выехав за границу, он издает книгу, которая переворачивает все представления о нем.
Заключение
Отвечая на критику, Гоголь не приводит каких-либо аргументов в свою пользу. Он только констатирует сложившиеся факты. Нет в его письме стремления исправиться, "одуматься", извиниться, в конце концов, перед публикой. Его книга не была в то время признана передовыми слоями общества. Обусловлено это было, главным образом, тем, что в народе уже прочно укоренилось стремление к новой, свободной жизни, которую самодержавие обеспечить было не в состоянии.
Широко известное письмо Белинского к Гоголю по поводу его последней книги «Выбранные места из переписки с друзьями» было написано 15 июля 1847 года в немецком городе Зальцбрунне, где Белинский находился на лечении. Письмо явилось своеобразным завещанием критика и представляло, по сути, не столько литературный, сколько политический факт. Недаром «Письмо» впоследствии стало настоящим манифестом революционной демократии России, а петрашевцы даже намеревались использовать его в целях антиправительственной пропаганды.
В письме к Белинскому от 20 июня 1847 года Гоголь упрекает его за столь резкий отзыв о книге. «Вы взглянули на мою книгу глазами рассерженного человека», – пишет Гоголь. Он недоумевает по поводу столь воинственного неприятия его новой книги, которую писатель считал лучшей из всего им написанного. Гоголь был настолько уверен в успехе, что посылая в конце июля 1846 года издателю П.А. Плетневу в Петербург рукопись «Выбранных мест...», советовал запастись бумагой для второго издания, которое, по его мнению, должно было последовать незамедлительно.
«Выбранные места...» были встречены с резким осуждением. Даже ближайшие друзья Гоголя из славянофильского лагеря С.Т. и К.С. Аксаковы оценили ее отрицательно.
Несмотря на шквал критики, были и положительные отклики на книгу Гоголя. Литературную сторону и язык «Выбранных мест...» оценил Чаадаев . И.С. Аксаков отметил правоту Гоголя как «художника-христианина». Похвалили книгу в своих статьях Аполлон Григорьев и П.А.Вяземский.
Гоголь оставался неудовлетворенным всеми этими критическими высказываниями. Он ожидал не мелких придирок, не огульного отрицания и столь же огульного приятия и восхваления, а объективного, вдумчивого и беспристрастного разбора книги. В предисловии к «Выбранным местам...» он писал: «...Прошу прощенья у моих читателей, если и в этой самой книге встретится что-нибудь неприятное и кого-нибудь из них оскорбляющее. Прошу их не питать против меня гнева сокровенного, но вместо того выставить благородно все недостатки, какие могут быть найдены ими в этой книге, – как недостатки писателя, так и недостатки человека...»
Белинский работал над письмом три дня, как отмечал находившийся вместе с ним в Зальцбрунне П.В. Анненков. Без сомнения, критик отнесся серьезно к этому материалу, был искренен и справедлив, насколько позволяли быть справедливым его демократические убеждения, и в полной мере отдался своему «негодованию и бешенству», о которых писая критику В.П. Боткину в письме. Впоследствии, переехав в Париж, Белинский читал здесь свое произведение Герцену, который и увидел в нем «завещание великого критика».
В «Письме» Белинский развивает свои философско-эстетические идеи, подчеркивает прогрессивную роль русской литературы, высоко поднимает нравственный авторитет писателя. Главную задачу русской литературы он видит в просвещении народа, в подготовке его к борьбе за свое освобождение. Отсюда вытекает и его отношение к Гоголю. По-прежнему высоко чтя в нем автора «Ревизора» и «Мертвых душ», Белинский беспощадно критикует Гоголя – автора «Переписки». Он сожалеет, что Гоголь не оправдал надежды прогрессивной общественности. «Да, я любил вас со всею страстью, с какою человек, кровно связанный с своею страною, может любить ее надежду, честь, славу, одного из великих вождей ее на пути сознания, развития, прогресса», – патетически восклицает критик.
Назначение искусства, по мысли Гоголя, – служить «незримой ступенью к христианству», так как человек в настоящее время, «на в силах встретиться прямо со Христом». По мысли Гоголя, литература должна выполнять ту же задачу, что и сочинения духовных пастырей, то есть, просвещать душу, вести ее к совершенству. Он искренне верил во всемогущество слова, в то, что словом можно исправить человека, погрязшего в грехе. Писатель должен бороться не с самим человеком, а с грехом.
Белинский ничего подобного не воспринимает, он отказывает автору «Выбранных мест...» даже в литературном даровании. «Какая это великая истина, что когда человек весь отдается лжи, его оставляют ум и талант! Не будь на Вашей книге выставлено Вашего имени и будь из нее выключены те места, где Вы говорите о самом себе как о писателе, кто бы подумал, что эта надутая и неопрятная шумиха слов и фраз – произведение пера автора «Ревизора» и «Мертвых душ»?»
Co всей яростью как подлинный революционер-демократ Белинский нападает на крепостное право : «Самые живые, современные национальные вопросы в России теперь: уничтожение крепостного права, отменение телесного наказания, введение по возможности строгого выполнения хотя тех законов, которые уже есть». Больше всего Белинского возмущает то, что Гоголь в своей книге защищает крепостное право , объявляет его незыблемым, ниспосланным самим Богом и потому справедливым. Гоголь обобщает, становясь на позицию православной церкви, и объявляет всякую власть справедливой, в том числе и царскую. Отсюда следует отрицание всякой борьбы и насильственных, революционных преобразований. Однако это вовсе не значит, что Гоголь отрицает прогрессивное эволюционное продвижение вперед и стоит на позициях доисторического мракобесия. Гоголь учит помещика управлять цивилизованно, мужиков не бить, уважать хозяйственного крестьянина и заставлять работать пьяницу и лентяя. Он предлагает помещику в качестве примера самому работать вместе с крестьянами , а перед началом работ и по окончании – ставить им угощение и самому не гнушаться сесть с ними за один стол . Словом, он советует помещику стать своеобразным «отцом» своим крестьянам, эдаким сельским «царем-батюшкой», что вполне оправдано и вполне в духе традиций русского народа. Естественно, Белинскому не могло это понравиться, ему было бы больше по душе, если бы Гоголь, к примеру, призывал мужика к топору, к новой пугачевщине. По мнению Гоголя всякие преобразования должны происходить в рамках существующих законов, поэтапно и безболезненно, причем каждый должен обратить взор прежде всего на самого себя и, не думая о преображении всей России, навести порядок прежде всего «у себя дома».
Белинский негодует по поводу того, что Гоголь, «великий писатель, который своими дивно художественными, глубоко истинными творениями так могущественно содействовал самосознанию России», теперь учит варвара-помещика наживать от крестьян больше денег и побольше их ругать. Он уверяет, что, если бы Гоголь даже вознамерился его убить, то и тогда бы он не возненавидел его так, как за эти «позорные строки». По мнению Белинского, если бы Гоголь действительно преисполнился христовой истиной, а не «дьяволова учения», то он бы посоветовал помещику отпустить своих крестьян на свободу, так как все они братья во Христе, а брат не может быть рабом своего брата. Белинский отстаивает всё тот же радикальный путь развития. Ратует за всеобщее счастье, за равенство и чем скорее, тем лучше . Ни исторические и экономические условия, ни национальные особенности для него ни в счет.
Гоголь пишет в главе «русской помещик»: «Негодяям же и пьяницам повели, чтобы они оказывали им (примерным мужикам) такое же уваженье, как бы старосте, приказчику, попу или даже самому тебе... а который посмел бы оказать ему (примерному мужику, хозяину) какое-нибудь неуважение... то распеки тут же при всех; скажи ему: «Ах ты невымытое рыло! Сам весь зажил в саже, так что и глаз не видать, да еще не хочешь оказать и чести честному!» Из этого отрывка явственно следует, что Гоголь вовсе не призывает помещика оскорблять и унижать всех своих крепостных поголовно, а ратует за пресечение и искоренение хамства, невежества и прочих пороков, которые воочию проявились в русской деревне в годы революции 1917 года и последующей коллективизации, когда вся эта деревенская беднота (в большинстве пьяницы и лентяи) раскулачивала примерных мужиков, хозяев.
Белинский же переиначивает смысл написанного Гоголем на свой лад: «А выражение: «Ах, ты, неумытое рыло!» Да у какого Ноздрёва, у какого Собакевича подслушали вы его, чтобы передать миру, как великое открытие в пользу и назидание мужиков, которые... потому не умываются, что, поверив своим барам, сами себя не считают за людей?»
Поистине складывается впечатление, что полемизирующие разговаривают на разных языках. Белинский рассуждает с точки зрения материалистической философии, как реалист и прагматик, для которого сиюминутное заслоняет вечное, а Гоголь стоит на идеалистической позиции и вещает как мистик, поднявшийся над сиюминутной суетой и заглянувший в потусторонние дали. Белинский в своем «Письме» пишет: «Или вы больны – и вам надо спешить лечиться, или... не смею досказать моей мысли!..» Далее он возвращается к теме сумасшествия Гоголя , основывая свое предположение на мнении окружающих. «Некоторые остановились было на мысли, что ваша книга есть плод умственного расстройства, близкого к положительному сумасшествию», – тонко намекает Белинский и далее приводит еще одну расхожую сплетню падкой до скандальных сенсаций петербургской публики, что будто бы Гоголь написал свою книгу с целью попасть в наставники к сыну наследника престола. Белинский утверждает, что стоит только писателю свернуть с либерального направления и стать на путь реакционной официальной народности, сформулированной С.С. Уваровым, как тут же популярность его падает и публика от него отворачивается. «Разительный пример Пушкина, которому стоило написать только два-три верноподданнических стихотворения, и надеть камер-юнкерскую ливрею, чтобы вдруг лишиться народной любви!» – пишет Белинский.
Но Гоголю не нужна была «народная любовь», так как в своей книге он выступал не как писатель – любимец публики, – а, прежде всего, как мыслитель государственного масштаба, стремящийся к наилучшему устройству страны, к такому порядку вещей, при котором каждый выполняет свой долг на своем месте. Все вопросы жизни: бытовые, общественные, государственные, литературные имеют для Гоголя глубокий религиозно-нравственный смысл. Признавая и принимая существующий порядок вещей, он стремится не к преобразованию общества в целом , но, прежде всего, к преобразованию самого человека . Гоголь ратует о необходимости внутреннего переустройства каждого, что, в конечном счете, должно послужить залогом переустройства и преображения всей страны. Чтобы изменить человека, по мнению Гоголя, необходимо вернуться к основам христианского вероучения, очистить его от вредных наслоений нынешнего века.
Но и в этом Белинский не согласен с Гоголем. Он считает, что спасать нужно, прежде всего, Россию, то есть, весь народ целиком, а не человека в отдельности. Спасение России Белинский видит не в мистицизме и аскетизме, а в успехах цивилизации, просвещения, гуманности . Он с жаром отрицает религиозность русского народа . По этому поводу он доказывает Гоголю: «По Вашему, русский народ самый религиозный в мире: ложь... русский человек произносит имя божие, почесывая себя кое-где... Приглядитесь попристальнее, и вы увидите, что это по натуре глубоко атеистический народ. В нем еще много суеверия, но нет и следа религиозности... Религиозность не привилась в нем даже к духовенству, ибо несколько отдельных исключительных личностей, отличающихся такою холодною аскетическою созерцательностью, ничего не доказывают».
На самом деле Гоголь критикует соименное ему падение нравов, исповедование народом чисто внешней, обрядовой стороны христианства, забвение основных библейских заповедей. В главе «Светлое Воскресенье» Гоголь с горечью пишет: «Христианин! Выгнали на улицу Христа, в лазареты и больницы, наместо того, чтобы призвать Его к себе в домы, под родную крашу свою, и думают, что они христиане!»
Белинский гневно обличает русское духовенство, называя его «гнусным» и, как западник, противопоставляет ему духовенство католическое. По его мнению, если католическое духовенство в момент зарождения несло какое-то положительное начало, то русское православное духовенство «никогда ничем не было, кроме как cлyгою и рабом светской власти». Оно всегда находилось в России во всеобщем презрении. Русский народ рассказывал о попах похабные сказки.
Белинский критикует Гоголя за восхваление самодержавия, за отрицательное отношение к просвещению народа, упрекает в лицемерии и ханжестве и заканчивает своё письмо словами: «Коли вы имели несчастие с гордым смирением отречься от ваших истинно великих произведений, то теперь вам должно с искренним смирением отречься от последней вашей книги и тяжкий грех ее издания в свет искупить новыми творениями, которые бы напомнили ваши прежние».
Гоголь был ошеломлен несправедливостью многих упреков и в запальчивости написал Белинскому большое и негодующее письмо, но не отправил его. В другом письме, более спокойном и рассудительном, Гоголь признал часть критических замечаний. Духовные силы его были подорваны провалом «Выбранных мест...» Гоголь попытался вернуться к художественному творчеству, принялся писать второй том «Мертвых душ», но остался неудовлетворен своей работой и сжег рукопись.
С легкой руки Белинского в русском обществе надолго укоренилось мнение о последнем произведении Гоголя «Выбранные места из переписки с друзьями» как о вредной, реакционной книге, восхваляющей крепостничество и самодержавие. Не читая саму «Переписку» многие судили о ней по «Письму» Белинского и также как он гневно осуждали ее. В советское время точка зрения Белинского была возведена в ранг официальной, а «Письмо к Гоголю» вошло в список обязательной для изучения литературы во всех учебных заведениях страны наряду с партийными документами и произведениями классиков марксизма-ленинизма.
Однако, были и другие суждения о последней книге Гоголя. Так, Лев Толстой, вначале резко осудивший и не принявший «Переписку», впоследствии говорил: «Я всеми силами стараюсь как новость сказать то, что сказал Гоголь».
Сейчас нет сомнения, что в «Выбранных местах...» Гоголь поставил глубочайшие вопросы русской жизни, которые Достоевский впоследствии назвал «проклятыми». Жизнь подтвердила правоту многих высказываний писателя, расставив всё по своим местам. Книга Гоголя и в наши дни не утратила своей актуальности, когда человечество, поставленное бездумным и безудержным техническим прогрессом на грань самоистребления, ощущает всё большую тягу к духовности, к углублению своих знаний о мире и человеке, к правильному пониманию законов природы и космоса.
Николай Васильевич Гоголь
ПИСЬМА 1836–1841 ГОДОВ
М. П. ПОГОДИНУ
18 генваря 1836. СПб
Э, брат! ты совсем позабыл меня. Я ждал от тебя письма на мое письмо, да и перестал ждать. Извини, что до сих пор не посыла<ю> тебе комедию. Она совсем готова была и переписана, но я должен непременно, как увидел теперь, переделать несколько явлений. Это не замедлится, потому что я во всяком случае решился непременно дать ее на светлый праздник. К посту она будет совсем готова, и за пост актеры успеют разучить совершенно свои роли. Да скажи, пожалуйста, ты меня не уведомил, как распорядился с посланными к тебе еще в мае месяце 90 экземплярами «Миргорода». Если они не проданы еще и если тебе нужны взятые мною 500 руб., то я постараюсь прислать тебе, потому что я должен получить кое-что за комедию. Да сделай милость, пришли мне моего «Носа». Мне теперь он до крайности нужен. Я хочу его немного переделать и поместить в небольшое собрание, которое готовлю издать. Благодарю тебя много за твои подарки: Самозванца, Русскую Историю и Лекции по Герену.
Самозванец мне очень нравится. Он не движется на сценической интриге, но тем не менее составляет полную, исполненную правды, стало быть историческую и поэтическую картину. История твоя составляет замечательное явление, но в ней есть следующий недостаток. Она больше похожа на сочинение, назначенное быть темою для профессора университета, а не для гимназического курса. В ней слишком сжато, даже, может быть, много уложено в тесные рамки. Притом в ней, мне кажется, необходимо было бы тебе именно развить тот эскиз, который ты поместил в Наблюдателе. Он мне очень нравится. Это до самого Петра чрезвычайно полное изложение, ясное, исполненное дальновидного верного вывода. Верно, ты эскиз свой писал уже после. Впрочем, во всяком случае твоя «История» останется лучшею, и я буду очень рад, если она введется во всеобщее употребление и изгонит [Далее было: бесчисленные] беспрестанно перевирающиеся записки, составленные вначале бог знаем кем, не поверенные умом и наблюдательностью. Жаль очень, что я не могу тебя видеть. Мне бы хотелось потолковать с тобою о весьма многом.
Да кстати об истории! Мне наговорили, что детская история Полевого хорошее сочинение. Я взял ее в руки, но увидел, что яблоко от яблони не далеко падает. К счастью, я получил твою и отвел немного душу.
Прощай! не можешь ли ты чего-нибудь мне выкопать о славянах? Сделай милость. Может быть, ты составил какие-нибудь выписки из разного сору и особенно что-нибудь о Галиции древней и новой. Нет ли где какого-нибудь описания обрядов, обычаев их и проч.?
Прощай. Целую тебя несколько раз. Хотелось бы мне очень побывать теперь в Москве, да не знаю, удастся ли прежде лета.
Твой Гоголь.
М. И. ГОГОЛЬ
С.-Петербург. Февраля 10, 1836
Я получил ваши письма оба, но медлил отвечать на них, потому что ожидал ответа князя Репнина по делу Павла Осиповича, который, к сожалению, заключает в себе отказ.
Намерение ваше заложить в приказ я одобряю. Дай бог, чтобы это помогло вам быть спокойнее и дало возможность управляться успешнее с хозяйскими делами. Вы напрасно только на меня имели неудовольствие, как я видел из первого письма вашего; тоже еще напраснее принимаете вы на чистые деньги слова, сказанные мною Татьяне Ивановне или кому другому. Разве вы не видите, что я шутил? Я одному говорил, когда меня спрашивали, скоро ли я буду, что я буду через пять лет, другому - через десять. Вам я сказал ближе всего к тогдашним моим мыслям; потому что я действительно думал тогда через два года приехать опять в Васильевку на неделю и через год на три месяца, воротившись из-за границы. Я к вам пишу, выпроводивши масленицу, которая была здесь не так шумна, потому что смущена была несчастным приключением. Во время представления сгорел балаган со всеми зрителями, из которых едва половину могли спасти. Это много помешало всеобщей веселости, которая всегда бывает в это время. Сестры здоровы; учатся, как говорят, очень недурно. Аннет приготовляет вам какой-то большой подарок.
Прощайте, бесценная маминька! сообщите поклон мой всем родным и знакомым нашим.
Ваш покорный сын Николай.
Н. Д. БЕЛОЗЕРСКОМУ
Мы с вами, Николай Данилович, кажется, решились вовсе прекратить всякие сношения и переписку. Бог знает, кто из нас виноват. Может быть, мне прежде следовало писать к вам. Но во всяком случае нужно той и другой стороне подобную ошибку всегда поправлять, - тем более, что между нами, как между людьми вовсе нечиновными и нечинящимися, слово поздно не имеет в себе никакого неприличия и доказывает только благородну<ю> нашу наклонность к лени.
Прежде всего, каково здоровье ваше? потом, как ваши обстоятельства? О втором вопросе я интересуюсь потому, <что> здесь пронеслись слухи, которые я желал бы со всем участием моего сердца, чтобы были ложны. Говорят, что ваш дом сгорел. Мне очень неприятно было слышать об этом, зная, как вам дорого отцовское гнездо ваше. Вы, сделайте милость, известите меня об этом. Еще занеслись для меня другие вести, также очень, очень неприятные для меня, будто бы сгорел Нежинский лицей. Признаюсь, это так меня огорчило, как не огорчило бы известие о сгоревшем моем собственном отцовском доме. И когда я вспомнил, как безжалостно поступила со мною судьба, или, может, какое-нибудь предопределение, или, может быть, я сам, - но не тот я, который я есть во глубине души моей, но я, раздосадованный, дорожный, рассерженный станционными смотрителями, - то, признаюсь, невыразимый упрек кипит во мне. И, как нарочно, какое было тогда прекрасное утро! одно из тех самых, которые принадлежат невозвратной нашей юности. Я и у вас был после того смутен и не с такой ясностью вас встретил. Вы уведомите меня поскорее; может быть, это неправда, и страшный леманский пожар породил всю эту длинную историю пожаров только на словах.
Известите о том, что нового в наших сторонах. Наши все ведут себя довольно хорошо и не переменились ни в чем. Божко решился, наконец, совершенно углубиться в бездну мудрости и солидной, аккуратной жизни. Всё просит читать книг и хотя еще ничего не прочитал, но со временем успеет. Карт совершенно не берет в руки; только два раза, когда я зашел к нему, он пунтировал, но и то проиграл не больше, как рублей четыреста. Шаржинский, как вам известно, навостряет лыжи в Радзивилов почтмейстером и, вероятно, скоро удерет оттуда опять в Петербург, если только какая-нибудь полька не сядет верхом на его синие очки. Романович женился на одной вдове, вояжировавшей в Италию, из которой может выйти четыре Романовича и которая едва ли не старше еще и его летами. Симоновский по-прежнему обыкновенно решительно недоволен всем. Данилевский вам кланяется; Прокопович тоже; нижеподписавшийся тоже.