Литературоведение, литературная критика. Литературоведение, литературная критика Моё отношение к Печорину
Эта встреча в дворянском собрании для меня была неожиданной. Граф Т., недавно прибывший из Персии, остановил меня в галерее у перил, когда я любовался танцующими польку парами. Граф поклонился и с извинениями попросил несколько минут для беседы, намекнув на мою книгу.
Мне, право, уже надоели эти разговоры. Всю зиму я отбивался от критиков, которые как один твердили, что заниматься описанными мною персонажами чуть ли не immoral, и подобные «герои» не характерны для нашего общества. Но я рассказал о г-не Печорине всё, что позволяли приличия. И даже более того. В самом же деле, я уже сомневался, интересна ли кому-нибудь, кроме меня, эта «история души человеческой», заинтриговала ли она хотя тем, что правдиво написана сторонним наблюдателем.
Очевидно, мысли отразились на моём лице, и граф поспешил меня успокоить:
– Я имел честь встречаться с г-ном Печориным и даже был с ним в последние минуты его жизни...
Такого поворота я не ожидал и поэтому выразил искренний интерес к теме разговора, чем вполне удовлетворил графа.
– Давайте отойдём в сторонку. Я думаю, что не займу у вас время.
– Будьте покойны. Я с удовольствием выслушаю любые свидетельства этого рода. Тем более, что у меня нет никаких достоверных сведений о его последних часах жизни.
Мы отошли от балюстрады, ограждающей верхнюю галерею от претенциозного зала, воздвигнутого гением Жако. Там продолжались танцы, но я потерял к ним всякий интерес.
Мы уселись на небольшом диванчике, обитым красным бархатом, в углу, где музыка не так слышна.
Оказалось, граф весной приехал в Петербург из Персии по важному дипломатическому делу. Будучи направленным лично его превосходительством полномочным министром Александром Осиповичем [Дюгамелем], граф вёз важные известия. С Печориным он встретился дважды: в Баку, уездном городке Шемахинской губернии, и по дороге в Дербент.
«В бакинской комендатуре меня отрядили в единственную гостиницу в городе, где мне предстояло провести ночь. Кроме того, для моего сопровождения выделили несколько казачков. Меня уведомили, здесь заметили чеченов, чего сроду не бывало. Горцы явно появились здесь недавно, но с какими целями, совершенно неясно.
В дороге, перед самим Баку что-то случилось с моим экипажем, мы едва доковыляли до города. Утром же выяснилось, что дормез, в котором мне нужно продолжать путешествие, не удалось починить.
Я с досадой вышел на улицу и тут увидел изящного, но широкоплечего господина в партикулярном платье. По виду он был не совсем здоров: бледен. И его явно одолевал сплин. Он увидел меня, задержал взгляд и подошёл ленивой походкой. Мы познакомились.
Оказалось, что Печорин – так звали незнакомца – тоже едет из Персии, где был по своим частным делам. В Баку он уже второй день, и ему этот городок со странным амбре ужасно надоел. Он надеялся увидеть древности, о которых слышал. Но и дворцовая мечеть, и остальные были в плачевном состоянии. Очевидно, русское владычество на севере Персии не способствовало развитию этого края.
Я возразил Печорину, что пока эта province – пограничная область. Причём, оторванная от России бунтующими горцами Шамиля. Но в будущем даже этот город может очень преобразиться. Мой собеседник только скептически усмехался в усы.
Болтая так, мы прошли к огромной луже возле полицейского управления. Мне она напомнила повести г-на Гоголя, на что Печорин язвительно рассказал, как свиньи подкопали вот этот самый подъезд полицейского управления и о тяжбе оного с хозяином свиней – православным священником.
Меня весьма позабавил сей анекдот. Однако пора было возвращаться в гостиницу.
Там меня ожидало неприятное известие: дормез всё ещё чинится, что послали за другим кузнецом, что... В общем, новости оказались для меня неважными. А я спешил по государственной надобности в Кубу. Не на арбе же ехать!
Г-н Печорин тут же предложил мне свой экипаж. Я, разумеется, не мог с этим согласиться, но он настоял. Мне импонировало его чувство ответственности, однако он меня успокоил:
– Будет вам, граф. Я рассчитываю уехать только завтра, поскольку сегодня вечером меня ждёт одна важная встреча. Вам же нужно спешить.
Он был прекрасно осведомлён о наших дипломатических усилиях сдержать Персию от вмешательства в Кавказский конфликт. Горцев усердно натравливала на бунты Османская империя, чем мог воспользоваться Мохаммед-шах. Пришли в движение и англичане, которые предоставляли деньги и оружие персам и даже направляли своих военных советников. Их потуги пока оправдываются. Мохаммед-шах отступил от Герата, а в Персидском заливе для большей убедительности стояла английская эскадра.
Мы с Печориным условились, что встретимся в Дербенте, где опять обменяемся экипажами. И я тут же отбыл. В Кубе мне пришлось задержаться на сутки, а после полудня на следующий день вместе со своими казачками отправился далее.
Дорога от Баку до Дербента раздваивается после Шабрана и сходится у речки Кусар-чай. Очевидно, Печорин проехал по короткому пути, минуя Кубу. Иначе я бы встретил его. У переправы через реку Самур я заметил небольшой отряд русских солдат, которыми командовал молоденький офицер. Тут же стояли местные татары и русские поселенцы.
Я велел остановиться и вышел. Офицер немедленно направился ко мне и представился.
– Что тут случилось?
– Напали на дормез дипломата.
И офицер рассказал, что виновны в нападении чеченцы. Никто не знает, откуда они взялись. Их отбили, одного схватили и даже допросили. Оказывается, они ждали в засаде важного чиновника из Персии. Однако в экипаже ехал офицер, который оказал им серьёзное сопротивление. А потом и наш отряд подоспел.
– Были ли потери?
– Офицер серьёзно ранен, его повезли в Дербент. Не далее как полчаса назад.
И тут я понял, что наш с Печориным обмен каретами оказал ему медвежью услугу. Я велел немедленно трогать и вскоре мы нагнали дормез, который я сразу же узнал.
Печорин был очень плох: пуля попала ему в живот. Но он находился в сознании. Он полулежал в бинтах, сквозь которые проступала кровь. Его на руках держал денщик. Увидев меня, Печорин улыбнулся. Я пересел к нему, и далее мы ехали все вместе. Говорить ему было трудно, он не стонал, а просто терпел, закрыв глаза. И вдруг сказал:
– Так вот для чего рок отводил руку смерти от меня ранее! Чтоб защитить от пули вас и позволить вам выполнить своё поручение...
– Постарайтесь меньше говорить, – пробовал я его урезонить. Но он, видно, предчувствовал скорую кончину и всё время что-то невнятно бормотал.
– Знаете, ваше превосходительство, – вдруг произнёс Печорин, – все мои попытки противиться судьбе почему-то приносили только неприятности другим. Вы – счастливое исключение. Потому-то я старался не заводить друзей и быть сдержанным с женщинами. Хотя... – он поморщился от боли, – есть один человек, к которому я действительно привязался...
Он помолчал, передохнув.
– Но мне его пришлось просто оттолкнуть. Впрочем, я это проделывал и ранее, но в тот раз мне это удалось сделать с большим трудом... Не могу понять... В голову лезут совсем не мысли о вечном...
Мне тогда странно было слышать эти откровения. Дормез ехал неспешно и мягко, хотя и приносила Печорину если не страдания, то явные неудобства. В какой-то момент он вдруг замолчал, приподнялся, взглянул в окно на запад на горы и скончался».
Граф закончил эту грустную повесть:
– В Петербурге мне попалась на глаза книга, которую издали при вашем участии. И только тут я понял, кого Печорин имел в виду. Не Максима Максимовича ли?
Я не нашёлся, что ответить. Мы помолчали. У меня вопросов не оставалось. Мой прототип литературного героя умер, не уронив чести, и это – главное. Я не знал, как поступить. С одной стороны я был благодарен графу за этот рассказ. А с другой стороны, знание о последних днях жизни Печорина ничего не могло прибавить к тому мнению, которое я имел к нему.
– Получилось, что именно я закрыл глаза герою нашего времени... – пробормотал граф, и я с удивлением заметил на его щеках слёзы, которые он пытался скрыть. Я не вполне понимал его состояние, но не показал виду.
Мы ещё помолчали. Затем, найдя, что разговор окончен, я поблагодарил графа, и мы раскланялись.
Бал продолжал франсез; объявили вторую фигуру. Но я всё сидел на диванчике и думал о странной судьбе Печорина. Он шёл по жизни inertie, как сомнабул. Невозможно это объяснить как-то, думал я, если не учесть нравы общества, в котором он был воспитан и был вынужден жить. Наверное, граф закрыл глаза не столько моему герою, а... Мы, собственно, продолжаем существовать так же, как он, не особенно стараясь, как неаккуратный денщик, наводить лоск на голенища грязных сапог. Возможно, лет через сто умрём окончательно. Что родится взамен? Неужели что-то ужаснее нас?
Я отбросил эти мысли прочь и спустился в зал, где сразу же, найдя даму для пары, включился в водоворот галопа. Было весело.
И его поколения (по роману М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени»)
Роман «Герой нашего времени» с трудом можно отнести к поучительной и назидатель-ной литературе. Он скорее вызывает интерес тем, что автор задает философские вопросы, но сам на них не отвечает, предоставляя чи-тателю возможность самому решить, что верно, а что нет. Главный герой романа, с од-ной стороны, — средоточие «пороков всего поколения в полном их развитии», а с дру-гой — личность, во многих отношениях стоя-щая на ступеньку выше большинства пред-ставителей поколения молодежи того вре-мени. Потому и одинок Печорин. Он ищет человека, который мог бы в чем-то противо-стоять ему, понять его.
Печорин по происхождению аристократ, получил светское воспитание. Выйдя из-под опеки родных, «пустился в большой свет» и «стал наслаждаться бешено всеми удо-вольствиями». Легкомысленная жизнь арис-тократа ему вскоре опротивела, а чтение книг, как и Онегину, наскучило. После «на-шумевшей истории в Петербурге» Печорина ссылают на Кавказ.
Рисуя внешность своего героя, автор не-сколькими штрихами подчеркивает его ари-стократическое происхождение: «бледный, благородный лоб», «маленькая аристокра-тическая рука», «ослепительно-чистое бе-лье». Печорин физически сильный и вынос-ливый человек: «широкие плечи доказывали крепкое сложение, способное переносить все трудности кочевой жизни... непобеж-денное ни развратом столичной жизни, ни бурями душевными». В портрете героя от-ражены и внутренние качества: противоре-чивость и скрытность. Неудивительно ли, что, «несмотря на светлый цвет волос, усы его и брови черные»? Г лаза его не смея-лись, когда он смеялся.
«Рожденный для высокой цели», он вынуж-ден жить в томительном бездействии или растрачивать свои силы на поступки, недо-стойные настоящего человека. Даже острые приключения не могут его удовлетворить. Любовь приносит только разочарование и огорчение. Окружающим он причиняет горе, и это углубляет его страдания. Вспомните, какова судьба Бэлы, Грушницкого, княжны Мери и Веры, Максима Максимыча.
Печорин пытается поставить окружающих его людей на один уровень с собой. Но они не выдерживают таких сравнений: поколе-ние просто не готово, не способно к каким-либо изменениям, и открываются все тем-ные человеческие стороны. Испытывая лю-дей, герой видит их низость, неспособность к благородным поступкам, а это его угнета-ет и разрушает душу. Печорин, в глубине ду-ши верящий в человека, изучает его и, не находя поддержки своей вере, страдает. Это личность, не нашедшая для себя высо-кой цели. Именно высокой, потому что таких сильных, волевых натур обычные житейские цели не притягивают. Единственное, чем он овладел, так это способностью видеть лю-дей насквозь. И он хочет изменить этот мир. Путь к совершенству Печорин видит в «при-общении к страданиям». Все, встречающие-ся с ним, подвергаются суровому беском-промиссному испытанию.
Печорин не только заставляет людей под-ниматься выше в духовном развитии, но еще и пытается понять себя самого. Он ищет иде-ал чистоты, благородства, душевной красо-ты. Возможно, этот идеал заложен в Бэле? Увы. Вновь разочарование. Девушка не смог-ла подняться выше раболепствующей любви к Печорину. Печорин предстает эгоистом, ду-мающим только о своих чувствах — Бэла ему быстро наскучила, любовь иссякла. Все же гибель девушки глубоко ранила героя, изме-нила его жизнь. Наверное, он уже не вел за-писей в дневнике и вряд ли влюблялся в кого-нибудь еще.
Постепенно мы начинаем понимать по-ступки Печорина, видим, насколько отлича-ется он от остальных героев, насколько глу-боки его чувства. Образ Печорина пред-стает наиболее широко через восприятие других людей: Максима Максимыча, княжны Мери и др. У Печорина и Максима Макси-мыча не возникает взаимопонимания. Меж-ду ними нет и не может быть истинного чув-ства привязанности. Дружба между ними невозможна из-за ограниченности одного и обреченности на одиночество другого. Ес-ли для Максима Максимыча все прошедшее мило, то для Печорина — мучительно. Печо-рин уезжает, понимая, что беседа не сбли-зит их, а, наоборот, усилит еще не утихшую горечь.
Но не все представители печоринского, а значит, и лермонтовского поколения утра-тили способность чувствовать, не все стали серыми и безнравственными. Печорин раз-будил душу княжны Мери, которая могли угаснуть из-за безликости Грушницкого. Де-вушка полюбила Печорина, но он не прини-мает ее чувств, не желая обманывать. Он не может и не хочет жить тихо, спокойно, до-вольствуясь мирными радостями. Здесь еще раз проявился эгоизм Печорина, оставивше-го Мери один на один с бездушным общест-вом. Но эта девушка уже никогда не полюбит рисующегося самодовольного франта.
В социально близком кругу Печорина не лю-бят, а некоторые просто ненавидят. Они чув-ствуют его превосходство и свою неспособ-ность противостоять ему. Общество скрывает свою порочность и лживость. Но все уловки замаскироваться тщетны: Печорин видит фальшь того же Грушницкого, человека пус-того и бесчестного. Печорин испытывает и его, надеясь, что там, в глубине души, оста-лась хоть капля честности и благородства. Но Грушницкий не смог побороть свое мелоч-ное самолюбие. Поэтому так жесток Печорин на дуэли. Неприятие общества болезненно ранит Печорина. Он не стремится к вражде, пытается войти в круг людей, близких ему по общественному положению. Но они не могут понять лермонтовского героя, так же, как и другие, не принадлежащие к этому кругу. Но все, кто все-таки оказались ближе к Печо-рину, уходят из его жизни. Из них Вернер слишком наивен, хотя эгоцентризм Печорина, не признающего дружбы, сыграл немаловаж-ную роль в их отношениях. Друзьями они не стали. Волею судьбы он остается и без Веры. Единственным «достойным собеседником» Печорина оказывается его дневник. С ним он может быть совершенно откровенным, не скрывать своих пороков и достоинств. В кон-це книги герой вступает в борьбу не с людь-ми, а с самой судьбой. И выходит победите-лем, благодаря смелости, воле и жажде неиз-вестного.
Однако наравне с богатством душевных сил и одаренностью героя Лермонтов рас-крывает в Печорине и такие качества, кото-рые резко снижают его образ. Печорин — холодный эгоист, он безучастен к страдани-ям других. Но самое тяжелое обвинение ав-тора в адрес Печорина состоит в том, что у его героя отсутствует жизненная цель. За-думавшись над вопросом о цели своей жиз-ни, он записал в «журнале»: «А, верно, она существовала и, верно, мне было назначе-ние высокое, потому что я чувствую в душе моей силы необъятные».
Во все времена отношение к Печорину не было однозначным. Одни видели, другие не видели в нем «героя времени». Но в этом образе скрыта некая тайна. Печорина нель-зя предсказать или постигнуть. Его отличи-тельная особенность в том, что, понимая ни-чтожность окружающего мира, он не смиря-ется, а борется, ищет. Одиночество делает его бесцветной личностью, подобно осталь-ным. В нем много отрицательных черт: он жесток, эгоистичен, немилосерден к людям. Но при этом (что немаловажно!) никого не судит, а дает возможность каждому открыть свою душу, проявить хорошие качества. Но если этого не происходит, то он беспо-щаден.
Печорины встречаются редко. Не все мо-гут трезво смотреть на мир, оценить его и... не принять его таким, каким он есть. Не при-нять все зло, жестокость, бессердечие и другие пороки человечества. Не многие могут восстать, бороться и искать. Не всем это дано.
Трагедия Печорина в том, что он не смог реализовать свои духовные и физические силы, жизнь его проходит впустую.
Анализируя образ Печорина, В. Г. Белин-ский сказал: «Это Онегин нашего времени, герой нашего времени. Несходство их между собой гораздо меньше расстояния между Онегою и Печорою». Онегин — отражение эпохи 20-х годов, эпохи декабристов; Печо-рин — герой третьего десятилетия «жестоко-го века». Оба они — мыслящие интеллигенты своего времени. Но Печорин жил в тяжелую эпоху общественного гнета и бездействия, а Онегин — в период общественного оживле-ния и мог быть декабристом. У Печорина этой возможности не было. Поэтому Белин-ский говорит: «Онегин скучает, а Печорин страдает».
Почему Печорин – «герой нашего времени»
Роман «Герой нашего времени» был написан Михаилом Лермонтовым в 30-х годах XIX века. Это было время николаевской реакции, наступившей после разгона восстания декабристов в 1825 году. Многие молодые, образованные люди не видели тогда цели в жизни, не знали, к чему приложить свои силы, как послужить на благо людям и Отечеству. Потому и возникали такие неприкаянные характеры, как Григорий Александрович Печорин. Характеристика Печорина в романе «Герой нашего времени» – это, по сути, характеристика всего современного автору поколения. Скука – вот его характерная черта. «Герой Нашего Времени, милостивые государи мои, точно, портрет, но не одного человека: это портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии», – пишет Михаил Лермонтов в предисловии. «Неужели тамошняя молодёжь вся такова?» – задаётся вопросом один из персонажей романа Максим Максимыч, близко знавший Печорина. И автор, выступающий в произведении в роли путешественника, отвечает ему, что «много есть людей, говорящих то же самое» и что «нынче те, которые… скучают, стараются скрыть это несчастье, как порок».
Можно сказать, что все поступки Печорина мотивированы скукой. В этом мы начинаем убеждаться практически с первых строк романа. Нужно отметить, что композиционно он выстроен таким образом, чтобы читатель мог как можно лучше разглядеть все черты характера героя, с разных сторон. Хронология событий здесь отходит на второй план, точнее, её здесь нет вовсе. Из жизни Печорина выхвачены куски, которые связаны между собой только логикой его образа.
Характеристика Печорина
Поступки
Впервые мы узнаём об этом человеке от Максим Максимыча, служившего вместе с ним в кавказской крепости. Он рассказывает историю о Бэле. Печорин ради развлечения подговорил её брата выкрасть девушку – красивую юную черкешенку. Пока Бэла холодна с ним – она ему интересна. Но как только он добивается её любви – тут же охладевает. Печорину всё равно, что из-за его прихоти трагическим образом рушатся судьбы. Убивают отца Бэлы, а потом и её саму. Где-то в глубине души ему жаль эту девочку, любое воспоминание о ней вызывает у него горечь, но он не раскаивается в своём поступке. Ещё до её смерти он признается приятелю: «Если вы хотите, я её ещё люблю, я ей благодарен за несколько минут довольно сладких, я за неё отдам жизнь, – только мне с нею скучно…». Любовь дикарки оказалась для него немногим лучше любви знатной барыни. Этот психологический эксперимент, как и все предыдущие, счастья и удовлетворения жизнью ему не принёс, а оставил одно разочарование.
Точно так же, ради праздного интереса, он вмешался в жизнь «честных контрабандистов» (глава «Тамань»), в итоге чего несчастная старуха и слепой мальчик оказались без средств к существованию.
Очередной забавой стала для него княжна Мэри, чувствами которой он беззастенчиво играл, подав ей надежду, а затем признавшись, что не любит её (глава «Княжна Мэри»).
О двух последних случаях мы узнаём от самого Печорина, из журнала, который он одно время вёл с большим энтузиазмом, желая разобраться в себе и… убить скуку. Потом он и к этому занятию охладел. А его записки – чемодан тетрадей – остались у Максим Максимыча. Напрасно он возил их за собой, желая при случае передать хозяину. Когда такой случай представился, они оказались Печорину не нужны. Следовательно, он вёл свой дневник не ради славы, не ради публикации. В этом особая ценность его заметок. Герой описывает себя, нимало не беспокоясь о том, как он будет выглядеть в глазах окружающих. Ему нет необходимости кривить душой, он искренен сам с собой – и благодаря этому мы можем узнать об истинных причинах его поступков, понять его.
Внешность
Свидетелем встречи Максим Максимыча с Печориным оказался путешествующий автор. И от него мы узнаём, как выглядел Григорий Александрович Печорин. Во всём его облике чувствовалась противоречивость. На первый взгляд ему было не больше 23 лет, но в следующую минуту казалось, что ему 30. Походка его была небрежной и ленивой, но при этом он не размахивал руками, что обычно свидетельствует о скрытности характера. Когда он присел на скамью, то его прямой стан согнулся, обмяк, как будто в его теле не осталось ни одной косточки. На лбу этого молодого человека были видны следы морщин. Но особенно автора поразили его глаза: они не смеялись, когда он смеялся.
Черты характера
Внешняя характеристика Печорина в «Герое нашего времени» отражает его внутреннее состояние. «Я давно уже живу не сердцем, а головою», – говорит он о себе. Действительно, все его поступки характеризуются холодной рассудочностью, но чувства нет-нет и прорываются наружу. Он бесстрашно идёт один на кабана, но вздрагивает от стука ставен, может весь день провести на охоте в дождливый день и панически боится сквозняка.
Печорин запретил себе чувствовать, потому что его настоящие порывы души не находили отклика в окружающих: «Все читали на моем лице признаки дурных чувств, которых не было; но их предполагали – и они родились. Я был скромен – меня обвиняли в лукавстве: я стал скрытен. Я глубоко чувствовал добро и зло; никто меня не ласкал, все оскорбляли: я стал злопамятен; я был угрюм, – другие дети веселы и болтливы; я чувствовал себя выше их, – меня ставили ниже. Я сделался завистлив. Я был готов любить весь мир, – меня никто не понял: и я выучился ненавидеть».
Он мечется, не находя своего призвания, цели в жизни. «Верно, было мне назначение высокое, потому что чувствую в себе силы необъятные». Светские развлечения, романы – пройденный этап. Они не принесли ему ничего, кроме внутренней опустошённости. В изучении наук, которым он занялся в желании принести пользу, он также не нашёл смысла, поскольку понял, что залог удачи в ловкости, а не в знаниях. Скука одолевала Печорина, и он надеялся, что хотя бы свистящие над головой чеченские пули спасут его от неё. Но на Кавказской войне его снова постигло разочарование: «Через месяц я так привык к их жужжанию и к близости смерти, что, право, обращал больше внимание на комаров, – и мне стало скучнее прежнего». На что было ему направить свою нерастраченную энергию? Следствием его невостребованности стали, с одной стороны, неоправданные и нелогичные поступки, а с другой – болезненная ранимость, глубокая внутренняя печаль.
Отношение к любви
О том, что Печорин не потерял способность чувствовать, свидетельствует и его любовь к Вере. Это единственная женщина, которая поняла его полностью и приняла таким, как есть. Ему нет необходимости приукрашивать себя перед ней или, наоборот, казаться неприступным. Он выполняет все условия, лишь бы иметь возможность видеться с ней, а когда она уезжает, загоняет до смерти коня в стремлении догнать любимую.
Совсем по-другому он относится к другим женщинам, встречающимся на его пути. Здесь уже не место эмоциям – один расчёт. Они для него – лишь способ развеять скуку, заодно проявив свою эгоистичную власть над ними. Он изучает их поведение, как у подопытных кроликов, придумывая новые повороты в игре. Но и это его не спасает – часто он заранее знает, как поведёт себя его жертва, и ему становится ещё тоскливее.
Отношение к смерти
Ещё одним важным моментом в характера Печорина в романе «Герой нашего времени» является его отношение к смерти. Во всей полноте оно продемонстрировано в главе «Фаталист». Хотя Печорин и признает предопределенность судьбы, он считает, что это не должно лишать человека воли. Надо смело идти вперёд, «ведь хуже смерти ничего не случится – а смерти не минуешь». Тут-то мы и видим, на какие благородные действия способен Печорин, если его энергия направлена в правильное русло. Он храбро бросается в окно в стремлении обезвредить казака-убийцу. Его врождённое желание действовать, помогать людям находит наконец хоть какое-то применение.
Моё отношение к Печорину
Какого отношения заслуживает к себе этот человек? Осуждения или сочувствия? Автор назвал свой роман так с некоторой иронией. «Герой нашего времени» – конечно, не образец для подражания. Но он типичный представитель своего поколения, вынужденного бесцельно тратить лучшие годы. «Глупец я или злодей, не знаю; но то верно, что я также очень достоин сожаления», – говорит о себе Печорин и называет причину: «Во мне душа испорчена светом». Последнее утешение для себя он видит в путешествиях и надеется: «Авось где-нибудь умру по дороге». Относиться к нему можно по-разному. Несомненно одно: это несчастный человек, так и не нашедший своего места в жизни. Если бы современное ему общество было устроено иначе, он проявил бы себя совершенно по-другому.
Тест по произведению
В.Ш. Кривонос
СМЕРТЬ ГЕРОЯ В РОМАНЕ М.Ю. ЛЕРМОНТОВА «ГЕРОЙ НАШЕГО ВРЕМЕНИ»
В «Г ерое нашего времени» Максим Максимыч рассказывает повествователю, как Азамат выпрашивает у Казбича скакуна: «Я умру, Казбич, если ты мне не продашь его! - сказал Азамат дрожащим голосом»1. Конь, украденный им у Казбича, становится причиной его возможной гибели: «Так с тех пор и пропал; верно, пристал к какой-нибудь шайке абреков, да и сложил буйную голову за Тереком или за Кубанью: туда и дорога!..» (IV, 197). Ср. объяснение часового, стрелявшего в Казбича и промахнувшегося: «Ваше благородие! умирать отправился, - отвечал он: - такой проклятый народ, сразу не убьешь» (IV, 208). Говоря об Азамате, Максим Максимыч прибегает к характерным фразеологизмам, отражающим логику присущего ему «ясного здравого смысла» (IV, 201). Азамат, скорее всего, действительно сложил буйную голову; именно такую смерть этот отчаянный горец и заслужил: туда и дорога.
Печорин, убеждая Бэлу в своей любви, использует тот же аргумент к смерти, что и Азамат: «...а если ты снова будешь грустить, то я умру» (IV, 200). Причем и здесь, как в ситуации с Азаматом, слово способно сюжетно реализоваться: «Я виноват перед тобой и должен наказать себя; прощай, я еду - куда? почему я знаю! Авось, недолго буду гоняться за пулей или ударом шашки; тогда вспомни обо мне и прости меня» (IV, 200). Гибель в сражении представляется Печорину не только вероятной, но и, как может показаться, желанной. Максим Максимыч, наблюдавший сцену, убежден: «.я думаю, он в состоянии был исполнить в самом деле то, о чем говорил шутя» (IV, 201). Шутка Печорина готова обернуться сознательным выбо-
ром участи: высказанным словом он в состоянии накликать себе смерть и предсказать ее характер.
Смерть может оказаться столь же вероятной, сколь и случайной, потому что скука, владеющая Печориным, приучает его пренебрегать опасностью: «Я надеялся, что скука не живет под чеченскими пулями - напрасно: через месяц я так привык к их жужжанию и к близости смерти, что, право, обращал больше внимания на комаров...» (IV, 209). Отсюда мысль о путешествии как средстве не столько развеять скуку, сколько приблизить неизбежный финал: «.и жизнь моя становится пустее день ото дня; мне осталось одно средство: путешествовать. Как только будет можно, отправлюсь, - только не в Европу, избави боже! - поеду в Америку, в Аравию, в Индию, - авось где-нибудь умру на дороге!» (IV, 210). Путешествие в экзотические страны связано не с поисками новых впечатлений, но с открывающейся возможностью умереть на дороге.
Отношение к смерти выражает реакцию Печорина на существование, лишенное цели и смысла; он рисует в своем воображении образ смерти, важный для понимания его умонастроения. Это не романтическое «блаженство смерти» как «ускользание, освобождение, бегство в беспредельность потустороннего» . Смерть соотносится Печориным с представлением о захватывающей его личное пространство пустоте и если и связана с мотивом бегства, то иллюзорного; никакого реального освобождения от этой пустоты принести герою она не может, разве что навсегда избавит его от скуки.
Отправляясь в дорогу, Печорин отказывается забрать у Максима Максимыча оставленные ему записки:
«- Что мне с ними делать?..
Что хотите! - отвечал Печорин. - Прощайте.
Так вы в Персию?.. а когда вернетесь?.. кричал вслед Максим Максимыч.
Коляска была уже далеко; но Печорин сделал знак рукой, который можно было перевести следующим образом: вряд ли! да и зачем?..» (IV, 222).
Подобно герою лирики Лермонтова, Печорин заранее пережил собственную смерть и потому испытывает к ней равнодушие. И это равнодушие диктуется состоянием скуки, которая есть предвестие небытия; там, откуда не возвращаются, записки не нужны. Ср.: «Испытывая в какой-то момент полное безразличие к судьбе своего дневника, в тот же самый момент “герой времени” испытывает такое же безразличие и к собственной жизни. И действительно, Печорин расстается со своим журналом и. вскоре умирает»4. Однако два эти события (расставание с записками и расставание с жизнью) не связаны в романе причинно-следственной связью; первое событие не объясняет и не предсказывает второе.
Повествователь выпрашивает у Максима Максимыча записки Печорина; сообщая о смерти автора записок, он не уточняет, как дошла к нему эта весть: «Недавно я узнал, что Печорин, возвращаясь из Персии, умер. Это известие меня очень обрадовало: оно давало мне право печатать эти записки, и я воспользовался случаем поставить свое имя над чужим произведением» (IV, 224). Реакция повествователя может показаться не то что странной, но свидетельствующей о наличии душевного изъяна у того, кто способен радоваться такому известию. Он рад случаю опубликовать записки умершего, то есть «человека, уже не имеющего отныне ничего общего с здешним миром.» (IV, 225); однако эвфемизм, замещающий слово «покойник», служит ложным ключом к чужому произведению, поскольку его автор и после смерти по-прежнему связан с здешним миром.
Печорин умирает совсем не так, как положено герою, определяющему развертывание романного сюжета; смерть его отодвинута на периферию повествования - и сказано о ней как-то вскользь, без указания причины и без подробностей, будто дело не идет об отношении «к событию
смерти»5. Правда, для повествователя смерть Печорина становится все же если не сюжетным, то нарративным событием, позволяя напечатать под своим именем чужие записки. Что касается Печорина, то возможность умереть на дороге, о которой он говорит, не выражает еще желание умереть и тем более не свидетельствует о победе над судьбой, поскольку не предполагает свободный выбор случайной развязки жизненного сюжета6.
О смерти Печорина сказано мимоходом, и кажется она одновременно случайной, потому что никак не объяснена и не мотивирована, и не случайной, потому что дорога тесно связана с символикой и с самой областью смерти. Дороге принадлежит важная роль в сюжете испытания героя: покидая мир живых, он словно отправляется в свой последний путь8. Печорин будто предчувствует, что это действительно его последний путь, почему он и распоряжается таким образом своими записками; видимое равнодушие оборачивается (независимо от намерений героя) скрытой заботой об их судьбе. Оставляя записки Максиму Максимычу, он окончательно разрывает контакты, все еще соединяющие его с миром живых (история Печорина, как она изложена и самим Максимом Максимычем, - это история разрыва контактов9), и предсказывает себе судьбу если не покойного автора записок, то их героя.
Печорин не только не избегает в романе ситуаций, чреватых для него смертельной опасностью, но настойчиво ищет их, иногда сознательно, а иногда инстинктивно. Дорога по определению таит в себе такого рода опасности, метафорически уподобляя путника обитателю потустороннего мира10. Печорин постоянно ссылается на владеющую им скуку, лишающую его желания жить; ему, как и герою лермонтовской лирики, свойственны черты «живого мертвеца»11. Повествователя, например, удивляет, что глаза его «.не смеялись, когда он смеялся!» (IV, 220). Он не похож на романтических странников, предпочитавших в своем стремлении к высшему миру и в своих поисках высшего смысла внутреннее путешествие
внешнему. Сюжетно его биографическая история строится как внешнее путешествие, тогда как скука оказывается внутренним недугом, преследующим героя, как может преследовать злой фатум или роковая судьба; не спасает (и не может спасти) от скуки и дорога, образ которой неотделим от представления о небытии.
К Печорину плотно прикреплены в романе тема и мотив убийства; персонажам, с которыми он сталкивается, суждена роль его потенциальных жертв. Именно такой жертвой ощущает себя княжна Мери:
«- Я вас прошу не шутя: когда вам вздумается обо мне говорить дурно, возьмите лучше нож и зарежьте меня, - я думаю, это вам не будет очень трудно.
Разве я похож на убийцу?..
Вы хуже...» (IV, 267).
Печорин хуже убийцы потому, что заставляет свои жертвы презирать или ненавидеть себя. Грушницкий не любит его, так как Печорин понял природу его «романтического фанатизма» (IV, 238); проницательный Вернер не зря предсказывает Печорину: «бедный Грушницкий будет вашей жертвой.» (IV, 245). И самолюбивый Грушницкий не желает уберечься от предназначенной ему роли: «Если вы меня не убьете, я вас зарежу ночью из-за угла. Нам на земле вдвоем нет места.» (IV, 298). Так де-
монстрирует он на пороге смерти бьющие на эффект повадки бретера. Грушницкий погибает «силою рока», который воплощает для него «сопер-ник»14, но Печорин орудием рока себя не считает и рокового предопределения в исходе дуэли не видит.
Наедине с собой Печорин часто рассуждает о смерти; с темой смерти внутренне связан и сюжет испытания героя. Ср.: «Тамань - самый скверный городишко из всех приморских городов России. Я там чуть не умер с голоду, да еще вдобавок меня хотели утопить» (IV, 225). Выражение чуть не умер с голоду является явным преувеличением, способом излить досаду
на тяготы кочевой жизни; но неопределенно-личный оборот хотели утопить имеет в виду ундину, действительно пытавшуюся его утопить. Честные контрабандисты, «в мирный круг» (IV, 235) которых судьба зачем-то кинула Печорина, к смерти относятся с видимым безразличием. Слепой утешает ундину, опасающуюся, что Янко может утонуть в бурю: «Ну что ж? в воскресенье ты пойдешь в церковь без новой ленты» (IV, 228). Но и Янко с таким же равнодушием бросает слепому: «.а старухе скажи, что, дескать, пора умирать, зажилась, надо знать и честь» (IV, 234).
Печорин, затрагивая тему смерти, не может уподобиться «естественным» людям15, живущим природной жизнью и не склонным к рефлексии; для него безразличие к собственной смерти служит психологической маской. На дуэли с Грушницким Печорин отвергает совет Вернера раскрыть заговор противников: «Какое вам дело? Может быть, я хочу быть убит.» (IV, 296). Однако прямого желания быть убитым он все же не высказывает; никакой определенности печоринское может быть в себе не несет. Готовясь к дуэли и рассуждая о смерти, Печорин принимает позу человека, которому успел наскучить мир: «Что ж? умереть так умереть: потеря для мира небольшая; да и мне самому порядочно уже скучно» (IV, 289). Все дело в непонимании его личности со стороны остающихся; не сама смерть, но именно непонимание, сопутствующее ему при жизни, продолжает тревожить его: «И, может быть, я завтра умру!.. и не останется на земле ни одного существа, которое бы поняло меня совершенно» (IV, 290). Так он ведет словесную игру с самим собой, которая может обернуться смертельной игрой с судьбой.
Максим Максимыч воспринимает смерть Бэлы как избавление от страданий, которые причинит ей вероятный поступок Печорина: «Нет, она хорошо сделала, что умерла: ну что бы с ней сталось, если б Григорий Александрович ее покинул? А это бы случилось, рано или поздно.» (IV, 214). Участь быть покинутой Печориным для нее, как полагает Максим
Максимыч, хуже смерти от пули Казбича. А вот реакция Печорина на гибель Бэлы ставит Максима Максимыча в тупик: «.его лицо ничего не выражало особенного, и мне стало досадно; я бы на его месте умер с горя» (IV, 214). Выражая Печорину формальное соболезнование, Максим Максимыч, не желая того, задевает его скрытые переживания: «Я, знаете, больше для приличия хотел утешить его, начал говорить; он поднял голову и засмеялся. У меня мороз пробежал по коже от этого смеха. Я пошел заказывать гроб» (IV, 214-215).
Смех Печорина, будучи защитной реакцией, разрушает представление Максима Максимыча о приличии; на своем месте Печорин с горя не умирает, что не означает, однако, что к смерти Бэлы он остается равнодушным. В последнюю их встречу Максим Максимыч, напомнив Печорину о Бэле, вновь невольно создает психологическое напряжение:
«Печорин чуть-чуть побледнел и отвернулся.
Да, помню! - сказал он, почти тотчас принужденно зевнув.» (IV,
Физиологическая реакция Печорина указывает, что горе, причиненное ему гибелью Бэлы, не прошло.
Отношение героя к смерти проверяется и испытывается в ситуациях, приоткрывающих тайну его личности16. Тайна эта связана как с его спо-
собностью «.совмещать в себе несовместимые культурные модели» , так и разрушать любые конвенции, навязывающие его поступкам готовые значения и изначально заданную каузальность. Он может позировать перед самим собой (записки для него - род зеркала), а может прибегнуть к фигуре умолчания, намеренно утаивая свои истинные чувства. Повествователь говорит еще об одной тетради, которую собирается опубликовать позднее: «.в моих руках осталась еще толстая тетрадь, где он рассказывает всю жизнь свою» (IV, 225). Так что напечатанные записки раскрывают
«...только часть его внутреннего мира и, может быть, не самую значительную и содержательную»18.
Можно согласиться: «Самонаблюдение для Печорина - тот же процесс объективного наблюдения над “другим человеком”»19. Но Печорин другой для себя в том смысле, что не совпадает с самим собой; он не тождествен нарисованному им автопортрету, что, вероятно, могла бы подтвердить и сохранившаяся, но так и оставшаяся неизвестной читателям тетрадь. Предсказывая в записках возможный финал собственной судьбы, он вместе с тем оставляет за собой право приблизить или отсрочить его или вовсе изменить.
Смерть Печорина завершает его жизненный сюжет, но не сюжет романа, где подобная развязка видится только одной из возможных20, на что указывает поведение героя в «Фаталисте»; знаменательна актуализация
мотива случайной смерти в его рассуждениях, несущих в себе «специфи-
чески игровой образ жизни.» . Было отмечено стремление Печорина
свободно «.создавать свою судьбу, играя со смертью» . Однако к игре этой герой подключает случай; его отношение к смерти объясняет игра, результат которой зависит не столько от предназначенной судьбы, которой «не минуешь» (IV, 312), сколько от воли случая, с которой можно и не считаться.
В том, что Печорин умирает на дороге, нет ничего, что намекало бы на предрешенность его судьбы; его ссылка на авось лишена значения роковой неизбежности. Печорин мог бы погибнуть ранее от руки Грушниц-кого, если б своим роковым для соперника выстрелом не придал событиям другой ход. Не все возможности, заключенные в сюжете испытания, сбываются в романе; судьба только проверяет готовность Печорина умереть, но в результате ее опережает случай. Смерть на дороге как раз и является таким случаем, оставленным без какой-либо мотивировки и без какого-
либо объяснения, потому что не было фатальной необходимости Печорину умирать.
Незнание Печориным цели своего рождения вряд ли свидетельствует «об абсолютном безразличии к нему со стороны судьбы» и о том, что смерть героя «.будет так же, как и его рождение, лишена всякого смыс-
ла» . Другое дело, что цель рождения действительно представляет для него неразрешимую проблему, которую он пытается осознать, принимаясь писать дневник: «.зачем я жил? для какой цели я родился?..» (IV, 289). Обнажая временность Печорина как биографического человека, смерть придает особое смысловое измерение его дневнику, который оказывается
формой борьбы с небытием. Ср.: «.думая о близкой и возможной смерти, я думаю об одном себе; иные не делают и этого. <.> Во мне два человека: один живет в полном смысле этого слова, другой мыслит и судит его; первый, быть может, через час простится с вами и миром навеки, а второй. второй.» (IV, 292).
Раздумья о смерти связана в сознании Печорина с мыслями о собственной раздвоенности; физический уход из жизни того, кто живет в полном смысле этого слова, не означает исчезновение того, кто мыслит и судит ушедшего на страницах оставленного им дневника. Судьба, как выясняется, отнюдь не безразлична к герою, если смерть позволяет открыть
вечное в его личности. Смерть Печорина не просто освещается по-иному (и реакцию вызывает иную), чем смерти других персонажей, но и высвечивает парадоксальное сочетание временности и вечности в его образе.
Смерть Печорина - это финал жизни биографического человека, автора записок, где он выводит себя под собственным именем; покойный автор приобретает в записках статус изображенного человека, не тождественного (или не вполне тождественного) человеку биографическому. Б.М. Эйхенбаумом отмечена роль «фрагментарной конструкции романа», благодаря которой «герой в художественном (сюжетном) смысле не погибает:
роман заканчивается перспективой в будущее» и «победой над смертью»26. Но в том-то и дело, что в романе умирает биографический человек, но не герой записок; в записках перед нами незаконченный автопортрет Печорина, созданный им автобиографический образ. Завершение жизненного сюжета Печорина призвано подчеркнуть незавершенность сюжетной истории героя записок.
Эта незавершенность приобретает важный структурный смысл: «Фрагментарная конструкция превращает в тайну сущность характера его героя, не позволяя представить себе его биографию, установить и понять многие важные для эмпирического объяснения его судьбы событийно-
психологические связи» . Уточним только, что эмпирическое объяснение судьбы Печорина не предполагается в романе не только по причине его конструкции. Биография автора произведения, публикуемого повествователем, не может быть тождественна истории автобиографического героя,
что акцентируется функциями записок как вставного текста, когда
«.основное пространство текста воспринимается как реальное » . Печорин, действующий в этом реальном пространстве, имеет основания полагать, что не идентичен своим запискам. Вместе с тем конструкция романа усиливает структурную роль семантических пропусков и композиционной инверсии; выясняется, что Печорина-автора и Печорина-героя нельзя полностью отождествить, но невозможно и до конца развести.
Точно так же нельзя дать какое-либо определенное (и тем более однозначное) заключение о закономерности или случайности смерти Печорина, послужившей внешним поводом для литературной мистификации. Ср.: «Самый факт смерти героя на обратном пути из Персии может выглядеть случайным, но его неуклонное движение к гибели отмечено печатью трагической неизбежности. Смерть как бы венчает его постоянную уст-
ремленность к свободе, к выходу из любых зависимостей и связей» . Этот
вывод превышает, однако, объяснительные возможности как повествования в романе, так и его композиционной структуры.
История Печорина, встреченного повествователем в реальном пространстве, получает романное продолжение в дневнике героя; но если записки есть произведение Печорина, где создан его автобиографический образ, то их содержание невозможно свести к фактам жизни биографического человека. Реакция на известие о смерти Печорина отражает тот структурно значимый факт, что «...сферы “объективной” действительности и творческого процесса (создания романа) у Лермонтова - в отличие от пушкинского романа - резко противопоставлены. Переход героя из первой сферы во вторую связан с его смертью»30. Смерть же Печорина непосредственно связана с судьбой записок, где герой утверждает, что впереди у него долгая жизнь.
И в качестве автора записок, и в качестве их героя Печорин несет в себе различные возможности; завершая существование биографического человека, смерть накладывает печать незавершенности на его записки. Комментируя слова Печорина о вероятности смерти на дороге, исследователь романа замечает, что фраза героя приобретает «.некий символический оттенок - предположение уподобляется волюнтаристскому предначертанию»; поскольку предположение сбывается, и герой действительно умирает, возникает вопрос о причине смерти: «.умер, потому что хотел
умереть? Загадка смерти венчает тут загадки жизни» . Но печоринское авось нельзя понимать буквально; герой не предрешает ни собственной судьбы, ни судьбы своих записок.
Вулич предлагает Печорину «испробовать на себе, может ли человек своевольно располагать своею жизнию, или каждому из нас заране назначена роковая минута.» (IV, 307). Спор о предопределении (что это: свободный выбор или рок) вызовет у Печорина желание и попытку «испытать судьбу» (IV, 313). Результат же испытания, предпринятого Вуличем, Печо-
рин предугадывает: «мне казалось, я читал печать смерти на бледном лице его.» (IV, 308). Свое предвидение он объяснит после гибели Вулича инстинктом: «.мой инстинкт не обманул меня, я точно прочел на его изменившемся лице печать близкой кончины» (IV, 311). Инстинкт выступает здесь как синоним предчувствия.
Отпечаток неизбежной судьбы, увиденный Печориным на лице Ву-лича, - это не знак рокового предопределения. Бэла, умирая, печалится, что ее душа не встретится с душою Печорина «на том свете» (IV, 213), но Печорин, внутренне готовясь к смерти, о потустороннем мире не вспоминает и заглянуть туда не пытается. О собственной смерти Печорин рассуждает без всякого чувства обреченности, не усматривая никакой причинноследственной связи между предназначенной ему судьбой и его уходом из
жизни. Образ потустороннего мира, неотделимый от образа смерти, как будто отсутствует в его сознании.
Максим Максимыч так характеризует Печорина в разговоре с повествователем: «Ведь есть, право, этакие люди, у которых на роду написано, что с ними должны случаться разные необыкновенные вещи» (IV, 190). Эта сентенция (с использованием фразеологизма ‘на роду написано’, означающего ‘предопределено заранее, суждено’33) дает простое объяснение странностям печоринского поведения со стороны простого человека, кру-
гозор которого ограничивает его «интеллектуальная детскость» . Но используемое Максимом Максимычем речевое клише вряд ли может послужить ключом к разгадке судьбы Печорина, смерть которого на дороге тоже принадлежит к разряду необыкновенных вещей.
Печорин говорит о своей неспособности сделаться фаталистом: «Я люблю сомневаться во всем: это расположение ума не мешает решительности характера - напротив; что до меня касается, то я всегда смелее иду вперед, когда не знаю, что меня ожидает. Ведь хуже смерти ничего не случится - а смерти не минуешь!» (IV, 313). Рассуждение героя отнюдь не
свидетельствует о вере в предопределение и противоречит желанию умереть на дороге: отправляясь в путешествие, он не знал, что его ожидает. Правда, в дневнике Печорин убеждает себя: «Мои предчувствия меня никогда не обманывали» (IV, 247). В крепости он возвращается к мыслям о смерти, посетившим его накануне дуэли: «Перечитываю последнюю страницу: смешно! - Я думал умереть; это было невозможно: я еще не осушил чаши страданий, и теперь чувствую, что мне еще долго жить» (IV, 290). Предчувствие скорой смерти не сбывается, но не оправдывается и новое предчувствие: Печорину не суждено долго жить. Впрочем, оно сбывается не буквально, но фигурально: ведь Печорин остается жить (и жить долго) в своих записках.
Роман заканчивается на ноте нелюбви к метафизическим прениям со стороны Максима Максимыча, чуждого рефлексии и вновь использующего (теперь уже для характеристики Вулича) полюбившийся ему фразеологизм:
«- Да, жаль беднягу. Черт же его дернул ночью с пьяным разговаривать!.. Впрочем, видно, уж так у него на роду было написано.
Больше я от него ничего не мог добиться: он вообще не любит метафизических прений» (IV, 314).
Печорин и сам скептически относится к подсказкам «отвлеченной мысли», но от следования «услужливой астрологии», тем не менее, уклоняется: «.я остановил себя вовремя на этом опасном пути и, имея правило ничего не отвергать решительно и ничему не вверяться слепо, отбросил метафизику в сторону и стал смотреть под ноги» (IV, 310). Между тем заключающая роман фраза приобретает ударный смысл концовки, возвращая повествование к известию, которое очень обрадовало повествователя, и открывая простор как раз для метафизических прений о смысле события смерти героя нашего времени.
1 ЛермонтовМ.Ю. Собр. соч.: В 4 т. 2-е изд., испр. и доп. Т. IV. Л., 1981. С. 195. Далее все ссылки на это издание с указанием тома римскими и страниц арабскими цифрами приводятся в тексте.
2 Арьес Ф. Человек перед лицом смерти / Пер. с фр. М., 1992. С. 358.
3 См.: Кедров К.А. Смерть // Лермонтовская энциклопедия. М., 1981. С. 311.
4 Савинков С.В. К лермонтовской метафизике письма: журнал Печорина // Корманов-ские чтения. Вып. 4. Ижевск, 2002. С. 35.
6 Ср.: «Печорин умер так, как желал, - в пути, отбросив “предназначенную” ему гибель от “злой жены” как нечто абсурдное и чуждое его “Ego”. Тем самым лермонтовский герой победил не только страх небытия, но и судьбу. А это значит, в свою очередь, его право свободного выбора - высший дар Бога - реализован им сполна» (Жаравина Л.В. А.С.Пушкин, М.Ю.Лермонтов, Н.В.Гоголь: философско-религиозные аспекты литературного развития 1830-1840-х годов. Волгоград, 1996. С. 119).
7 Щепанская Т.Б. Культура дороги в русской мифоритуальной традиции XIX-XX вв. М., 2003. С. 40-41. См. о связи в плачах темы дороги с областью смерти: Невская Л.Г. Семантика дороги и смежных представлений в погребальном обряде // Структура текста. М., 1980. С. 230.
8 Ср. образ покойника как странника и образ пути (последнего пути) как метафору испытания умершего: Седакова О.А. Поэтика обряда: Погребальная обрядность восточных и южных славян. М., 2004. С. 52, 56.
9 Ср.: «...отношение к смерти завершает и суммирует весь отрицательный опыт разрыва контактов, который уже приобрел до этого человек» (Седов Л. Типология культур по критерию отношения к смерти // Синтаксис. 1989. № 26. С. 161).
10 См.: Щепанская Т.Б. Указ. соч. С. 41.
11 Ср.: См.: Кедров К.А. Указ. соч. С. 311.
12 См.: Федоров Ф.И. Художественный мир немецкого романтизма: Структура и семантика. М., 2004. С. 197-198.
13 Ср.: «Готовность убить сопериника в случае отказа от поединка, “зарезать ночью из-за угла” (Г рушницкий - Печорин) часто объявлялась на ранних стадиях развития дела чести, особенно в бретерской среде» (Востриков А.В. Убийство и самоубийство в деле чести // Смерть как феномен культуры. Сыктывкар, 1994. С. 30).
14 Пумпянский Л.В. Лермонтов // Пумпянский Л.В. Классическая традиция: Собр. трудов по истории русской литературы. М., 2000. С. 654.
15 См.:МаксимовД.Е. Поэзия Лермонтова. М.; Л., 1964. С. 133.
16 Ср.: «В отношении к смерти выявляются тайны человеческой личности» (Гуревич А.Я. Смерть как проблема исторической антропологии: о новом направлении в зарубежной историографии // Одиссей. Человек в истории. 1989. М., 1989. С. 114).
17 Лотман Ю.М. «Фаталист» и проблема Востока и Запада в творчестве Лермонтова // Лотман Ю.М. В школе поэтического слова: Пушкин. Лермонтов. Гоголь. М., 1988. С. 227.
18 Серман И.З. Михаил Лермонтов: Жизнь в литературе: 1836-1841. 2-е изд. М., 2003. С. 239.
19 Виноградов В.В. Стиль прозы Лермонтова // Лит. наследство. Т. 43-44. Лермонтов. I..
М., 1941. С. 611.
См. о «незакрытом герое», каким является «отчасти Печорин у Лермонтова», который «не укладывается весь целиком в прокрустово ложе сюжета»: Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. 4-е изд. М., 1979. С. 96.
22 Дурылин С. «Герой нашего времени» М.Ю.Лермонтова. М., 1940. С. 255.
23 Савинков С.В. Творческая логика Лермонтова. Воронеж, 2004. С. 213.
24 Ср.: «Когда я пишу дневник, смерти нет; текст дневника убеждает меня в том, что я жив» (Куюнджич Д. Воспаление языка / Пер. с англ. М., 2003. С. 234).
25 Ср.: «.смерть открывает не нашу эфемерность: она открывает нашу бесконечность, нашу вечность» (Василиадис Н. Таинство смерти / Пер. с новогреч. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1998. С. 44).
26 Эйхенбаум Б.М. «Герой нашего времени» // Эйхенбаум Б.М. О прозе. Л., 1969. С. 302303.
27 Маркович В.М. И.С. Тургенев и русский реалистический роман XIX в. (30-50-е годы.). Л., 1982. С. 43.
28 Лотман Ю.М. Текст в тексте // Лотман Ю.М. Избранные статьи: В 3 т. Т. I. Таллинн, 1992. С. 156.
29 Маркович В.М. Указ. соч. С. 56.
30 Тамарченко Н.Д. Русский классический роман XIX века: Проблемы поэтики и типологии жанра. М., 1997. С. 134.
31 Гурвич И. Загадочен ли Печорин? // Вопросы литературы. 1983. № 2. С. 123.
32 Ср.: «Установки в отношении к смерти теснейшим образом связаны с образом потустороннего мира« (Гуревич А.Я. Указ. соч. С. 132).
Фразеологический словарь русского языка. 2-е изд., стереотип. М., 1968. С. 267.
34 Максимов Д.Е. Указ. соч.
Хотя Печорин ни разу не упоминает Бога, ни разу к нему не обращается, без идеи Бога вообще немыслимо понять, что хочет сказать Лермонтов, разрешая проблему фатума. Что он имеет в виду под понятием «судьба» и «свобода воли»? О чем, наконец, спорит Печорин с Вуличем?
Вулич формулирует их спор следующим образом: «…предлагаю испробовать на себе, может ли человек своевольно располагать своею жизнию, или каждому из нас заранее назначена роковая минута…»
В понимании Печорина фатализм – отсутствие свободы воли.
Человек полностью зависит от предначертанной ему судьбы. Никакие движения – будь то реальные поступки или душевная жизнь – ничего не меняют: человек умрет точно в тот час, минуту и секунду, которые отведены ему судьбой. Именно так понимает фатум и Вулич.
Более того, не только смерть «запрограммирована» – «запрограммированы» и все поступки человека, даже самые ничтожнейшие. Человек, следовательно, представляет собой своеобразный механизм, развертывающийся в пространстве и времени. По этому поводу остроумно иронизирует Печорин уже после спора с Вуличем, когда безуспешно пытается заснуть: «видно, было написано на небесах, что в эту ночь я не высплюсь».
Наконец, фатализм означает отсутствие смысла жизни: если судьба дана человеку изначально и она предопределяет его существование от начала до конца, смысл человеческой жизни просто-напросто игнорируется как не имеющий значения.
Вулич считает себя фаталистом. Вот почему он игрок в азартные штосс и фараон. Эти игры имеют упрощенные правила, и при честной игре выигрыш определяло не картежное искусство, а случай, Фортуна. Лотман описывает правила игры: «Играющие в этих играх делятся на банкомета, который мечет карты, и понтера (…) Каждый из игроков получает колоду карт. Во избежание шулерства, колоды выдаются новые, нераспечатанные (…) Понтеры выбирают из колоды одну карту, на которую ставят сумму, равную той, которую объявил банкомет (…) Положение карты – «направо» или «налево» – считается от банкомета (…) понтер поставил на валета, если карта ляжет налево от банкомета, значит, понтер выиграл» . По мнению Лотмана, «Вулич в карточной игре находит антитезу своему фатализму. За этим стоит еще более глубокий смысл: отсутствие свободы в действительности уравновешивается непредсказуемой свободой карточной игры» .
Идея Лотмана представляется спорной. Карточная игра, наоборот, должна подкреплять фатализм Вулича. Его не интересуют ни деньги, ни женщины – только Фортуна. Любопытно, что он несчастливый игрок. Он честен и играет не столько ради выигрыша, сколько с тайной мыслью победить судьбу, остановить колесо Фортуны, обуздать и удержать в руках непокорное счастье. Здесь интересно, как Вулич играет: он с тревожным любопытством наблюдает все перипетии игры. Удачу в карты он, судя по всему, тоже воспринимает как таинственный механизм, который сталкивается с другим механизмом – человеком – и вступает с ним в единоборство: «Рассказывали, что раз, во время экспедиции, ночью, он на подушке метал банк, ему ужасно везло. Вдруг раздались выстрелы, ударили тревогу, все вскочили и бросились к оружию. «Поставь ва-банк!» – кричал Вулич, не подымаясь, одному из самых горячих понтеров. «Идет семерка», – отвечал тот, убегая. Несмотря на всеобщую суматоху, Вулич докинул талью; карта была дана». Вулич отдал счастливцу свой кошелек и бумажник, «прехладнокровно» перестреливался с чеченцами и «увлек за собою солдат». Значит, идея чести не позволяет Вуличу словчить и утаить проигрыш, ведь это проигрыш Судьбе, а не человеку-понтеру. Чем, кстати, объясняется его хладнокровие и храбрость? Все тем же фатализмом. Фаталист верит в силу фатума и, напротив, бессилие человека. Пускай сегодня его убьют. Что ж! Ему все равно ничего не изменить. Не лучше ли быть храбрым и полагать, что этот срок еще не наступил, чем безумно и беспрестанно бояться смерти, коли уж она все равно рано или поздно придет? В таком случае вера в фатализм, в общем, удобна: убедившись, что изменить ничего нельзя, личность приобретает свободу поступка.
Вулич пытается доказать, что фатум существует, в отличие от свободной воли, и доказывает он это довольно странным способом: выстрелив себе в висок. Происходит осечка. Хотя пистолет был заряжен, Вулич остается жив. Другой выстрел, сделанный им в фуражку на стене и продырявивший ее насквозь, по мнению Вулича, несомненное доказательство того, что случайность фатально запрограммирована.
Первая странность: все участники спора безмолвно соглашаются с Вуличем, как будто доказавшим свою правоту в споре с Печориным хотя бы уже тем, что он остался в живых.
Вторая странность: Печорин, который в споре с Вуличем выступает против фатализма и отстаивает свободу воли, перед тем как Вулич должен нажать курок, видит на его бледном лице печать смерти и заявляет: «Вы нынче умрете!» Получается, что Печорин выступает здесь как фаталист: печать смерти подразумевает неизбежную смерть, а фаталист Вулич на это отвечает Печорину: «Может быть, да, может быть, нет…» – становясь в это мгновение поборником свободной воли, ибо его слова означают свободу выбора и неясность грядущих событий.
Другими словами, Вулич и Печорин то и дело меняются местами, занимая противоположные идеологические позиции и совсем не замечая собственной непоследовательности.
После того как произошла осечка и Вулич, как все согласились, выиграл спор, Вулич спрашивает Печорина: «А что? вы начали верить предопределению?» – «Верю; только не понимаю теперь, отчего мне казалось, будто вы непременно должны нынче умереть…» – отвечает Печорин. Вулич вспыхивает, смущается и говорит, что теперь замечания Печорина неуместны, торопясь быстрее уйти.
Офицеры после осуждают Печорина, заключившего пари с Вуличем, тогда как тот хотел покончить жизнь самоубийством. Опять читатель сталкивается со множеством необъяснимых и не объясненных в тексте странностей. Печорин противопоставляет теперешнюю свою твердую веру в фатум прежней интуиции о неминуемой и скорой гибели Вулича, как будто печать смерти есть доказательство свободной воли, а осечка – несомненное подтверждение предопределения.
Очень существенно и мнение офицеров о Вуличе: они напрямую связывают спор о фатуме со смертью и попыткой самоубийства. Мысль о фатализме ассоциативно рождает представление о смерти по произволу, ибо самоубийца идет против Божьей воли и наперекор законам жизни. Самоубийство традиционно считается актом антирелигиозным, антихристианским. Загадочно и то, что замечание Печорина после спора заставило Вулича «вспыхнуть».
В самом ли деле Вулич искал смерти? Или для него смертельный риск – форма существования? «Вы счастливы в игре», – замечает Печорин. В этой игре ставка – жизнь. По существу, фаталист Вулич бросает вызов судьбе. Жизнь, поставленная на карту (Печорин подбрасывает вверх туза червей), – крайняя степень произвола, отчаянная попытка отстоять свободный выбор: я, мол, ухожу из жизни сам, тогда, когда хочу. Впрочем, что, если Вулича действительно одолевали мучительные предчувствия, и он, чтобы избавиться от них, пошел ва-банк?! Чтобы избавиться от страха смерти, нужно пойти ей навстречу и победить или погибнуть. Бросить вызов судьбе – это как раз типично для фаталиста. Он словно колеблется между полюсами: то безвольно ждет милостей или наказания судьбы, совершенно отказываясь от поступка; то, напротив, очертя голову бросается в бой в надежде переиграть судьбу безрассудной храбростью.
Иначе сказать, мотивировки как Вулича, так и Печорина поразительно двусмысленны и невероятно запутанны. Печорин по дороге домой заглядывается на звездное небо и размышляет об астрологах: «…мне стало смешно, когда я вспомнил, что были некогда люди премудрые, думавшие, что светила небесные принимают участие в наших ничтожных спорах за клочок земли или за какие-нибудь вымышленные права!.. И что ж? эти лампады, зажженные, по их мнению, только для того, чтоб освещать их битвы и торжества, горят с прежним блеском, а их страсти и надежды давно угасли вместе с ними, как огонек, зажженный на краю леса беспечным странником! Но зато какую силу воли придавала им уверенность, что целое небо с своими бесчисленными жителями на них смотрит с участием, хотя немым, но неизменным!..» С небес на землю возвращает его перерубленная туша свиньи, о которую он спотыкается и чуть не падает. Иронический контраст неба и свиньи сводит на нет серьезность предсказаний «премудрых» астрологов, полагавших, будто человеческая воля и всякий поступок на земле определяются властью звезд. Печорин явно издевательски включает в спор о фатализме также и свинью: она, дескать, пала «несчастной жертвой неистовой храбрости» пьяного казака, перепившего чихиря (самогона).
Смерть Вулича с точки зрения фатализма тоже выглядит странно: пьяный казак, все без разбору крошащий шашкой, поначалу даже не видит Вулича в темном переулке. Казак бежит мимо. Между тем Вулич вдруг останавливает его и спрашивает: «Кого ты, братец, ищешь?» – «Тебя!» – отвечал казак, ударив его шашкой, и разрубил его от плеча почти до сердца…».
Как понимать смерть Вулича? С одной стороны, это смерть фатальная. Она будто бы только подтверждает правильность увиденной Печориным на лице Вулича печати смерти. Доказывается к тому же фаталистическая идея Вулича о том, что человек должен умереть точно в отведенные ему сроки, то есть не тогда, когда он спустил курок, приставив пистолет к своему виску. Офицеры, разбудившие Печорина, относят это насчет «странного предопределения, которое спасло его от неминуемой смерти за полчаса до смерти».
С другой стороны, Вулич сам, по собственной воле, обращается к пьяному казаку. Он добровольно совершает выбор. Элемент случайности в этом эпизоде явно играет не последнюю роль. На взгляд не верящего в судьбу, не обратись Вулич к казаку, не случилось бы и убийства.
Вместе с тем слова Вулича к пьяному казаку опять-таки можно объяснить сугубо роковыми обстоятельствами. Вулич оказался в нужное время в нужном месте и был убит. Да и пьяный казак, разум которого замутнен чихарем (самогоном), тоже представляется слепым орудием дьявольских сил, задумавших убить Вулича. Максим Максимыч в ответ на расспросы Печорина, что он думает о фатализме, замечает по поводу Вулича: «Черт же его дернул ночью с пьяным разговаривать!.. Впрочем, видно, уж так у него на роду было написано!..» В реплике Максима Максимыча, выражающего народную точку зрения, заключены две взаимоисключающие мотивировки смерти: отсутствие свободы воли и снятие вины с Вулича («черт дернул») за счет виновности активной злой, сатанинской силы, заинтересованной в смерти человека, и вторая – полностью безличная точка зрения, когда виновных нет, только Бог знает, почему так происходит («на роду написано»). Обе эти позиции мирно уживаются в народном сознании.
Последние слова Вулича: «Он прав!» – завершают его спор с Печориным о фатализме. В чем он прав? Как всегда у Лермонтова, слово несет двойную смысловую нагрузку, в том числе символическую. «Он прав» означает «я сегодня умер». Но «он прав» также и в смысле последней точки, поставленной в споре о фатализме: нет предопределения. Правда, этот вывод следует из художественного целого романа, превосходящего отдельные сознания героев, о чем чуть ниже.
Пьяный казак с шашкой и пистолетом заперся в пустой избе. Он никого не пускает на порог и грозится расстрелять всякого, кто к нему сунется. Есаул уговаривает его сдаться, и в его словах звучит народная точка зрения на судьбу, более того, есаул убежден, что высказывает христианский взгляд на судьбу: «Согрешил, брат Ефимыч (…) так уж нечего делать, покорись!» – «Не покорюсь!» – отвечал казак. «Побойся Бога! Ведь ты не чеченец окаянный, а честный христианин; ну, уж коли грех твой тебя попутал, нечего делать: своей судьбы не минуешь!»
В уговорах есаула заключены по крайней мере две (если не три) точки зрения, притом что он нисколько не ощущает их взаимную противоречивость. «Согрешил» – это по-христиански: человек совершил грех по свободному выбору. Бог как бы предоставлял ему две возможности, и если человек выбрал зло, а не добро, – это его выбор. «Покорись!» в христианском значении слова – «покайся в грехе», «возьми ответственность на себя в совершенном преступлении», «подчинись наказанию, коли ты виноват». Отказ покориться воспринимается как басурманство, иноверие «окаянного чеченца». Иначе сказать, по мнению есаула, это только чеченец не боится Бога и может крушить людей шашкой направо и налево, так ведь он дикарь, потому для него и не существует нравственного закона: он не знает Бога, а если во что-то верит, то все это дикарские представления. К тому же чеченец – враг, в то время как Ефимыч – христианин и русский. Значит, если он убивает просто так, не врага, а своего брата, русского, это еще больше усугубляет его вину.
С другой стороны, есаул не может не понимать, что виной всему происшедшему чихирь, ударивший Ефимычу в голову. Вот почему есаул говорит: «…коли грех твой тебя попутал (курсив мой. – А.Г.), нечего делать, своей судьбы не минуешь!» Кажется, все сказанное есть уступка фатализму: судьба сильнее человека, невозможно избежать несчастья или невольного преступления – по пословице, «от тюрьмы и от сумы не зарекайся». Кроме того, фраза «грех попутал» как будто бы снимает с Ефимыча часть ответственности. Грех отделяется от носителя, становится самостоятельной независимой сущностью, могущей принуждать человека этот грех совершить. Получается, что грех образует сам себя, а человек – только орудие для деланья греха. Едва между человеком и этой злой волей намечается согласие, начинается грех. Другими словами, разросшийся в душе человека грех получает собственную энергию, делается частично независимым от воли человека и начинает им управлять. С Ефимычем происходит именно это: грех пьянства управляет им, точно марионеткой.
Любопытно, что и Вулич имеет безудержную страсть к игре. Она тоже управляет его жизнью. Страсть к картам и неудовлетворенность от постоянного проигрыша подталкивают Вулича к большему риску – по-настоящему смертельному. Поставленная на карту жизнь – это самый что ни на есть грех произвола. Распоряжаться своей жизнью человеку не дано: только Бог обладает подобными полномочиями. Стало быть, Вулич, не доверяя Богу и его Промыслу, испытывает судьбу, в то время как на деле его поступками управляет его собственный грех.
Выходит, оба: убийца и убитый – неумолимо двигаются навстречу друг другу под руководством греха – каждый своего. И встречаются они на станичном перекрестке, когда пути их грехов пересеклись. Их движение, по существу, лишено фатальной необходимости. Просто логика движения греха такова, что они не могут не повстречаться: подобное притягивает подобное. Есаул произносит фразу, которую, на первый взгляд, можно истолковать сугубо фаталистически: «своей судьбы не минуешь». Между тем слова есаула не противоречат христианским представлениям: «Тогда Иисус сказал ученикам Своим: если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за мною» (Ев. от Матфея 16, 24).
Что есть человеческая судьба с религиозной, христианской точки зрения? Это крест, который человек должен нести во что бы то ни стало. Один несет его с достоинством, а иногда даже с улыбкой, другой влачит, ропщет на жизнь, изнемогая под непосильным грузом. Христианин, таким образом, повторяет путь Христа, он уподобляется ему и отождествляется с ним в крестных муках и страданиях, конечно, степень такого приближения очень мала. Ряд народных пословиц иллюстрируют эту идею креста: «что ни делается, все к лучшему», «Бог не даст крест не по силам» и пр.
В этой идее «креста» имеется и другой, не менее важный аспект: христианин уподобляется Христу не только в страданиях, но он еще призван подражать ему в святости, то есть всякий христианин мыслит Христа как образец, как парадигму своего поведения и поступка. Основа этой святости – любовь. (Ср. Ев. от Иоанна: «Заповедь новую даю вам: да любите друг друга. Как я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга» (13, 34).)
Ни один из героев не следует этой парадигме. Пьяный казак Ефимыч отказывается принять «крест» своей жизни, не хочет принимать «крест» также и Вулич. Эксперимент с жизнью, который без устали предпринимает Печорин, тоже свидетельствует о недоверии Печорина к Богу и к его Промыслу. Свободную волю Печорин понимает в основном как своеволие. (Достоевский позднее в «Преступлении и наказании» покажет гибельность своеволия Раскольникова.) Этот непрекращающийся эксперимент Печорина – результат безуспешной попытки героя отыскать смысл жизни.
Печорин решает по-своему испытать судьбу: взять живым пьяного казака, который может перестрелять немало людей. Что это иное, как не фатализм? Однако Печорин, прежде чем неожиданно напасть на казака, запершегося в избе, выстраивает целую военную операцию: есаулу велит затеять с ним разговор, трех казаков ставит у дверей, готовых броситься на помощь Печорину, сам он заходит со стороны окна, где Ефимыч не ожидает нападения, отрывает ставень и внезапно прыгает в избу вниз головой. «Выстрел раздался у меня над самым ухом, пуля сорвала эполет. Но дым, наполнивший комнату, помешал моему противнику найти шашку, лежавшую возле него. Я схватил его за руки, казаки ворвались, и не прошло трех минут, как преступник был уже связан и отведен под конвоем. Народ разошелся. Офицеры меня поздравляли – и точно, было с чем!»
Если Печорин – фаталист, почему бы ему просто не зайти в избу через дверь? Уж коли судьба записана на небесах и человеку предстоит умереть именно в этот час, ни секундой позже, не имеют никакого значения те или иные действия: человек обречен и запрограммирован. Печорин так не думает – он действует так, чтобы по возможности контролировать все малейшие случайности. Этот образ поведения иллюстрирует поговорка: на Бога надейся, а сам не плошай. Словом, Печорин отвергает чудо спасения и надеется только на себя.
Любопытно, что в «Княжне Мери» Печорин отдает себя в руки жребия в момент дуэли с Грушницким (Грушницкому везет, он, по жребию, должен стрелять первым.). Впрочем, на расстоянии шести шагов от дула пистолета, над пропастью, он опирается ногой о камень и наклоняет тело вперед, чтобы от случайной раны не упасть в пропасть. Все это, разумеется, не фатализм, а признание свободной воли в качестве основы человеческой жизни, а значит, в конечном итоге подчинение себя Божественной силе, которая только одна может санкционировать смерть. По словам Печорина, ведь «хуже смерти ничего не случится – а смерти не минуешь!» Здесь Печорин неожиданно точно передает христианские убеждения, согласно которым судьба неизвестна, ее нельзя предугадать, а может быть и изменить. Судьба, или крест, в руках Божьих. Значит, искушать ее, как Вулич, – вызывать на себя гнев Бога. Об этом есаул говорит матери пьяного Ефимыча: «Ведь это только Бога гневить…»
Искушает ли судьбу Печорин? Нет, он бросает ей вызов. Раз Бог сильнее судьбы, то целью человеческой жизни будет любовь. Ради чего Печорин лезет на рожон? И без него казаки могли бы расстрелять пьяного Ефимыча через щели в двери. Только Печорин спасает и убийцу Ефимыча, и тех, кто мог попасть под его горячую руку. Стало быть, он совершает ряд нравственных поступков. Это как раз и будет для Лермонтова критерием христианского поведения личности. Между прочим, дуэль Печорина с Грушницким тоже имеет двойную мотивировку: с одной стороны, он «любит врагов, но не по-христиански», по его выражению, то есть низкому поведению заговорщиков Грушницкого и драгунского капитана он противопоставляет смертельный риск и в конце концов побеждает их козни; с другой стороны, он вступается за честь и доброе имя княжны Мери, оскорбленной Грушницким публично. Второе перевешивает первое: в конечном итоге Печориным движет любовь.
Следовательно, Печорин не фаталист, он признает свободу воли и свободу выбора личности между добром и злом – в духе христианских представлений. Критерием человеческого поведения для Лермонтова остается не столько фаталистическая идея отношения к жизни, кстати выраженная в стихотворении «Валерик»:
«Судьбе, как турок иль татарин, \\ За все я равно благодарен; \\ У Бога счастья не прошу…» – сколько любовь как результат веры в смысл жизни, данной человеку при рождении Богом.
Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре. Спб, 1997, с. 142–143.