Интеллигенция как феномен русской культуры. Развитие русской интеллигенции

ВВЕДЕНИЕ
Актуальность. Актуальность проблемы исследования обусловлена необходимостью изучения явлений и процессов, происходящих в условиях современной социальной трансформации России. Активным участником этих изменений выступает российская интеллигенция, сыгравшая важную роль в переходе к демократическим преобразованиям и занимающая ведущее место в реформировании социально-экономических основ общества. Неоднозначные отношения слоев или "отрядов" интеллигенции к эволюционным изменениям общества требует анализа их позиций в возрождении национально-культурных ценностей страны. Обращение к истории становления и развития интеллигенции, изучение формирования национальной интеллигенции отвечает интересам современного российского общества и отечественной науки и способствует пониманию роли и места интеллигенции в современных процессах.
Цивилизованное общество строится на основе передовых культуры и науки. Новые научные решения, духовные поиски нужны во всех сферах жизни - производственной, экономической, социальной, нравственной. Известно, что духовные поиски всегда были прерогативой интеллигенции - хранительницы общечеловеческих и национальных духовных ценностей. Труд интеллигенции важен и социально значим, поскольку способствует творческому решению практических проблем в той или иной области. Чем активнее ее участие в общественных событиях, тем быстрее и организованней совершается переход к цивилизованным формам социального бытия. Самоотверженным деяниям лучших представителей мировой культуры человечество обязано замечательными эпохальными открытиями в науке и технике, освобождением от многих болезней, шедеврами литературы и искусства.
В истории России интеллигенция всегда занимала и ныне занимает положение неформального лидера. Ее деятельность ощутимо сказывается во всех сферах жизни. Она с опережением выражает взгляды и настроения широких слоев населения, выводит сознание человека из драматического состояния раздвоенности, смятения, неуверенности в жизни. Своей широкой подвижнической работой создает духовное, здоровое морально-нравственное состояние общества.
Исходя из сказанного, особый интерес представляет анализ того, какой класс, слой (классы, слои, группы) выходят на первый план в пост-тоталитарной России, какую интеллигенцию вызывают эти слои к жизни, к социально-политической активности, какая культура выходит на первый план. Ответы на эти вопросы требуют специального многопрофильного исследования. Мы остановимся на некоторых процессах, затронувших российскую интеллигенцию в условиях трансформирующегося общества.
Таким образом, актуальность темы «Русская интеллигенция как феномен российского общества» определяется ее научной, исторической, познавательной, практической значимостью и состоит в научном освещении роли и места интеллигенции в отечественной социологии.
Цель исследования. Исходя из актуальности и недостаточной разработанности проблемы, целью работы является исследование роли интеллигенции российском обществе на современном этапе развития нашей страны.
Цель исследования предполагает решение следующих задач:
- проанализировать сущность понятия интеллигенция;
- изучить генезис российской интеллигенции;
- охарактеризовать современное состояние российской интеллигенции;
- выявить функции и предназначение интеллигенции.
Объект исследования. Объектом исследования является интеллигенция как феномен российского общества.
Предмет исследования . Предметом исследования выступает деятельность и роль интеллигенции в самоопределении российского общества, становлении и развитии духовной культуры.
Степень изученности темы. Исследование духовности российского общества во всем ее разнообразии содержания и форм в культуре имеет давнюю традицию и представлено в работах Н.М. Карамзина, В.О. Ключевского, В.С. Соловьева, в исследованиях русских философов П.Я. Чаадаева, Н.А. Бердяева, С.Н. Булгакова, В.В. Зеньковского, Э.В. Ильенкова, И.А. Ильина, Н.О. Лосского, В.В. Розанова, Г.П. Федотова, П.А. Флоренского, в литературно-публицистических произведениях А.И. Герцена, Н.П. Огарева, В.Г. Белинского, Ф.М. Достоевского, Л.Н. Толстого и др., которые пытались понять сущность и природу духовного, определить ведущие черты русского характера, раскрыть содержание абсолютных духовных идеалов, наиболее типичных для русского человека и русского интеллигента.
В них прослеживаются подвижнический труд представителей интеллигенции по вовлечению широких народных масс в исторический процесс, освещается фактический материал. В исследовании А.В. Ушакова показаны методы и формы деятельности интеллигенции, приемы социализации личности и общества. В теоретическом аспекте рассматривается идеология буржуазии и пролетариата, проблема идеологической борьбы, непременным участником которой является интеллигенция. Познавательный интерес представляет книга Г.П. Федотова «Новая Россия: судьба и грехи России». В ней отражены, хотя и частично, вопросы, связанные с позицией и ролью интеллигенции в общественной жизни страны.
В работе М.Ю. Лотмана "Интеллигенция и свобода (к анализу интеллигентского дискурса)" отмечается, что "концепт интеллектуала смещается из сферы чисто интеллектуальной в сферу нравственности, что делает русскую интеллигенцию непохожей на западную интеллектуальную элиту". Лидер российского либерализма П. Струве отмечал: "русская интеллигенция как особая культурная категория есть порождение взаимодействия нашего культурного, экономического и политического развития. До рецепции социализма в России русской интеллигенции не существовало, был только "образованный класс" и разные в нем направления".
В историографию проблемы определенный вклад внес исследователь Л. Гудков, опубликовав работу "Образованные сообщества в России: социологические подступы к теме". В ней он отмечает, что интеллигенция повинна в истощении культурных, идеологических, человеческих ресурсов в постсоветский период. Доктор философских наук Б.М. Фирсов провел исследование по теме "Интеллигенция, власть и коммуникация".
Изучению общественной деятельности интеллигенции посвящена работа В.А. Дмитриева «Необходимость культуроцентризма». Наряду с теоретическими аспектами автор раскрывает и практическое влияние интеллигенции на новейшие течения в общественной жизни. Генезису русской интеллигенции посвящен труд В.В. Григорьева «Императорский С.-Петербургский университет в течение первых пятидесяти лет существования».
Все эти работы можно отнести к разряду определенного уровня общетеоретического и культурологического осмысления роли интеллигенции в общественной жизни страны. Анализ преобразований в области культуры сопровождается освещением последствий происходящих перемен в стране, прежде всего, в духовной сфере.
1. Сущность понятия «интеллигенция»
Термин «интеллигенция» можно охарактеризовать как довольно устойчивый в обыденном сознании и обиходном употреблении, хотя споры об определении понятия «интеллигенция» не утихают многие годы.
Все многообразие подходов к определению интеллигенции можно, свести к двум — культурологическому и социологическому. Первый ставит на первое место неформальные, идейно-нравственные признаки. Второй, игнорируя эти признаки, выдвигает на первый план критерии формальные, прежде всего, социально-экономические.
Некоторые исследователи кладут в основу определения интеллигенции характер (умственный) труда. Однако этот критерий нельзя признать корректным, ибо научно-технический прогресс настолько увеличил разброс видов умственного труда — от уникально-творческого до рутинно-подсобного, что у социологов, имеющих дело с вычленением в социуме определенных социальных групп и точным количественным анализом, возникла необходимость конкретизировать определение интеллигенции, указав на ее особое место в структуре работников, обслуживающих духовную жизнь общества.
Интеллигенция - сложное, многогранное и противоречивое явление российского народа и его культуры. Дискуссия о сущности этой социальной группы общества идет с момента ее возникновения. Слово "интеллигенция", впервые обретшее современное значение именно в русском языке, своим происхождением связано с латинским существительным intelligentia - понимание, разумение, способность разъяснить идеи и предметы; ум, разум. В средние века это понятие имело теологический характер. Оно рассматривалось как Ум Божий, как высший надмировой Разум, в самом себе творящий многообразие мира и отличающий в этом многообразии самое ценное, приводящее его к самому себе. В таком смысле это понятие употребляется и Гегелем в "Философии права": "Дух есть... интеллигенция".
В России понятие "интеллигенция" в качестве термина стало употребляться более чем сто лет назад, в 60-е годы XIX века, и впоследствии из русского языка перешло в языки других народов. Авторство этого термина приписывается русскому писателю П.Д. Боборыкину. В вышедшем в 1870 году романе "Солидные добродетели" русский беллетрист ввел понятие "интеллигенция" в широкий обиход и так определил его содержание: "Под интеллигенцией надо разуметь высший образованный слой общества, как в настоящую минуту, так и ранее, на всем протяжении XIX века и даже в последней трети XVIII века". Главный герой этого романа считает, что для русской интеллигенции единственный нравственно оправданный путь - это путь в народ, к социальным низам.
Первозданный смысл понятия интеллигенция означает, прежде всего, общественное назначение человека, порожденного самим обществом и для развития и самопознания общества.
В середине 50-х гг. Я. Щепаньский предложил социологическую модель, в соответствии с которой к собственно интеллигенции следовало бы отнести всех специалистов с высшим и средним специальным образованием (критерии образовательного ценза), вкладывающих в свой труд индивидуальные творческие и интеллектуальные усилия (критерий творчества). Данная совокупность дальше классифицируется по типу выполняемых в обществе функций (место в общественном разделении труда), в связи с чем выделились «творцы культуры» (научные работники, литераторы, актеры, художники, музыканты, архитекторы, научные работники библиотек); «организаторы социальной и экономической жизни» (инженеры, техники, работники гостиниц, директора институтов, высшие функционеры госадминистрации); «эксперты» (терапевты, стоматологи, фармацевты, учителя, духовенство, сельхозспециалисты, издательские работники). Неполнота профессионального перечня, подвижность границ между группами здесь очевидна. Предложенная рабочая социологическая модель была подвергнута критике, однако попытки заменить при изучении данной социальной группы понятие интеллигенция «работниками умственного труда» или «специалистами» не увенчались успехом, ибо использование понятия «работник умственного труда» в условиях интеллектуализации многих видов физической работы, затрудняло идентификацию многих промежуточных пограничных профессий. Определение же «специалист» позволяло подключать к данной категории и тех, кто достиг уровня необходимой компетентности путем традиционного профессионального обучения, и тех, кто добивался этого долголетним опытом, склонностью к изобретательству, рационализаторству и т.п. После длительной полемики социологи вернули в обиход исходный термин «интеллигенция», как адекватно обозначающий данную социальную общность, мобильность которой связана с любыми преобразованиями социальной структуры общества.
Если отталкиваться от культурологического подхода (в основе которого лежит понятие «интеллигентности», «интеллектуальности»), то ситуация становится еще запутаннее, так как операционально, на эмпирическом уровне невозможно выделить эту социальную группу. Вот какую характеристику группе интеллектуалов дает польский исследователь В. Маркевич: «К ней относятся наиболее выдающиеся ученые, не обязательно, впрочем, гуманитарной профессии, известные писатели, артисты, журналисты. Определить, хотя бы в грубом приближении структуру этой группы невозможно, ибо она в общественном мнении представлена как неформализованная разрозненная совокупность выдающихся индивидуальностей, осуществляющих самостоятельную деятельность, наделенных незаурядными знаниями, умом, огромным авторитетом и компетентно высказывающихся в вопросах, которые представляют большую важность для польского народа и всего человечества. Механизм воздействия на определенные социальные явления со стороны интеллектуалов весьма сложен. Он функционирует чаще всего таким образом: получившая широкую известность творческая личность выступает в общественном мнении как образец для народа и его культуры, в связи с чем данная личность начинает со временем считаться авторитетным представителем своего народа даже в областях, не охватываемых его профессиональной компетенцией. Таким образом, на данную личность ложится огромная ответственность (также и политическая) за свои поступки и слова, ибо ее голос получает, как правило, широкий общественный резонанс». Очевидно, что в основе подобного подхода лежат прежде всего неформальные, идейно-этические признаки..
А. Севастьянов выделяет внутри интеллигенции три основных группы или слоя. К первой, самой многочисленной группе относятся специалисты массовых профессий — врачи, учителя, инженеры, юристы, офицеры, священники, некоторая часть творческой интеллигенции. Интеллигенция второго круга — историки, философы, социологи, литературоведы, некоторая часть писателей, художников — обеспечивает потребности самой интеллигенции. Наконец, интеллигенция третьего круга — это фактически интеллектуальная элита, генераторы идей, определяющих деятельность всей интеллигенции в целом. В социологических исследованиях, на данные которых мы будем ссылаться ниже, речь идет, прежде всего, о первом, самом массовом круге интеллигенции, представителей которой в социологических анкетах, как правило, называют инженерно-техническими работниками, служащими-специалистами, специалистами с дипломом, управляющими специалистами и т.п. Но для нас основным критерием является критерий образовательного ценза, а именно обладание высшим образованием. Именно по этому признаку мы выделяем в социуме группу интеллигенции или специалистов с высшим образованием, и все количественные характеристики, изложенные ниже, будут касаться лиц с высшим образованием, независимо от сферы занятости, должности, обладания властью, уровня доходов и т.п.
Такой подход, несмотря на его ограниченность и уязвимость для критики, дает возможность количественного анализа процессов, происходящих как внутри этой социальной группы, так и тенденций изменения самой интеллигенции в условиях трансформирующейся социально-политической системы в России.
Мы уже отмечали структурную «слоистость» интеллигенции, наличие в ней разнообразных групп и слоев. Тем не менее, можно выделить ряд общих, «родовых», исторически неизменных признаков интеллигенции. К ним относится идейно-этическая неоднородность , проявляющаяся в отличии духовного мира, материальном и социальном положении, разных приоритетах и т.д. А поскольку интеллигенция — самый идеологизированный слой общества, то противоречия внутри нее достигают особой остроты. Отсюда второй родовой признак — внутригрупповой антагонизм , который является следствием первого. Третья особенность интеллигенции — индивидуализм , поскольку, несмотря на поточный метод обучения в коллективе, процесс созревания интеллигента индивидуален, так как знания, навыки и др. не столько ему даются, сколько берутся, творчески и индивидуально. Наконец, четвертая особенность (следствие предыдущей) — обостренная любовь к свободе, тяга к независимости. «Но полная свобода проявления собственной личности — это такое требование, исполнение которого очень жестко ограничено общественными условиями, и осознание этого факта с неизбежностью приводит интеллигента к общественной борьбе за демократические свободы. Но ведь стремление к свободе и борьба за нее требуют единения, которого нет внутри интеллигенции. В этом диалектическое противоречие, оплодотворившее историю интеллигенции, но и сообщившее этой истории, особенно в условиях России, трагический характер».
Интеллигенция формируется не стихийно, этот процесс имеет свои закономерности. По мере становления новой системы с ее особым политико-экономическим и социокультурным укладом пришедшие к власти сословия или классы создают свою интеллигенцию, которая вскоре претендует на роль общественного и культурного лидера. Еще Антонио Грамши, сравнивая опыт русской революции с европейской историей, отмечал в 1930 г., что всякая социальная группа, зарождаясь на почве экономического производства, создает себе один или несколько слоев интеллигенции, «которые придают этой группе однородность и сознание ее собственной специфической роли» как в экономике, так и в социально-политической области. «Организаторами новой культуры» называет А. Грамши эту новую интеллигенцию, которая выводит вслед за собой на общественную арену новый социальный класс. Осознает это выходящий на историческую арену класс (слой) или нет, но поступает так потому, что без освоения сферы культуры, без освоения в этой сфере определенного пространства он не в состоянии осознать ни самого себя в качестве субъекта в историческом процессе, своей роли в нем, ни убедить общество в правомерности и необходимости исполнения указанной роли.
Любая политическая власть, какие бы нравственные ценности она ни провозглашала, не может следовать им, ибо действия ее представляют реализацию ценностей определенной социальной группы, которая привела субъекта к власти. Даже при развитой демократии народ следует за наиболее значимыми для него группами или личностями. Зарождающаяся же демократия отягощена привязанностями к прошлому или полным анархическим отрицанием его, что не может не отразиться на формировании групповых интересов, на их приоритетности в процессе выбора субъекта власти, ее системы и форм. Стремящиеся к власти определенные группы или их представители, сориентированные на интересы выдвигающих их групп, вынуждены при получении власти эти интересы реализовывать, подавляя в той или иной мере оппозиционные им группировки.
Может ли какая-либо политическая власть в своей деятельности ставить во главу угла общечеловеческие ценности? История свидетельствует, что пока этого не удавалось сделать ни одной социальной группе, пришедшей к власти. Не потому ли реализацию гуманистического принципа: человек — цель, а не средство,— человечество связывает или с царством Божьим на небе, или с утопическими представлениями о царстве справедливости на земле? Невозможность реализации гуманистических идеалов во всей полноте приводит к концепции «меньшего зла», идеи достаточно опасной из-за субъективности трактовки добра и зла, степени зла.
Исходя из сказанного, особый интерес представляет анализ того, какой класс, слой (классы, слои, группы) выходят на первый план в посттоталитарной России, какую интеллигенцию вызывают эти слои к жизни, к социально-политической активности, какая культура выходит на первый план. Ответы на эти вопросы требуют специального многопрофильного исследования. Мы же остановимся на некоторых процессах, затронувших российскую интеллигенцию в условиях трансформирующегося общества.
2. Предназначение и функции интеллигенции
Социокультурная миссия интеллигенции необычайно сложна и разнообразна. Она охватывает различные сферы культуры - от нравственной и художественной, до политической. Это - образование и просвещение, художественное творчество и идейная борьба. Следует выделить несколько основных функций интеллигенции.
Функция 1. Интеллигенция выполняет специальную функцию прямого субъекта духовного производства.
Как и другие компоненты социальной жизнедеятельности - хозяйство, политика, социальные отношения - культура охватывает или затрагивает так или иначе все общество, все группы и всех индивидов. Поэтому уже на ранних этапах истории выделяются "специалисты" - шаманы, гадатели, предсказатели, жрецы, вожди, которые могли "накапливать мудрость" и сосредоточивать в себе недоступные остальным членам коллектива духовную силу, опыт, знания.
На более продвинутом уровне, в усложнившихся условиях существование культуры поддерживается деятельностью интеллигенции. В числе синонимов этого термина можно встретить слова "книжники", "мудрецы", "учителя", "специалисты". В течение долгого времени во всех обществах поддержание культуры совпадало с религиозными функциями, осуществлявшимися духовенством как высшей интеллигенцией. По мере усложнения духовной деятельности появляется и светская культура, поддерживаемая собственно интеллигенцией.
Характер интеллигенции во многом отличается в зависимости от социокультурного типа данного общества, роли государства и степени самостоятельности светской культуры. Тем не менее в ее деятельности можно выделить то общее, что в той или иной степени присутствует в каждом развитом обществе. Именно интеллигенция осуществляет основные функции по обеспечению духовного производства, включая творческое создание новых идей, образов, норм, знаний, которые становятся затем достоянием общества.
Интеллигенция как субъект духовного производства служит правде, истине, идеалу. Именно на этой стезе она вместе с народом сознательно выражает общечеловеческие ценности. Заглавная роль интеллигенции в обществе - нести нравственную миссию, являться при любых обстоятельствах жизни носителем такой социальной ценности, как интеллигентность - способность воспринимать, сохранять, распространять и создавать духовные ценности. Эта роль интеллигенции настолько велика, что самый авторитарный режим вынужден вводить интеллигенцию в свой состав в качестве специалистов по различным сферам жизни общества, допускать определенное распределение функций, подчиняя и приспосабливая духовную сферу к своим задачам, хотя бы ценой резкого ограничения этой сферы и деформации ее подлинных общественных функций.
Функция 2. Хранение и трансляция, упорядочивание и распространение культурных ресурсов, удержание норм и ценностей, исторической памяти.
Без обеспечения такой функции невозможно ни сохранение общества, ни его адаптация к изменяющимся условиям. Именно она ложится на плечи самой многочисленной группы интеллигенции - учителей, библиотечных и музейных работников, редакторов, реставраторов, работников системы просвещения, программистов и т.д. Их роль в общем процессе культурной жизни может быть обыденной и почти безымянной, но именно благодаря их постоянной работе общество обеспечивается культурой.
Функция 3. Творческий процесс выработки новых идей, образов, моделей действий, политических и социальных программ.
Отличительная особенность носителей этого типа функций - высокая степень индивидуализации, так как инновации (нововведения) большей частью являются результатом творческих усилий отдельных личностей или малых групп коллективов. Поэтому за инновацией обычно закрепляется собственно имя автора или группы. Такое творчество неизбежно протекает через разрыв с безусловными запретами и представлениями, нарушение принятых представлений, норм и правил. Но такой процесс нередко сопровождается не только мысленным экспериментированием над общественными конструкциями и доктринами, но и экспериментом над собой и своей судьбой. Поэтому судьба изобретателей и новаторов далеко не всегда благополучна, в отличие от хранителей, которые могут рассчитывать на более спокойную, хотя часто малозаметную жизнь. Однако именно по степени способности общества к принятию нового следует оценивать его развитость.
Новаторская духовная деятельность - процесс мало управляемый, во многом зависящий от субъективных личностных факторов и от духовной атмосферы в обществе, от степени динамичности его культуры и от восприимчивости общества к инновациям. Поэтому всякое развитое общество поддерживает те специфические институты - фонды, центры, академии, в которых создается благоприятная среда для появления творческих открытий и изобретений. Важной функцией этих центров является не только материальная поддержка творчества, но и признание со стороны коллег (соратников и соперников), распределение авторитета. Произвольное вмешательство и подавление таких внутренних механизмов самооценки может привести к ослаблению творческой атмосферы, снижению духовного потенциала.
Функция 4. Анализ и отбор посредством критики наиболее важных и достойных достижений духовной жизни.
Между творческой элитой и обществом существует неизбежный разрыв, дистанция, преодоление которой необходимо для признания нового открытия, акта духовного творчества. Для того чтобы результаты инновации были переданы для общего пользования, они должны быть санкционированы, одобрены и интерпретированы другой группой, осуществляющей критику, то есть, необходим тщательный анализ и отбор наиболее важного и достойного. Эту функцию выполняет интеллигенция посредством критики.
Критика должна соотнести новое с имеющимся духовным наследием, согласовать со сложившейся духовной жизнью. Кроме того, критика должна соотнести новое с признанными ценностями и представлениями, с музеем, университетом и школой, с существующими взглядами и представлениями. Критика по самой сути апеллирует к авторитетам, образцам, именам, вкусам, признаваемым в данной профессиональной среде и различных сферах общественной жизни. Именно критика "возводит пантеон" классиков прошлого и настоящего, без которых невозможно отделить высокое от заурядного, оригинальное произведение от заимствованных или тривиальных работ. Вместе с тем популяризаторская работа призвана растолковать сложные произведения и открытия, донести их до массового читателя, публики, до широких слоев населения.
Интеллигент несет величайшую ответственность за судьбу своего Отечества, человека, за то, какие мысли и чувства внушает, какие нравы поддерживает, укореняет. Он, конечно же, ограничен в своей свободе, но сама ограниченность должна быть результатом его свободного выбора. В этом драматизм проблемы взаимоотношений интеллигенции и власти.
Власть призвана создать условия и гарантировать возможность независимого существования и волеизъявления интеллигенции. Ведь прогресс современного, цивилизованного общества просто невозможен без полета мысли, консолидации творческих сил общества, с которыми ей, власти, не обязательно конфликтовать даже тогда, когда она с чем-то не согласна. Умная власть стремится найти себя в интеллектуальном процессе, объединяясь с его участниками на почве культуры, деятельности общественного разума, а не голого властвования, отношений господства и подчинения. Прислушиваясь к художнику или философу и ученому-обществоведу, власть получает возможность увидеть мир во всей его пестроте, многообразии, перспективе развития.
Н.С. Хрущев тоже не жаловал интеллигенцию, недооценивал роль фундаментальных наук, практиков противопоставлял теоретикам, страдал узостью мышления во взглядах на интеллигенцию, творческую личность. Явно отрицательный характер носили частые вмешательства Хрущёва в дела культуры. Его субъективные и некомпетентные категоричные оценки художественных произведений наносили большой вред развитию искусства, калечили судьбы людей.
Государственная власть, требуя от интеллигенции услуг и выполнения госзаказа, оплачивала ее существование, подкармливала, развращала наградами и подачками. В результате у значительной ее части сформировались опасное для творческих людей чувство гражданского меркантилизма и иждивенчества. Как правило, это превращало творца в администратора, порождало творческое бесплодие. И примеров тому не счесть как в прежние, так и в нынешние времена. Трудные времена сказались на моральном облике интеллигенции. Значительная ее часть теряла положительное и благородное, высоконравственное, культурное призвание.
Исчезали достоинство и нравственная стойкость, смелость и мужество, твердая способность держаться на высоте идеалов. В известном выборе между расчетом и истиной интеллигенты, как и все люди, оказались по разные стороны баррикад.
В течение трех сталинских, одного хрущевского, почти двух брежневских десятилетий социальная система превратила идейность и духовность из символов общественного служения в особые формы зависимости и подневольности, в оправдание любой идейно-лакейской посредственности. Всякая диктатура неизбежно является диктатурой посредственности. Интеллигенция была надломлена, лишилась способности к единению и сопротивлению. А без личной духовной независимости интеллигент перестает быть нравственным примером, образцом интеллигентности.
Так проходил драматический процесс отчуждения интеллигенции:
- во-первых, через тоталитарные социокультурные условия;
- во-вторых, через административное, казенное управление ею.
Подобная культурная политика направлялась на постоянное и целенаправленное давление на интеллигенцию, подвергала преследованиям и гонениям мастеров культуры, противопоставляла их народу. В свое время Дмитрий Мережковский в статье "Грядущий Хам" писал, что среди всех печальных и страшных явлений, которые приходится переживать русскому обществу, самое печальное и страшное - дикая травля интеллигенции. Правящей верхушке интеллигенция как сила была не нужна, более того, воспринималась как сила чужая и опасная. Вызвано это было тем, что руководство страны, само страдая недостатком культуры, противопоставляло ее политике, боялось ее и ее правды.
3. Генезис российской интеллигенции
Как особый социальный слой интеллигенция начала формироваться в России еще в феодальную эпоху преимущественно из среды дворянства и духовенства. Для ее формирования потребовались долгие годы.
Прообраз первых русских интеллигентов, по мнению Б.Н. Милюкова - автора "Очерков по истории русской культуры", появился при Петре I. Он впервые собрал кружок самоучек-интеллигентов, призванных помогать ему при насаждении новой государственности. Петр I привлек голландцев, датчан, шведов, немцев, сделав их своими, русскими. Они восприняли и впитали в себя русскую культуру, развивали и обогащали ее.
После реформы Петра стране пришлось пройти длительный путь, чтобы создать свою национальную, удивительно яркую интеллигенцию, породившую выдающееся явление мировой культуры - русскую культуру, а в ней имена Пушкина, Лобачевского, Достоевского, Чайковского и многих других. Николай Бердяев первым русским интеллигентом называл Радищева, автора "Путешествия из Петербурга в Москву".
Процесс формирования интеллигенции значительно ускорился в 40-е годы XIX века. Самодержавие не могло уже предотвратить процесс демократизации образования. Среди учащейся молодежи все более увеличивалось число разночинцев - выходцев из разных сословий (духовенства, купечества, мещанства, чиновничества), в основном занимающиеся умственным трудом, которые пополняли слой интеллигенции.
В пореформенную эпоху, когда завершается формирование этого нового общественного слоя, разночинский элемент в его составе становится преобладающим. Это обстоятельство имело чрезвычайно важное значение в демократической направленности деятельности русской интеллигенции, ее активной социальной и гражданской позиции.
Русский девятнадцатый век был поставлен мировым общественным мнением рядом с европейским Возрождением. Лучших представителей интеллигенции в России отличали морально-этические притязания, благородные и высоконравственные черты: сострадательность и человечность, честность, обостренное нравственное видение мира, развитость ума, способность критически и самостоятельно мыслить и оценивать социальную жизнь; вера в социальное чудо, жертвенность, проникнутая человеческими муками, связанная с глубочайшей ответственностью за судьбу народа.
Отличительной чертой российской интеллигенции всегда являлось народолюбие, иногда доходящее до народопоклонства. Она всегда думала и думает о народе, способна на самоотречение во имя истины и воплощения поставленных целей. Сословие дворян, разночинцев "сжигало" себя ради идей всеобщего равенства, ради отмены крепостного права, ради свободы, социальной справедливости. Обостренная любовь интеллигенции к народу во многом определяется истоками ее происхождения. "Эхом русского народа" называл себя Пушкин. Из недр народа вышел всеобъемлющий ум Ломоносова, известные писатели, художники, композиторы. Народный источник позволяет интеллигенции тонко понимать тайну человеческого бытия, драму человеческого существования, которая, по словам Ф. Достоевского, "состоит не в том, чтобы только жить, а в том, для чего жить". По-прежнему высоким остается уровень интеллигенции, вышедшей из народа в наше время.
Вместе с тем, немалая часть интеллигенции выражает крайний пессимизм, неверие в духовные силы русского народа, дает уничижительную оценку русскому человеку. И это приводит к противоречиям во взаимоотношениях интеллигенции и народа.
Взаимоотношения интеллигенции и народа никогда не были однозначными, ясными, прямолинейными. Русскому крестьянину власть царя порой была ближе и понятнее, чем призывы интеллигенции. Например, напрасно обольщала себя интеллигенция 60-х годов XIX века, что ей удастся слиться с народом, что их идеалы совпадают. Ее "хождение в народ" провалилось, ее не поняли. А когда народовольцы убили Александра II, полагая именно в этом исполнение "народной воли", крестьянство однозначно осудило и отвернулось от них.
Взаимоотношения интеллигенции и народа оставались важнейшей проблемой общественно-культурной жизни на рубеже XIX - XX веков. Многие из деятелей культуры осознавали и глубоко переживали тот факт, что в жизни происходило расхождение, непонимание этих двух сил русского общества. Вопрос об отношениях интеллигенции и народа был "самым больным, самым лихорадочным" для А. Блока. "Стоит передо мною моя тема, тема о России (вопрос об интеллигенции и народе в частности). Этой теме я сознательно и бесповоротно посвящаю жизнь... Несмотря на все мои уклонения, падения, сомнения, покаяния, - я, иду", - писал он в письме к К.С. Станиславскому в 1908 году. В представлении Блока интеллигенция и народ всегда противостоят друг другу. Если интеллигенция выступала носителем культуры, то народ был выразителем стихийной, природной силы, в которой поэт видел положительное начало.
В этом же году А. Блок выступил в Религиозно-философском обществе с докладом "Народ и интеллигенция", в котором говорил о необходимости поиска путей связи интеллигенции с народом. В.Г. Короленко, участвуя в обсуждении этого доклада, также признал существование разрыва между народом и интеллигенцией, но, вместе с тем, утверждал, что народ все дальше уходит от трех китов - православия, самодержавия, народности.
Исторический опыт показывает, что у народа России всегда был духовный наставник, к нему тянулись, ему верили. Он просвещал, вдохновлял, вселял веру, надежду, любовь, говорил о таких нравственных чертах, как честность, добросовестность, правдолюбие, любовь к Родине. Он выстраивал идеи социального благосостояния, единения, спасения державы, определял цель - какую нужно достичь. Российский писатель, поэт, летописец, художник всегда помнил, что он обречен на общественную исповедь. И как исповедь перед народом и для народа он расценивал свое творение, сделанное, содеянное. Вместе с тем, этот исторический опыт подсказывает, что интеллигенции необходимо быть осторожной в надеждах на народ, быть мудрее, честнее перед ним, не подделываться под него. В этом залог честных, гармоничных отношений между интеллигенцией и народом, которые отвечают интересам прогрессивного развития российского общества, интересам дальнейшей интеграции отечественной культуры в культуру мировую.
Интеллигенция по своему составу весьма неоднородна. Представителями интеллигенции являются люди с разным образованием, духовным миром, находящиеся на самых различных уровнях социальной иерархии. Вместе с тем история интеллигенции показывает, что всех их объединяет ряд неизменных сущностных признаков.
К ним, прежде всего, относятся:
- ориентация на общечеловеческие качества, приверженность идее справедливости, критическое отношение к существующим социальным формам правления общества, далеким от идеалов гуманизма и демократии;
- единство духовной природы человека-интеллиента и людей, чьи интересы и потребности он выражает;
- верность народу, патриотизм, активное подвижничество, творческая одержимость;
- глубоко развитое понимание своего "Я", независимость, достаточная самостоятельность, обостренная любовь к свободе, к свободе самовыражения. Личностное начало осознается интеллигентом как высшая ценность;
- мужество, стойкость в отстаивании своих, продиктованных совестью и убеждением, позиций;
- противоречивость, социально-нравственная напряженность между различными отрядами интеллигенции;
- своеобразное, двойственное осознание действительности, приводящее нередко к серьезным политическим колебаниям, проявлению консерватизма, некоторой импульсивности на события в жизни;
- нередкое сочетание одухотворенности с меркантилизмом, высокой степени самосознания с эгоцентризмом.
Российскому интеллигенту всегда была свойственна двойственность характера: свобода духа у него скорее черта индивидуальная, чем социальная. Отсюда порой его больше волновало личное, индивидуальное ведение, чем социальное движение народа. У многих интеллигентов, с одной стороны, просматривается независимость идеи, а с другой, неприспособленность и неумение реализовать ее.
Многие неоднозначные черты интеллигенции проявляются под воздействием обстоятельств, зависят от режима власти, духовной атмосферы в обществе, которую она во многом создает сама.
Интеллигентность характеризуется определенной степенью нравственной зрелости личности, независимо от социально-классовой принадлежности. Это качество мышления, безупречность в поступках, ощущение себя человеком по отношению к любому другому человеку, способность поставить себя на место другого человека.
Интеллигентность проявляется в трезвой самооценке своей личностной деятельности, в понимании человеческого в человеке, в способности чувствовать его, тонко относиться к его странностям и слабостям, ощущать трагедии, переживаемые человечеством. Она связана с забытыми душевными человеческими свойствами - милосердием, потребностью помогать ближнему, чувством ответственности за судьбы людей.
Интеллигентность есть ни что иное, как сплав умственной и нравственной культуры. В свое время академик Д.С. Лихачев говорил, что нельзя притвориться интеллигентным. Можно притвориться добрым, щедрым, даже глубокомысленным, мудрым, наконец, но интеллигентным - никогда".
4. Современное состояние российской интеллигенции
Одним из основных и достаточно тревожных процессов, наблюдаемых в настоящее время, является процесс размывания интеллигенции. Этот процесс идет по следующим направлениям.
Первое связано со становлением новой российской государственности, в ходе которого многие представители интеллигенции уходят во властные структуры, переставая быть собственно интеллигенцией, становясь чиновничеством, бюрократией, номенклатурой. Второй путь «ухода» интеллигенции вызван тем, что в условиях перехода к рынку, в связи с резким падением уровня зарплаты в госсекторе экономики, не имея возможности обеспечить себя, семью материально, многие представители интеллигенции меняют профессию, уходят в коммерческие и т.п. структуры, т.е. уходят из сферы интеллектуального труда. Третье направление — это внешняя эмиграция, отъезд за рубеж специалистов, ученых, писателей, деятелей культуры и т.д., т.е. речь идет о потере страной талантов, умения, профессионализма, компетентности.
Последствия этих процессов чрезвычайны — разрушение интеллектуального, нравственного фонда России, отбрасывание ее на многие годы назад.
С одной стороны, названные тенденции и пути «ухода» интеллигенции являются следствием экономических и политических преобразований в нашей стране, в ходе которых идет формирование новой социальной структуры, появляются новые социальные слои и группы, вбирая в себя вчерашних «бюджетных» интеллигентов. Это процесс объективный и воспрепятствовать ему невозможно. В то же время настораживают некоторые «антиинтеллектуальные» и «антинаучные» мнения и настроения, складывающиеся как в обществе, так и в государственной политике.
Российское общество, Российское государство переживает сейчас тяжелый, мучительный и затяжной кризис. Последние годы характеризовались не только повальным увлечением политическими проблемами, но и явным конфликтом былых нравственных позиций советского общества и новых экономических реформ. Кризисные отношения в обществе усугубились крушением национальной экономики и полным распадом потребительского рынка. Бедность, которая была серьезной проблемой во времена перестройки, стойко возрастала в постперестроечном периоде как результат резкого сокращения выпуска продукции и повышения цен на нее. С переходом к политике либерализации цен бедность становится наиболее актуальной проблемой для нашего народа.
Наблюдается процесс перехода относительно богатых в разряд наиболее бедной части нашего населения, которому особенно подвержены такие социальные группы, как квалифицированные и неквалифицированные рабочие, работники сельского хозяйства и специалисты с дипломами, т.е. интеллигенция.
О том, что материальное положение интеллигенции ухудшается, свидетельствуют данные шести этапов Всероссийского мониторинга, проведенного Институтом социологии РАН. На предложение оценить свою жизнь в сравнении с тем, что было полгода назад, 73 % респондентов с дипломами ответили, что жить стало хуже (май 2001 г.), в декабре 2001 г. жизнь за последние полгода ухудшилась у 60% интеллигенции, в марте 2002 г. 55% отметили снижение своего жизненного уровня по сравнению с декабрем 2001 г. и в июне 2002 г. снижение своего материального положения отметили еще 38% специалистов с высшим образованием (в сравнении с мартом 2002 г.), в феврале 2003 г. на ухудшение жизни за последние полгода указали 50% интеллигентов.
Таким образом, приведенные выше данные свидетельствуют о стабильной тенденции ухудшения жизненного уровня интеллигенции. Эта социальная группа фиксирует ухудшение своего положения во всех сферах жизнедеятельности, причем «пик» ухудшения приходится на удовлетворение первичных потребностей. Немного лучше обстоят дела с возможностями для дополнительных заработков, но в целом оценка интеллигенцией своих собственных жизненных перспектив довольно плачевна. Все шесть этапов мониторинга подтвердили стабильность тенденции на ухудшение жизненных перспектив для людей с высшим образованием.
Таким образом, социологические исследования фиксируют резкое ухудшение социального самочувствия интеллигенции, а также ее довольно низкие оценки как экономической, так и политической ситуации в стране. Обратимся к ответам респондентов с высшим образованием на некоторые вопросы российских мониторингов (май 2001; декабрь 2001; март 2002; июнь 2002; февраль 2003). Сравнивая полученные данные, мы видим, что общая оценка экономической ситуации мало меняется. Число оптимистов, считающих, что ситуация в экономике улучшается, остается на уровне 9-10% (среди россиян в целом несколько меньше). Доля пессимистических оценок также меняется мало — на ухудшение ситуации указывают от 80% в 2001-м, до 60% в 2003 г.
Таким образом, оценки российской интеллигенцией экономической ситуации в стране остаются стабильно негативными.
Что касается оценок политической ситуации в стране, то наблюдается тенденция снижения положительных оценок — что она становится лучше отмечали 15,4% (май 2001); 6,3% (декабрь 2001); 1,3% (март 2002); 5,6% (июнь 2002). Если число респондентов с высшим образованием, дающих пессимистические оценки (ситуация ухудшается), на протяжении трех опросов постепенно увеличивалось (64,2%; 69,7%; 77,2%), то в июне 2002 и в феврале 2003 г. пессимистов оказалось меньше — чуть больше половины, преимущественно за счет увеличения числа респондентов, затруднившихся ответить, а также тех, кто счел политическую ситуацию не изменившейся.
Из приведенных выше данных очевидно, что интеллигенция довольно критически оценивает как политическую, так и экономическую ситуацию в стране.
Поэтому неудивительно, что от опроса к опросу снижается число лиц, разделяющих следующую точку зрения: «Дела в России движутся в правильном направлении (20,2%; 16,8; 9,1; 13,2; 9,7%). Преобладают мнения (чуть больше половины опрошенных), что страна движется в «отчасти правильном» направлении, вдвое возросло число противников избранного курса — с 16,6% (май 2001) до 34% (февраль 2003). В то же время больше половины представителей интеллигенции уверены в необходимости перехода к рыночной экономике (59,2%; 67,9; 54,8; 56,6; 52%) - средние по массиву россиян практически на 10% ниже. Противников подобной экономической политики среди интеллигенции около 20%, столько же затруднившихся определить свое отношение к рыночной экономике.
Однако при этом необходимо отметить следующее — все более осознанным становится подход россиян с высшим образованием к отдельным элементам рыночной экономики. Некоторая эйфория по поводу перехода к рынку, имевшая место в предыдущие годы, и фиксировавшаяся в исследованиях начала 90-х гг. сменяется более критичными оценками. Скорее всего, это связано с ухудшением социально-экономического положения большей части самой интеллигенции. К примеру, несколько снизилось за последние два года (63,4%; 62,4; 55,6; 54,0; 50%) число сторонников передачи собственности в частные руки (при этом каждый четвертый выступает против этого акта). Меньше респондентов стало разделять мнение о том, что улучшению положения в стране будет способствовать полная свобода частного предпринимательства (55,5%; 51,7; 44,4; 46,6; 47%), привлечение иностранного капитала (59,3%; 61,6; 54,3, 47,7; 45%). Подобные тенденции наблюдаются и по другим позициям, характеризующим состояние экономического сознания интеллигенции. Осознание интеллигенцией сложности экономической и политической ситуации в стране вызывает рост числа лиц, разделяющих мнение, что «угроза потери политической независимости России велика» (май 2001 — 28,1%; июнь 2002- 36,2%).
Ощущение дискомфорта, осознание своего положения как «уязвимого, критического и невозможного» (Д. Гранин) приводит к тому, что люди предпочитают замыкаться в кругу непосредственного общения, на уровне микросреды. Об этом свидетельствуют данные о самоидентификации респондентов. Так, до данным опроса, проведенного в июне 2002 г., чаще всего (по шкале «часто» — 3 балла, «иногда» — 2 балла, «никогда» — 1 балл представители интеллигенции идентифицируют себя с собственной семьей, близкими друзьями (2,58 балла), с товарищами по учебе, работе (2,26), людьми своего поколения (2,15), с теми, кто разделяет те же верования и взгляды (2,18).
Уменьшилось количество респондентов-интеллигентов, соотносящих себя с людьми своей национальности (с 2,19 — май 2001 до 1,97 — июнь 2002), с россиянами (2,01 — май 2001 до 1,80 - июнь 2002). В то же время несколько возросло число интеллигентов, относящих себя к тем, кто не интересуется политикой (с 1,31 — май 2001 до 1,50 в июне 2002).
Аналогичные тенденции (если судить по средним показателям по российскому массиву в целом) наблюдаются и в других социальных группах населения страны.
Эти же выводы подтверждаются и Всероссийским исследованием «Социальная структура и условия жизни», проведенным в конце 2002 — начале 2003 гг. (Госкомитет по занятости РФ). Опрошенные интеллигенты констатируют, что чувствуют себя связанными сильнее всего с членами семьи, родственниками (79%), с коллегами по работе (44%). Соотнесенность с другими группами невелика. Например, только 15% респондентов с высшим образованием (средняя по массиву — 9%) идентифицируют себя с людьми, имеющими сходные политические взгляды, 2% (средняя — 3%) — с людьми своей национальности.
По-видимому, подобные тенденции в самоидентификации социальных групп (и личностей) являются следствием проходящих в обществе процессов социальной дифференциации различных слоев и групп, когда необходимым дополнением к безличным общественным группам и формальным объединениям (всевозможным политическим партиям и т.п.) выступают первичные группы, основанные на непосредственном контакте (семья, круг друзей и т.п.), которые опосредуют отношения индивида и общества. В западных странах подобные процессы сопровождались возрастанием роли организованных, связанных общностью «идеологий», дисциплины и т.п. всевозможных «формальных» групп и объединений, и таким образом шло формирование гражданского общества. Мы же пока наблюдаем формирование ориентации на микросреду, малую группу, на ближайшее окружение при возрастающей аполитичности населения в целом и интеллигенции в том числе. Названные тенденции свидетельствуют: разрыв между властью и обществом увеличивается, предпосылок для формирования полноценного гражданского общества как элемента, составной части демократического государства становится меньше.
В связи с тотальным ухудшением материального и социального положения «бюджетной интеллигенции» — самого массового слоя российской интеллигенции, которая могла бы стать зародышем «нового среднего класса», отметим следующее. В течение последних лет констатируется переход к рыночной экономике, которая должна обеспечить отсутствие ограничений в зарплате и разнообразие форм собственности и предпринимательской деятельности. Следствием этих (и многих других) процессов является преодоление или уменьшение социально-экономической поляризации в обществе за счет увеличения «середины» в социальной структуре и появления «среднего класса». По этому пути идут страны, переходящие от тоталитарных систем к рыночной экономике. И в странах с рыночной экономикой к среднему классу относят интеллигенцию (кроме элиты), высококвалифицированных рабочих, управленцев среднего и низшего звена, при этом доходы средних слоев, работающих по найму прежде всего у государства, не могут быть ниже доходов средней и мелкой буржуазии. В России наблюдается совершенно иная ситуация. Во-первых, многие относят к среднему классу только буржуазные слои: торговцев, владельцев мелких предприятий, всякого рода бизнесменов и т.д. Во-вторых, их доходы многократно превышают средний уровень оплаты труда. В-третьих, уровень жизни и доходов тех, кто должен входить в «средний класс» (интеллигенция, высококвалифицированные рабочие), один из самых низких в стране.
Такова вкратце общая картина нынешнего социального расслоения в России, которая не вяжется ни с декларациями о появлении «среднего слоя», ни с «переходом к рынку». Наиболее парадоксальным в этой ситуации выглядит положение интеллигенции, когда зарплата профессоров, которые в западных странах входят в интеллектуальную элиту и в системе социальной стратификации стоят выше «среднего класса», у нас соответствует зарплате уборщицы московского метро. По данным Московской мэрии, на конец 2002 г. наиболее низкооплачиваемой категорией москвичей являлись работники науки, наиболее высокооплачиваемой — работники кредитно-финансовой сферы и страхования.
Подобная ситуация отчасти является следствием невостребованности интеллектуального потенциала, порожденной экстенсивной формой его накопления в предыдущие годы; и «сброс» невостребованного «балласта» происходит за счет людей, способных работать успешно и в других сферах, возможно, пришедших в область интеллектуального труда случайно. Так, из науки в коммерческие структуры только в 2001 г. ушло 90 тыс. человек. Оставшиеся же в науке должны быть востребованы и не подвергаться дискриминации, однако ситуация в российской науке складывается по-иному.
Однако, не смотря на то, что в последнее время в среде постсоветской интеллектуальной элиты особой популярностью пользуются рассуждения о «конце русской интеллигенции », о том, что «интеллигенция уходит», надо очертить и положительные стороны современного этапа развития нашей страны.
В пользу «приговора» интеллигенции приводятся развернутые и красноречивые аргументы: например, в сборнике статей «На перепутье (Новые вехи)», изданном группой авторитетных социальных философов в связи с 90-летием скандально знаменитого издания «Старые вехи», увидевшего свет в 1909 г. Так, один из авторов сборника Н.Покровский в статье, многозначительно озаглавленной «Прощай, интеллигенция!», прослеживая драматическую историю русской интеллигенции, приходит к следующему выводу: «Волею исторического случая мы оказались свидетелями и участниками окончательного разрушения интеллигенции и ухода ее с исторической арены... Интеллигенция уходит. Вместе с интеллигенцией уходит и мир ее идеалов. Ему нет места в новой климатической ситуации...».
Вместе с тем существует и другая точка зрения, развернуто изложенная в сборнике «Формирование российского интеллигента в университете»: сегодня Россия нуждается «в новом типе личности - нравственном интеллектуале, образованном человеке с обостренным чувством совести. В совершенном, законченном виде как этический идеал такой тип личности может быть выражен понятием интеллигент ». Иными словами, интеллигенция понимается не как социальная группа образованных людей, профессионально занимающихся высококвалифицированным умственным трудом (это - «кадры», «интеллектуалы», «специалисты»), а как специфически русский социально-психологический тип, обладающий особым нравственным сознанием - альтруистичным и демократичным, чуждым эгоистическому индивидуализму и национализму, мещанскому стяжательству, насилию, хамству.
Происходит смена поколений: советские разочарованные интеллигенты-отцы уступают место энергичным сыновьям и дочерям. Однако такой процесс нельзя назвать концом русской интеллигенции, напротив, он - ее естественное продолжение, воспроизводство на новом историческом этапе.
Нет необходимости ориентировать молодежь на копирование прекрасных моделей революционного (или какого-либо иного) прошлого.
Мир существенно изменился, Россия фундаментально трансформировалась, поэтому вряд ли представители Серебряного века могут служить путеводными маяками для современной молодежи. Воспроизводство русской интеллигенции - объективный естественноисторический процесс, и проблема состоит в том, какое участие может принять в нем высшая школа. Нужно учитывать, что современный профессорско-преподавательский корпус принадлежит советскому поколению интеллигенции, а ученики никогда не будут точными репродукциями учителей. Поэтому воспроизводство интеллигенции на новом историческом этапе пойдет совершенно новым путем.
Переход от постиндустриального к информационному обществу объективно должен повысить роль работников интеллектуального труда. Уже сегодня в развитых странах эта часть населения составляет ведущий социальный слой, как по численности, так и по влиянию на будущее нации. Интеллигенция является главной созидательной группой информационного общества. Именно от нее будет зависеть сохранение нации. Именно эта часть населения будет обеспечивать уровень прогресса и в России.
Защита интересов носителей знаний, культуры и духовности в России, возвращение их к управлению государством, т.е. определению приоритетов и целей его развития, разработке практической политики, включая управление и контроль за государственными ресурсами, - конкретная политическая задача для России, без решения которой она не сможет войти в новый период развития человечества в числе мировых лидеров. Управлять национальным богатством должны те, кто его создает. Это не только требование социальной справедливости. Это условие развития общества и экономики в переходный период.
Однако государство фактически устранилось от участия в развитии интеллектуального и духовного потенциала нации. Пренебрежение интеллектуальным и духовным развитием нации создает не только потенциальную, но и непосредственную угрозу национальной безопасности, ибо на смену экономическим, финансовым, военным факторам в политике государств приходит информационное воздействие. Отставание в информационной области ведет к тому, что присущее современным обществам социально-экономическое неравенство будет дополнено, информационным.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
В работе были рассмотрены следующие ключевые понятия: сущность понятия «интеллигенция»; генезис российской интеллигенции; современное состояние российской интеллигенции; сущность и предназначение интеллигенции.
Проделанный анализ основных процессов, имеющих место среди российской интеллигенции в период трансформации общества, позволяет сделать следующие выводы.
1) Россия нуждается в расширении интеллектуального поля, формируемого тремя факторами: уровнем национальной безопасности, объемом знаний (научно-технический базис) и уровнем экологической безопасности. В таком аспекте интеллигентность представляется как сплав культуры и образованности, как символ гуманизма и гражданственности.
2) Одним из основных и достаточно тревожных процессов, наблюдаемых в настоящее время, является процесс размывания интеллигенции, который идет по следующим направлениям. Первое связано со становлением новой российской государственности, в ходе которого многие представители интеллигенции уходят во властные структуры, становясь чиновником, бюрократией, номенклатурой. Второй путь «ухода» интеллигенции вызван тем, что в условиях перехода к рынку, в связи с резким падением уровня зарплаты в госсекторе экономики, не имея возможности обеспечить себя, семью материально, многие представители интеллигенции меняют профессию, уходят в коммерческие и т.п. структуры, т.е. уходят из сферы интеллектуального труда. Третье направление — это внешняя эмиграция, отъезд за рубеж специалистов, ученых, писателей, деятелей культуры и т.д., т.е. речь идет о потере страной талантов, умения, профессионализма, компетентности. Последствия этих процессов чрезвычайны — разрушение интеллектуального, нравственного фонда России, отбрасывание ее на многие годы назад.
3) Анализ объективной ситуации положения дел в науке позволяет сделать вывод о том, что наука, интеллектуальная деятельность не пользуется в нынешней России ни материальной, ни моральной поддержкой, ни со стороны государства, ни со стороны общественного мнения. Полностью отсутствует механизм взаимодействия по вопросам науки законодательной и исполнительной властей как между собой, так и с представителями науки и техники и с обществом в целом.
4) Исследования регулярно фиксируют ухудшение материального положения интеллигенции во всех сферах жизнедеятельности, причем «пик» ухудшения приходится на удовлетворение первичных потребностей.
5) При возрастающей аполитичности интеллигенции в целом (о чем свидетельствуют результаты исследований), при отсутствии элементов гражданского общества (например, различных «формальных» групп и объединений, связанных общностью «идеологий», дисциплины и т.п.) ориентация интеллигенции (и населения в целом) на микросреду обитания свидетельствуют о том, что разрыв между властью и обществом увеличивается. Таким образом, предпосылок для формирования полноценного гражданского общества как элемента, составной части демократического государства становится меньше.
6) Термин «интеллигенция» несет в настоящее время, прежде всего, представления о моральных свойствах человека (высокие нравственные качества, толерантность, высокий уровень личной культуры ответственное отношение к любой выполняемой работе). Объективные характеристики (происхождение, образование, характер труда) отошли на второй план.
7) Интеллигенция, которая никогда не была достаточно однородной социальной группой, в настоящее время становится еще более дифференцированной.
Таким образом, можно заключить, что переход от постиндустриального к информационному обществу объективно повышает роль работников интеллектуального труда. Уже сегодня в развитых странах эта часть населения составляет ведущий социальный слой, как по численности, так и по влиянию на будущее нации. Интеллигенция может быть главной созидательной группой информационного общества. Именно от нее будет зависеть сохранение нации. Именно эта часть населения обеспечивает уровень прогресса и в России.
Однако необходимо поднять социальный статус носителей знаний в российском обществе. Защита интересов носителей знаний, культуры и духовности в России, возвращение их к управлению государством, т.е. определению приоритетов и целей его развития, разработке практической политики, включая управление и контроль за государственными ресурсами, - конкретная политическая задача для России, без решения которой она не сможет войти в новый период развития человечества в числе мировых лидеров.

Лекция 15. Русская интеллигенция

Особый интерес для теоретической интерпретации истории отечественной культуры представляет русская интеллигенция, одновременно выступающая и как своеобразный феномен культуры, с присущими ему историческими, национальными, нравственными и иными особенностями (т.е. специфический объект культурологического исследования), и как субъект культуры, ее несущий, осмысляющий и формирующий; ведь своеобразие интеллигенции состоит в единстве предмета рефлексии и самой рефлексивности как таковой, причем специализированный предмет рефлексии и органическая способность к ней не только взаимно обусловливают и стимулируют друг друга, но и принципиально совпадают в едином целостном феномене. Для понимания русской интеллигенции важно и то, что ее глубинная сущность, равно как и разнообразные поверхностные ее проявления, получившие сравнительно недавно систематическое (теоретическое и публицистическое) осмысление и объяснение (главным образом в конце XIX – начале XX веков), неразрывно связаны со всей тысячелетней историей русской культуры и имманентны ей. Таким образом, рассмотрение русской интеллигенции как феномена отечественной культуры есть в то же время осмысление всей культуры России как целого, в том числе и отдельных наиболее фундаментальных ее пластов и закономерностей.

Начнем с условной «словарной» дефиниции. Интеллигенция (лат. intelligentia, intellegentia – понимание, познавательная сила, знание; от intelligens, intellegens – умный, знающий, мысляший, понимающий) в современном общепринятом (обыденном) представлении означает общественный слой образованных людей, профессионально занимающихся сложным умственным (по преимуществу интеллектуальным) трудом. В соответствии с таким, в значительной степени социологизированным и схематизированным пониманием этого термина (сложившимся относительно поздно, в XIX веке) принято говорить сегодня, например, о творческой и научно-технической, столичной и провинциальной, дворянской и буржуазной, городской и сельской, «крепостной», «рабочей» и даже «партийной» интеллигенции как об особых социокультурных стратах (при всей условности и даже нарочитости последнего деления интеллигенции по классово-политическому признаку: ведь русская интеллигенция, например, по определению была образованием идейным и этичным, «снимавшим» в себе все социальные разделения, – отсюда ее принципиальная разночинность, причем складывавшаяся отнюдь не в XIX веке, когда возник сам термин «разночинцы», а значительно раньше, еще в Киевской Руси, когда не было самого понятия «чин», но уже появились первые русские книжники).

Генетически понятие интеллигенции является чисто культурологическим и означает прежде всего круг людей культуры, т.е. тех, чьими знаниями и мыслительными усилиями созидаются и поддерживаются ценности, нормы и традиции культуры. Не утрачивается до конца в понятии интеллигенции и его изначальный смысл, заключенный в латинском термине: понимание, знание, познавательная сила, интеллект – именно эти свойства, присущие определенной категории людей, оказываются определяющими их деятельность, ведущими в их общественном значении и социокультурном статусе, в их самосознании и престиже. Именно эти ценностно-смысловые атрибуты собственно и являются главным в характеристике «круга людей», социальной группы или социокультурной страты, называемых интеллигенцией, а не их положение среди других сословий или классов общества, которое оказывается производным от того места, которое занимают в том или ином типе общества соответствующие социокультурные ценности: знание, интеллект, понимание происходящих в обществе процессов, познавательная деятельность и т.д.

Понятие интеллигенции по своему происхождению является категорией русской культуры, и в большинство европейских языков (французский, немецкий, английский и др.) пришло из России в XIX веке. Определенным аналогом русского слова «интеллигенция» (но без значений собирательности, связанности, цельности, появившихся позднее) в западно-европейской культуре стал термин intellectuels («интеллектуалы»), хотя попытки западных деятелей культуры (например, О. де Бальзака, Ф. Гизо) ввести в обиход слова, близкие, адекватные будущему русскому понятию «интеллигенция» (франц. intelligentiels, intelligence; нем. die Intelligenz), так и не прижились. Для того чтобы понять специфически русский смысл собирательного понятия «интеллигенция», важно понять его исходную семантику, саму логику его формирования в русской культуре. Во второй четверти XVIII века склонный к учености В.К. Тредиаковский переводил латинское слово intelligentia как «разумность»; позже профессор Петербургского университета А.И. Галич, один из учителей Пушкина в Царскосельском лицее, в «Опыте философского словаря» (1819) объяснял понятие интеллигенции в шеллингианском духе как «разумный дух» и «высшее сознание». В аналогичном, философском смысле употребляли слово «интеллигенция» еще и в 1850 – 60-е гг. такие разные, во многом взаимоисключающие деятели отечественной культуры, как демократы Н.П. Огарев и Н.Г. Чернышевский, аристократы князь В.Ф. Одоевский и князь П.А. Вяземский и др. Традиция отвлеченно-философского толкования интеллигенции оказалась прочно укорененной в русской культуре и была в значительной мере распространена на круг образованных людей, причастных «высшему сознанию» и «разумному духу», определенно связанных с философствованием и научно-теоретической деятельностью.

Несомненно, что на формирование понятия интеллигенции как интеллектуальной элиты общества в первой половине XIX века оказала сильное влияние классическая немецкая философия, увлечение которой, особенно Шеллингом, а также Фихте и позднее Гегелем, становилось престижным и модным в образованных слоях русского общества. Мало кто из русских мыслителей первой трети XIX века прошел мимо Шеллинга: Д.М. Велланский, А.И. Галич, М.Г. Павлов, М.П. Погодин, С.П. Шевырев, И.В. Киреевский, А.С. Хомяков, А.И. Кошелев, Д.В. Веневитинов, В.К. Кюхельбекер, П.Я. Чаадаев, Н.В. Станкевич, В.Ф. Одоевский, Ф.И. Тютчев начинали как правоверные шеллингианцы; многие слушали лекции самого Шеллинга, общались с ним и состояли в переписке. Из шеллингианского «любомудрия» (русская калька греческого термина «философия») вышли все представители русской интеллигенции 1830–1850-х гг. – и западники, и славянофилы, и консерваторы, и либералы, а косвенно и радикалы (многие декабристы, позднее В.Г. Белинский и М.А. Бакунин).

Конечно, немецкое философствование переводилось на русский язык, а вместе с тем – на язык русской культуры. В немецкой философской традиции понятие «интеллигенция», пришедшее из средневековой латыни и неоплатонической схоластики, имело значение отвлеченной философской категории – в одном ряду с понятиями «дух», «разум», «интеллект», «сознание», «мыслящая субстанция» и т.п. На русской почве это понятие конкретизировалось и «заземлилось» (прежде всего в силу неразвитости в истории русской культуры специализированной области философии): носители философского разума, духа и были этой самой «мыслящей субстанцией». Неудивительно, что, с одной стороны, многие важные оттенки значения слова «интеллигенция» в русском языке явно имели философско-идеалистическое происхождение и генетически восходили к категориям немецкой философской культуры; с другой же – при переводе на язык русской культуры происходили различные упрощения, конкретизации, «забытовление» чисто философских категорий. Спускаясь с философских «небес» мыслящего духа, европейская философия на русской почве обретала образно-метафорические и социально-практические эквиваленты: небожители-философы становились любомудрами, т.е. любителями мудрости, мудрецами-любителями; мыслящая субстанция превратилась в крут людей, являющихся мыслителями, точнее практическими «работниками мысли», по роду службы занимающихся, так сказать, субстанцированием мысли. Да и сам разум (нем. Vernunft) в русской интерпретации снижался до семантики народных фразеологизмов, простых поговорок («учить уму-разуму», «ум за разум зашел» и т.п., где место разуму отводится на задворках «нормальной жизни», как, впрочем, и заблуждающемуся уму).

Во всех дефинициях начала XIX века понятие «интеллигенция» предстает как единство сознания и сознаваемых предметов, мышления и мыслимого содержания, разумного мироустройства и чистой духовности, получающей умственное, нравственное и эстетическое удовольствие как от познания разумности мира, так и самосознания, – особенно последнего (выступающего как самосозерцание разума). Сохранение этого отвлеченно-философского (неоплатонического, а затем и немецкого) смысла в слове «интеллигенция» показательно для русской (именно русской, а не античной или западно-европейской) культуры.

Так, в русском словоупотреблении Нового времени сложилось и закрепилось представление об интеллигенции как о смысловом единстве познаваемых идей и избранного сообщества разумных людей, живущих этими идеями, как о тождестве носителей высшего сознания и духовности, способных к рефлексии культуры и саморефлексии, и самих форм духовной культуры, рефлектируемых умом, – как о духовном образовании, воплощающем в себе самоценный смысл действительности, соотнесенный в самосознании с самим собой. Подобная интеллектуальная семантика экстраполировалась на представления о соответствующем сословии (классе или страте) российского общества, специализирующемся на духовном производстве, познавательной деятельности и самосознании (особенно последнем).

Не подлежит никакому сомнению, что история русской культуры неразрывно связана с историей русской интеллигенции. Интеллигенция выступала одновременно и носителем, и творцом, и теоретиком, и критиком культуры, – фактически являлась ее сосредоточием, воплощением и смыслом. Драматическая, часто трагическая судьба русской интеллигенции была не просто составной частью истории русской культуры, но как бы концентрировала в себе ее собственную судьбу, также весьма драматичную (самоданность смысла). Внутренние противоречия русской интеллигенции (включая пресловутую проблему «вины» и «беды», поднимавшуюся то А.И. Герценом в романе «Кто виноват?» и его эссеистике того же времени, то Н.Г. Чернышевским в «Русском человеке на render-vous» и романе «Что делать?», то В.И. Лениным в «Памяти Герцена» и др. статьях), очень осложнявшие ее внутреннюю жизнь, самосознание и самореализацию в деятельности, в культурном творчестве, лежали в основании ее собственного саморазвития и развития всей культуры России. Исторический опыт русской культуры откладывался в самосознании и деятельности интеллигенции, порождая соответствующие противоречия и конфликты.

Своеобразие русской интеллигенции как феномена национальной русской культуры, не имеющего буквальных аналогов среди «интеллектуалов» Западной Европы, людей, занимающихся по преимуществу умственным трудом, представителей «среднего класса», «белых воротничков» и т.д., являющееся сегодня общепризнанным (как известно, во всех словарях мира слово « интеллигенция» в близком нам смысле употребляется с пометкой: «рус.» – как специфическое образование русской истории, национальной общественной жизни). В этом отношении феномен русской интеллигенции совпадает с национальным менталитетом русской культуры и оказывается в такой же мере источником, причиной ее становления и развития, в какой и результатом, плодом истории культуры России.

Универсальность того смысла, какой заключает в себе русская интеллигенция, объясняет многообразие притязаний на представительство интеллигенции в российском обществе со стороны разных классов и сословий: дворянство и духовенство, крестьянство (в том числе даже крепостное) и городское мещанство, разночинцы и чиновники, буржуазия и рабочий класс, советская партгосноменклатура и диссиденты, техническая (ИТР) и гуманитарная интеллигенция, научная и «творческая», члены официальных творческих союзов и андеграунд. Принадлежность к интеллигенции в разные культурно-исторические эпохи была престижна по-своему, но исключительно в духовном и нравственном смысле: ни социально-политических, ни экономических, ни властных привилегий причастность к интеллигенции никогда не давала, однако продолжала являться стимулом для пополнения рядов интеллигенции даже тогда, когда наименование интеллигенции было равносильно политической неблагонадежности или оппозиционности властям, а ее материальное положение было по сравнению с другими социальными группами просто плачевным.

Долгое время считалось, что слова «интеллигенция», «интеллигент» и «интеллигентный» ввел в повседневный обиход русского языка и отечественной журналистики прозаик, критик и публицист П.Д. Боборыкин (1866), который сам объявил себя «крестным отцом» этих слов (в статьях 1904 и 1909 гг.). Писатель, использовавший еще в 1875 г. слово «интеллигенция» в философском значении: «разумное постижение действительности», в то же время определял интеллигенцию (в социальном значении) как «самый образованный, культурный и передовой слой общества», или как «высший образованный слой общества». Однако подобный смысл понятия интеллигенции выявляется сегодня в различных, и гораздо более ранних источниках. С.О. Шмидт недавно доказал, что слово «интеллигенция» впервые употребил почти в современном его значении В.А. Жуковский в 1836 г. (в контексте: «лучшее петербургское дворянство», представляющее «всю русскую европейскую интеллигенцию»). При этом не исключается влияние на мировоззрение и речь Жуковского, а также людей его круга А.И. Тургенева, тесно общавшегося и состоявшего в переписке с Шеллингом (последний сам признавал духовную близость себе своего русского корреспондента).

Показательно, что понятие интеллигенции ассоциируется у Жуковского: с принадлежностью к определенной социокультурной среде; с европейской образованностью; с нравственным образом мысли и поведением, т.е. с «интеллигентностью» в позднейшем смысле этого слова. Таким образом, представления об интеллигенции как социокультурной среде, моральном облике и типе поведения складывались в русском обществе уже в 1830-е гг., в среде Карамзина и деятелей пушкинского круга, и были связаны прежде всего с идеалами «нравственного бытия» как основы просвещения и образованности и дворянским долгом служения России. В 1860-е гг. это представление было лишь переосмыслено в новом семантическом и социальном контексте (прежде всего в связи с задачами самосознания разночинской, демократической интеллигенции, ориентированной на служение народу и непосредственно крестьянству, на общественное подвижничество, жертвенность, а затем и на самоотверженный героизм служения революции), что получило вскоре более активное и широкое распространение в обществе.

Смысловой оттенок умственного, духовного избранничества, элитарности, нравственного или философского превосходства, сознательных претензий на «высшее» в интеллектуальном, образовательном, этическом и эстетическом отношениях сохранялся в словах «интеллигенция», «интеллигентный» даже тогда (в 1860-е гг.), когда в русском обществе получили хождение взгляды на преимущественно разночинский, демократический характер, поведение и убеждения русской интеллигенции (в этом отношении последовательно противопоставляемой дворянству и аристократии), а вместе с тем появилось и ироническое, насмешливо-презрительное отношение к тем «интеллигентам», которые таковыми, в сущности, не являлись, хотя претендовали на это престижное самоназвание (об этом свидетельствуют переписка В.П. Боткина, И.С. Тургенева, дневниковые записи А.В. Никитенко, В.О. Ключевского, статьи в периодической печати А.И. Герцена, П.А. Лавровского, П.Д. Боборыкина, «Толковый словарь живого великорусского языка» В.И. Даля, лексика Л.Н. Толстого, И.А. Гончарова и др.).

Фактически с этого времени ведет свое начало борьба среди интеллигенции за отделение подлинных ценностей интеллигенции от мнимых, действительных представителей интеллигенции и ее внешних подражателей, за «чистоту рядов» интеллигенции, кристаллизацию ее норм, традиций, идеологии. Интеллигенция сама осуществляла различение и разделение смыслов интеллигенции, постоянно вступая в смысловое соотношение с самой собой в процессе исторического саморазвития и саморефлексии и стремясь к своему качественному самосовершенствованию, интенсивному саморазвитию и росту. Это и полемика западников и славянофилов, и взаимоотношения консерваторов, либералов и радикалов, и первые конфронтации «естественников» и гуманитариев, представителей религиозно-философской мысли и атеизма, науки и искусства и т.п. Речь шла именно о духовном, ценностно-смысловом превосходстве интеллигенции над другими слоями и классами общества, в том числе, например, над дворянством (отличавшимся знатностью рода, исторической генеалогией, политико-правовыми и экономическими привилегиями), над буржуазией (выделяющейся своим богатством, предпринимательской инициативой, практичностью, подчас нравственной неразборчивостью в отношении используемых средств финансово-экономического самоутверждения в обществе) и над крестьянством (составляющим основную массу российского населения, живущим своим трудом и воплощающим собою народ как основную силу истории, но в большинстве случаев неспособным подняться до осмысленного и словесно оформленного образа жизни, до сознательного протеста и научного мировоззрения). Смысл духовного избранничества интеллигенции тем самым оказывался тесно связанным не только с усилением социальной дифференциации общества и разложением четкой сословно-классовой структуры феодального (или близкого ему) общественно-политического строя (прежде всего – с возникновением типично российского явления разночинства, т.е. с утратой сословиями и классами России своих смысловых и социальных границ и возникновением смешанных, маргинальных групп и слоев общества), но и с традицией наивно-просветительских представлений о поступательном характере социально-экономического, политического и культурного прогресса, о непосредственной детерминированности исторического развития появлением и распространением философских, политических, нравственных и эстетических идей, продуцируемых носителями высшего Разума – мыслителями, писателями, деятелями культуры.

Отсюда легко объяснимые притязания интеллигенции на выражение высшего исторического и нравственного смысла социальной действительности, на понимание и формулирование объективных закономерностей социокультурного развития, на выражение «гласа народа», изъявление национальной воли, непосредственное созерцание истины, не наблюдаемой остальными представителями общества. Эти интенции русской интеллигенции при всей их этической и социально-психологической самобытности, несомненно, содержат в себе многие смысловые атрибуты философской категории интеллигенции, почерпнутые отечественными мыслителями из классической немецкой философии – у Фихте, Шеллинга, Гегеля. Правда, апология народа и стремление быть выразителем его интересов, стать голосом его мысли и чувства, подвигнуть его собственной силой убеждения на практическое (созидательное или разрушительное) действие – все это чисто русская семантика представлений об интеллигенции и ее общественной, национально-исторической миссии.

Особняком среди идеологов русской интеллигенции (Белинский, Добролюбов, Чернышевский, Писарев, Михайловский и др.) стоит К.Н. Леонтьев, открыто выступающий не только против интеллигентских идеалов и нравственного авторитета интеллигенции, но и против самой идеи «сближения ее с народом» (которой не были чужды ни Л. Толстой, ни Ф. Достоевский, ни весьма последовательные консерваторы – М.Н. Катков, К.П. Победоносцев и др.). За этим парадоксальным суждением Леонтьева стало, с одной стороны, признание культурной силы интеллигенции, способной «заразить» народ «чуждым», европейским влиянием, повести его за собой пагубным путем, вовлечь в революцию; с другой – констатация низкой культурной ценности духовного содержания русской интеллигенции как вторичного, подражательного, нетворческого продукта, тяготеющего к уравнительности, пошлому благополучию.

По К. Леонтьеву получается, что русская интеллигенция как социальная субстанция органически и глубоко отчуждена от интеллигенции как философской рефлексии, как мыслительной субстанции, находится с нею в трагическом противоречии. Недаром «интеллигенция» (у Леонтьева в кавычках!), т.е. сословие, класс, не тождественна интеллигенции, т.е. разумности.

Культура, по Леонтьеву, – это интерпретация знания и информации, а не сами по себе знания и информация. Культуру создает народ (несущий традицию, «мудрость веков», а потому способный к «живому» и «своеобразному», естественному осмыслению любой информации, в том числе и к культурным инновациям), а не так называемая интеллигенция (в лучшем случае лишь обремененная «массой знаний», а потому способная интерпретировать знание с помощью того же «готового» знания, т.е. вторично, формально, искусственно).

Фактически, доказывал своим читателям русский мыслитель-консерватор, интеллигенция русской действительности (в шеллингианско-гегельянском смысле) складывается и развивается в среде простого народа, а не в сознании интеллектуальной элиты; отсюда нескрываемое презрение Леонтьева к «интеллигенции», неспособной понять и выразить свою, национальную интеллигенцию, неспособной к глубокой и органической саморефлексии. (Позднее подобным же образом А. Солженицын будет презирать и обличать «образованщину», не признавая за только лишь образованной частью советского общества права быть духовной преемницей русской интеллигенции, наполненной, кроме знаний и информации, еще и пафосом идейности, ответственности, принципиальности и т.п.) «Интеллигенция» (как образованное сословие) не только удалена от подлинно национальной и самобытной интеллигенции (мыслительного содержания), но и, с этой точки зрения, способна воспринимать только «чужую», или безнациональную семантику культуры. Природа «интеллигенции», неспособной проникнуться собственной интеллигенцией, оказывается полностью извращена.

Заметим, у Леонтьева речь не идет о любви к народу интеллигенции или любви интеллигенции к народу, речь не идет о сближении интеллигенции с народом или народа с интеллигенцией в социальном, юридическом, деловом или каком бы то ни было еще отношении, речь не идет и об обучении или подражании одних другим. Образованное сословие призвано лишь «восстановить» и утонченно «развить» ту самобытную, но «загрубелую» в «бедных руках» национальную интеллигенцию, которая бессознательно живет в простом народе, выражая его безусловное понимание действительности, притом свое, неповторимо своеобразное понимание любой действительности.

В некотором смысле еще более парадоксальным, нежели концепция почвенника и реакционера К.Н. Леонтьева, было объяснение феномена русской интеллигенции западником и либералом В.О. Ключевским. Парадоксальность «Мыслей об интеллигенции», записанных великим русским историком в 1897 г., состоит в том, что русская интеллигенция, осмысленная им с позиций, во всем противоположных леонтьевским, также воспринимается как явление негативное, ущербное, в корне расходящееся со своим назначением и названием. Если, по Ключевскому, назначение интеллигенции – понимать окружающее, действительность, свое положение и свой народ, то приходится признать, что русская интеллигенция именно этого-то своего назначения не выполнила и своего названия не оправдала.

Русское национальное самосознание, по мысли Ключевского, складывалось у образованных и просвещенных представителей русской нации либо как заимствованная, «чужая» интеллигенция, неадекватная окружающей действительности; либо как искусственное, вынужденное явление, вызванное к жизни разгулом насилия или внешними потрясениями, т.е. неинтеллигенция (мыслительное образование, лишенное органичности и возникшее внезапно, спонтанно, а не в результате духовного саморазвития).

Коренная проблема русской интеллигенции, как ее представлял Ключевский, заключается в том, что в сознании образованных русских людей складывается неразрешимое противоречие между знанием и пониманием действительности, между знанием и его применением на практике, между обыденным сознанием, ориентирующимся на традицию, и разумом, требующим понимания своих целей и задач, между верой в догматы и авторитеты и мышлением, рациональным по своей природе. Это сквозное противоречие русской интеллигенции, как его трактует В. Ключевский, представляет собой форму отчуждения интеллигенции как социальной субстанции от интеллигенции как мыслящей субстанции, в результате чего осознание действительности становится формальным, не углубляющимся в содержательные ценностно-смысловые пласты реальности, не проникающим в сущность бытия.

Начиная с 1880-х гг. (фактически накануне и особенно после акта цареубийства 1 марта 1881 г.), в российском образованном обществе складывается новый этап в смыслоразличении интеллигенции. Независимо друг от друга А. Волынский в цикле статей, в дальнейшем объединенных в книге «Русские критики», В. Розанов в цикле статей о наследстве 60-х и 70-х годов («Московские ведомости» 1891–1892 гг.) и Д. Мережковский в публичной лекции «О причинах упадка и о новых течениях русской литературы» (1892 г., вышла в свет отдельной брошюрой в следующем, 1893 г.) поставили вопрос об ограниченности политических и нравственных идеалов интеллигентов «шестидесятников», об ущербности их материалистической и атеистической философии, представляющей человека не целью, а средством общественного развития. Критикуемые, с точки зрения «вечных истин», взгляды позднего Белинского, Чернышевского, и Добролюбова, Писарева и др., слывших в общественном мнении мучениками в борьбе за идею, борцами за освобождение народа, смелыми новаторами-вольнодумцами, предстали в трактовке мыслителей Серебряного века опасными упрощениями и заблуждениями, дилетантизмом в науке и философии, тенденциозной пропагандой, граничащей с политической демагогией, т.е. как огромный соблазн для российского общества.

С этого времени интеллигенция, как и ее духовные вожди, стали рассматриваться в русской культуре как своего рода интеллектуальное «сектантство», характеризующееся специфической идеологией и моралью, особым типом поведения и бытом, физическим обликом и радикальным умонастроением, неотделимым от идейно-политической нетерпимости. Соответствующий облик интеллигенции сложился в результате ее идейного противостояния (в лице радикально настроенных поборников демократии в России) русскому самодержавию. Интеллигенция ассоциировалась уже не с аккумуляцией всех достижений отечественной и мировой культуры, не с концентрацией национального духа и творческой энергии, а скорее с политической «кружковщиной», с подпольной, заговорщицкой деятельностью, этическим радикализмом, тяготеющим к революционности (вплоть до террора), пропагандистской активностью и «хождением в народ». Принадлежность к интеллигенции тем самым означала не столько духовное избранничество и универсальность, сколько политическую целенаправленность – фанатическую одержимость социальными идеями, стремление к насильственному переустройству мира в духе книжно-утопических идеалов, готовность к личным жертвам во имя народного блага.

"Феномен русской интеллигенции "

При Николае I фактически началось массовое производство специалистов в области гуманитарного знания. Император делал расчет на то, что они будет возрождать русскую национальную культуру -- во время от Петра Великого до начала 19 века та потерпела столь огромный ущерб, что еще немного и возрождать было бы нечего...

Но гуманитарную среду стали поражать "идейные эпидемии", одна за другой приходящие с Запада, как ранее приходила оттуда чума. Словно в чашке Петри, достаточно было одного-двух "микроорганизмов" и вот уже вся поверхность питательного бульона покрыта свежей зеленой плесенью. Идеи французского просвещения сменялись идеями католического консерватизма и английского либерализма, вслед за тем идеями французского утопического социализма, а потом концепциями научного социализма Маркса и анархизма Прудона. Возбудитель эпидемии все время менялся, постоянным оставалось лихорадочное возбуждение, которое он вызывал во многих российских умах. Идеи, созданные на Западе из прагматических нужд, у нас обретали фанатический оттенок, превращались в суррогат религиозной веры и вызывали острое желание немедленно смести якобы установленные государством препоны, дабы присоединиться к передовой Европе.

Специалисты в области гуманитарного знания обернулись интеллигенцией, которая в психологическом и организационном плане многое унаследовала от масонства и других тайных дворянских организаций. "Масоны и декабристы подготавливают появление русской интеллигенции XIX в., которую на западе плохо понимают, смешивая с тем, что там называют intellectuels", -- определяет Бердяев.

"Мы мечтали о том, как начать новый союз по образцу декабристов", -- свидетельствует Герцен об университетской атмосфере 1830-х, а уж его можно смело назвать отцом-основателем российской интеллигенции.

У интеллигенции была та же психологическая зависимость от абстрактных идей, как у масонов, такая же отделенность от темной массы, которую нужно "просвещать", которую нужно вести к счастью, но с которой не нужно сливаться. У интеллигенции сразу возникла своя система опознания "свой-чужой" -- чем она также напоминала масонство.

Вне зависимости от того, ориентировалась ли интеллигенция на либеральные или социалистические проекты, сидела ли она сама в высших властных эшелонах или преимущественно со стопкой водки по трактирам, для нее все мерзости жизни объяснялось зловредностью "самодержавия", препятствующего воцарению правильных идей. И если государство (самодержавие) слито с русской церковью и русской нацией -- они и создавались вместе -- интеллигенция готова разрушить государство вместе с церковью и нацией.

Для западного intellectuel, работающего в государственных инстанциях, антигосударственные взгляды в 19 веке нонсенс, для наших интеллигентов (среди которых 99 % получают жалование от властей) -- это норма.

Способствовало переходу нашей гуманитарной интеллигенции в разряд манихейской религиозной секты и то, что она создавалось как бы на вырост. Она количественно не соответствовала уровню развития производительных сил, размерам производимого в стране прибавочного продукта. Отсюда такое количество "лишних людей", объясняющих свою неполную незанятость (или полное безделие) несогласием с режимом. К примеру, суперактивный Виссарион Белинский был занят работой в журнале не более 5-7 дней в месяц, остальное время проводя в дружеских беседах и застольях.

Как бы компенсируя свою неполную занятость, интеллигенция присваивает себе функции морального судьи, "общественной совести", назначающей вину и меру ответственности царям, чиновникам, народу. Но при этом саму себя освобождая от каких-либо моральных норм. Она легко выносит приговоры и вскоре начинает приводить их в исполнение -- взрывчатка и револьвер идут в ход уже в царствование Александра II.

Ключевский пишет, что русскому интеллигенту даже не приходило в голову, что обстановку, которая так ему не нравится, "он может улучшить упорным трудом, чтобы приблизить ее к любимым идеям".

А Достоевский видит фундаментальную неспособность людей, набравшихся яда манихейских абстракций, послужить своей стране: "Тут главное, давнишний, старинный, исторический уже испуг перед дерзкой мыслью о возможности русской самостоятельности... если разобрать все воззрения нашей европействующей интеллигенции, то ничего более враждебного здоровому, правильному и самостоятельному развитию русского народа нельзя и придумать."

Фанатический ум "истинного интеллигента" утверждал неправильность русской жизни не только в настоящем, но и на всем ее протяжении, называя ее неисторической, выпадающей из мирового прогресса, и противопоставляя ее западной жизни, исторической и прогрессивной.

Для Чаадаева русские не живут жизнью человечества и по сей день, потому что держатся за свою религию, отделяющую их от цивилизованного Запада. "С первой минуты нашего общественного существования мы ничего не сделали для общего блага людей; ни одна полезная мысль не родилась на бесплодной почве нашей родины; ни одна великая истина не вышла из нашей среды". "Мы, во всяком случае, составляем пробел в нравственном миропорядке". Как тут не вспомнить фразу одного известного генерала, что глупость -- это особая форма ума.

Для Белинского русские люди до начала вестернизации был "народ, не живший жизнию человечества". Читая автора 17 века, Котошихина, Белинский поражается, как русские власти порют князя и боярина, как отнимают у них поместья и вотчин всего лишь за преступление, совершенное против мужиков. Поражается темноте и дикости России! Хотя надо было поражаться справедливости русского государства, поскольку в большинстве европейских стран того времени за грабеж и убийство мужиков никаких наказания людям высшего сословия не полагалось. Для Белинского телесное наказание -- вообще какое-то специфически русское явление. Ему ничего неизвестно об унизительных телесных наказаниях, которые существуют даже в современном ему западном мире, не говоря уже о Европе 17 века. Не "ложится" это в концепцию. И как же надо было в московском университете преподавать и изучать мировую историю?

А историю "передовых" стран студентам преподавали в парадном отутюженном виде, не вскрывая то, что находится за фасадом технических и социальных достижений. Популярнейший профессор истории Т. Грановский, к примеру, полностью находился под влиянием гегельянской философии, которая утверждала историчность только западных романо-германских наций, через которые проявляется мировой дух. Грановский говорил московским студентам о том, "какой необъятный долг благодарности лежит на нас по отношению к Европе, от которой мы даром получили блага цивилизации."

Возможно, Белинский и слышал о том, как работает гильотина во Франции, бич и виселица в Англии, однако забывает это по одной уж причине, что французы и англичане -- исторические народы и всё, что у них происходит, служит всемирному прогрессу.

При всем сочувствии к обиженным московским боярам, Белинский мог сообщить в июне 1841 г. своему приятелю Боткину: "Увы, друг мой, я теперь забился в одну идею, которая поглотила и пожрала меня всего... Во мне развилась какая-то дикая, бешенная фанатическая любовь к свободе и независимости человеческой личности, которые возможны только при обществе, основанном на правде и доблести... Я понял... кровавую любовь Марата к свободе, его кровавую ненависть ко всему, что хотело отделяться от братства с человечеством хоть коляскою с гербом... Я начинаю любить человечество по-маратовски: чтобы сделать счастливою малейшую часть его, я кажется, огнем и мечом истребил: бы остальную."

Белинский испытывает художественную ненависть к Гоголю за то, что тот не разделяет интеллигентских взглядов на Европу и Россию. "Невежество абсолютное. Что наблевал о Париже-то", -- пишет Белинский, никогда не бывавший за границей, о парижских заметках Гоголя. Насколько это в стилистике нашей интеллигенции -- фанатическое желание уничтожить любое мнение, противоречащее догматам ее веры, веры в Запад.

Рациональная часть писем Белинского к Гоголю показывают лишь ограниченного защитника догмы, что "Запад лучше России" и в полной красе демонстрирует агрессивно-послушное состояние сознания. Послушное по отношению к умозрительной картине Европы, агрессивное по отношению к своим мыслящим соотечественникам.

Белинский называет гоголевские "Выбранные места из переписки с друзьями" "артистически рассчитанной подлостью", "плодом умственного расстройства", потому что усматривает в них "гимн властям предержащим". Но, по существу, об умственном растройстве стоило бы задуматься самому неистовому Виссариону, который без всяких затей признавался: "Люди так глупы, что их насильно надо вести к счастью."

Гоголь не ученый, а художник, и поэтому лишь может обратить внимание Белинского на необходимость постижения не только манихейских схем, но и конкретных основ русской жизни:: "И прежде, и теперь я был уверен в том, что нужно очень хорошо и очень глубоко узнать свою русскую природу, и что только с помощью этого знания можно почувствовать, что именно следует нам брать и заимствовать из Европы, которая сама этого не говорит". "Россия не Франция; элементы французские -- не русские. Ты позабыл даже своеобразность каждого народа и думаешь, что одни и те же события могут действовать одинаковым образом на каждый народ."

Примечательно обращение Гоголя к Белинскому с предложением продолжить свое образование: "Вспомните, что вы учились кое-как, не кончили даже университетского курса. Вознаградите это чтеньем больших сочинений, а не современных брошюр, писанных разгоряченным умом, совращающим с прямого взгляда".

Справедливости ради замечу, что трудно представить Белинского, продающего свое перо врагу. А вот для Герцена это уже возможно. Столь ценимый, как либеральными кругами, так революционерами, он тесно сотрудничал с людьми, которые по его же словам, ненавидели Россию и все русское "дико, безумно, неисправимо", сливался с ними в борьбе против русского государство. Знакомство с Герценым водили чуть ли не все, кто желал нагадить России любыми средствами. Александр Иванович помогал им чем мог, видя в них, так или иначе, борцов за счастье русского народа. Среди друзей Герцена числятся конкретные головорезы, убивавшие русских солдат и похищавшие на Кавказе русских женщин и детей. Он был в курсе секретных диверсионных операций против России, организованных на английские деньги. Ненадежным людям таких сведений не доверяют. Иногда Герцен совсем уж напоминает координатора антироссийской подрывной деятельности -- это видно даже из тщательно отшлифованных воспоминаний "Былое и думы". Надо полагать, на бумаге Герцен вспомнил о своей работе далеко не все. Однако надо быть незнайкой-либералом, что не заметить, как много сказал "Искандер" в своих знаменитых мемуарах, как в строках, так и между.

Удивительно, но в Герцене стальное закаленное желание уничтожить российское государство сочетались с полной переменчивостью идеологических взглядов.

Под воздействием страшных сцен парижской бойни июня 1848 г., он поменял свои убеждения с либеральных западнических на социалистические, тоже западнические. Русскую общину, о существовании которой Герцен узнал из труда Гакстхаузена "Этюды о России", он стал стал соединять с сен-симонистским фаланстером. Во взглядах Герцена на социализм было мало понимания реальностей русской общины, исторических и современных. С Герцена начинается любопытный футуристический квазипатриотизм, согласно которому можно использовать русских, "свежее девственное племя", как кирпичи для построения какой-нибудь социальной идиллии на благо всего человечества...

Переход Герцена к социалистической идеологии Достоевский оценивает не как истинное страдание за народ, а лишь как чрезвычайную отзывчивость к отвлеченным идеям, проистекающей из внутренней пустоты: "Разумеется, Герцен должен был стать социалистом и именно как русский барин, то есть безо всякой нужды и цели, а из одного только "логического течения идей" и от сердечной пустоты на родине. Он отрекся от основ прежнего общества;. отрицал семейство и был, кажется, хорошим отцом и мужем. Отрицал собственность, а в ожидании успел устроить дела свои и с удовольствием ощущал за границей свою обеспеченность. Он заводил революции, и подстрекал к ним других, и в то же время любил комфорт и семейный покой.... Всегда, везде и во всю свою жизнь, он, прежде всего был gentil homme Russe et Citoyen du Monde (русский барин и гражданин мира), был попросту продукт прежнего крепостничества, которое он ненавидел и из которого произошел, не по отцу только, а именно через разрыв с родной землей и с ее идеалами."

В Лондоне Герцен уже не был таким чувствительным, как в Париже; по поводу горестного положения ирландцев, пострадавших от английской "свободы", дипломатично молчал. Его великое сердценикогда не беспокоится по поводу тех вопросов, которые могут вызвать раздражение британских властей. Тщетно искать в его произведениях отклики на современные ему события британской жизни: ирландский голод, бессовестную опиумную войну, кровавое подавление индийского восстания, подневольный труд на колониальных плантациях, уничтожение австралийских аборигенов, работные дома-морильни, ночлежки и пролетарские трущобы Лондона. На тему телесного наказания моряков Герцен писал обличительные письма редким русским капитанам, заходящим в Лондон, а вовсе не английским флотоводцам.

Переживает великое сердце только за тех, кого якобы погубило "самодержавие". Причем в число "погубленных" Герцен для кучности записывает почти что всех русских литераторов. (Военачальники любят сочинять число убитых врагов, интеллигенты -- число убитых соратников). Демонстрируя особый сорт правдивости, Герцен усердно кропает мартирологи светлых личностей, якобы истребленных безжалостным тираном Николаем. Сюда попадает и Рылеев, повешенный бы судом любой страны того времени -- за вооруженный путч. И Грибоедов, погибший на посту российского посла от рук персидской черни, за которой стояли английские агенты. И Лермонтов, попавший на Кавказа за запрещенную дуэль и погибший там на очередной дуэли. ("Жаль, что тот, который мог нам заменить Пушкина, убит", -- таковы были слова Николая о погибшем поэте.) И рано умерший от болезни Веневитинов, и нелюбимый в своей семье (но отнюдь не императором) Кольцов. И умерший от чахотки Белинский, отнюдь не страдавший от нищеты, имевший и прислугу, и хорошую квартиру.

Во годы Восточной войны Герцен -- настоящий агент 007, деятельный участник информационно-психологической войны против России. Он печатает подложные письма к русскому народу, за подписями Пугачева и св. Кондратия, с помощью польских боевиков распространяя их среди находящих в Польше русских войск. 19 июня 1854 года Герцен пишет итальянскому революционеру А. Саффи: "Для меня, как для русского, дела идут хорошо, и я уже (предвижу) падение этого зверя Николая. Если бы взять Крым, ему пришел бы конец, а я со своей типографией переехал бы в английский город Одессу... Превосходно". Как "русский" Герцен хочет переехать со своей пропагандной фабричкой в английскую Одессу. Забавно.

Кстати, радости, схожие с герценовскими, испытывали и многие российские интеллигенты, оставшиеся в Петербурге и Москве. "Когда в Петербурге сделалось известным, что нас разбили под Черной, я встретил Пекарского, тогда он еще не был академиком. Пекарский шел, опустив голову, выглядывая исподлобья и с худо скрытым довольством; вообще он имел вид заговорщика, уверенного в успехе, но в глазах его светилась худо скрытая радость. Заметив меня Пекарский зашагал крупнее, пожал мне руку и шепнул таинственно в самое ухо: "Нас разбили""[.

В тесной антироссийской связи Герцен и польские националисты находились также в 1860-е гг., когда на русском троне сидел либерал и реформатор Александр II. В это время Герцен не только помогает очередной попытке польской шляхты восстановить Польшу в границах 1772 г., но даже пробует организовать восстание на Волге, чтобы за польские интересы подставить глупых русских демократов под пули.

Как написал Достоевский в "Дневнике Писателя": "Герцен не эмигрировал, не полагал начала русской эмиграции; -- нет, он так уж и родился эмигрантом. Они все, ему подобные, так прямо и рождались у нас эмигрантами, хотя большинство их и не выезжало из России. В полтораста лет предыдущей жизни русского барства, за весьма малыми исключениями, истлели последние корни, расшатались последние связи его с русской почвой и русской правдой. Герцену, как будто сама история предназначила выразить собою в самом ярком типе этот разрыв с народом огромного большинства образованного нашего сословия. В этом смысле это тип исторический. Отделяясь от народа они естественно потеряли и Бога..."

В.Розанов менее Достоевского склонен прощать Герцена: ""Герцен напустил целую реку фраз в Россию, воображая, что это "политика" и "история"... Именно, он есть основатель политического пустозвонства в России. Оно состоит из двух вещей: I) "я страдаю", и 2) когда это доказано -- мели, какой угодно, вздор, это будет "политика"."

Другим властителем дум русской интеллигенции стал такой деятельный персонаж как М. Бакунин. Изрекая "Страсть к разрушению есть в то же время творческая страсть", он стремится претворить эту концепцию в жизнь. Убоявшись русского городового, Бакунин уезжает заграницу. Вовсю играет там со своей "страстью" в 1848 г., и за "творчество" приговорен в Пруссии и Австрии к смертной казни. Полгода Бакунин сидит в западной темнице на цепи, ожидая палача. Однако австрийцы выдали его как русского подданного царЮ. Никакая казнь в России кровожадному революционеру уже не угрожала, напротив император назвал его "умным и хорошим малым". После недолгого пребывания в крепости во вполне сносных условиях Бакунин помилован и отправлен в Сибирь. Не в глубину сибирских руд, а на вольное житье. Там он женится, занимается откупным бизнесом, занимает кучу денег и при удобном случае дает деру в Европу.

Хитроумный Герцен научил Бакунина не обострять отношений с западными властями, ограничив применение своего "дико-разрушительного воодушевления" российским направлением. Ни капли не боялись польские шляхтичи и английские лорды бакунинского анархизма, знали прекрасно, что не против них, лордов и шляхтичей, эта дикость.

Чтобы никто из западных друзей не заподозрил в нем нормального русского человека, Бакунин кается перед ними в грехах России, бьет себя шпорой в грудь, участвует в польской вооруженной экспедиции, снаряженной на английские деньги. Затем с задушевной простотой маньяка объясняет предательство: "Между большинством польских деятелей, и именно той польской шляхетско-католической партией, которой журналистика наша приписывает наибольшее влияние на русскую молодежь, и между нами есть только одно общее чувство и одна общая цель: это ненависть ко Всероссийскому государству и твердая воля способствовать всеми возможными средствами наискорейшему разрушению его. Вот в чем мы сходимся." Очевидно, Бакунин считал, что если он расходится с шляхтичами в музыкальных и гастрономических пристрастиях, то это демонстрирует огромное между ними рассхождение.

Бакунин успел увидеть новую поросль интеллигентных манихеев и вместе с небезызвестным политкиллером С. Нечаевым (которого отразил Достоевский в романе "Бесы") написал "Катехизис революционера". "Он (революционер) знает только одну науку -- науку разрушения... Революционер не должен останавливаться перед истреблением положения, отношения или какого-либо человека, принадлежащему к этому миру... Все и вся должны быть ему ненавистны. Все это поганое общество должно быть раздроблено на несколько категорий: первая категория неотлагаемо осужденных на смерть. Да будет составлен список таких осужденных, по порядку их относительной зловредности для успеха революционного дела, так чтобы предыдущие номера убрались прежде последующих".

Тайна и безжалостность создавали ореол мрачного романтизма вокруг этого сочинения в России -- хотя конечно надо было спросить мнения психиатров. "Не признавая другой какой-либо деятельности, кроме дела истребления, мы соглашаемся, что форма, в которой должна проявляться эта деятельность, -- яд, кинжал, петля и тому подобное." Бакунин и его товарищи сильно любят русский народ. Однако если народ не может отделить себя от этого "поганого общества" (а как отделить, если росли они вместе, как кора и древесина одного дерева), тем хуже для народа.

В нормальной обществе такие как Бакунин сидят в психушке, дабы не обратились они в Чикатило. Томился бы Бакунин в Бедламе, если бы ушлые англичане не распознали своевременно (а может, им об этом Герцен прямо сказал), что маньяк этот для Англии безвредный и зачем расходоваться на оплату его лечения. А в России, вместо того, чтобы плюнуть на катехизированную гадость и перекреститься, тысячи интеллигентов, подготовленных трудами Белинского и Герцена, охотно берутся ее читать...
взято от сюда.

В период преобразований 60-70-х годов XIX века, приведших к развитию ограниченной общественной самодеятельности населения, возникла и определенная социальная среда, которую обычно называли "либеральной". Она включала представителей разных сословных и общественных групп, но настроение здесь создавали те, кого называли "интеллигенцией" (термин впервые ввел в обращение писатель П. Д. Боборыкин, 1836-1921).
Это определение не являлось синонимом "интеллектуала". Понятие "русский интеллигент" указывало не только (и не столько) на образование и интеллектуальные занятия, но в еще большей степени подчеркивало общественно-политические, мировоззренческие ориентации. Интеллигенцию России можно рассматривать как уникальную социально-нравственную категорию. Сострадание к униженным и yгнетенным, неприятие государственного насилия, желание переустроить мир на новых, справедливых началах - главные и исходные признаки принадлежности к этому специфическому общественному кругу.
Интеллигенцию, а в более широком смысле и всю либеральную общественность в России изначально отличало критическое отношение к реальной политической и социальной системе в России. Характер подобных представлений и ценностей Ф. М. Достоевский назвал "идеологией государственного отщепенства". До 1917 года подобные воззрения разделяли различные круги интеллигенции, и немалое число людей фетишизировало революцию, которая должна была привести к вожделенному социальному преображению страны.
Говоря о подобном "параличе сознания" интеллигенции в начале XX века, С. Л. Франк уже в эмиграции писал: "В ту эпоху преобладающее большинство русских людей из состава так называемой интеллигенции жило одной верой, имело один смысл жизни: эту веру лучше всего определить как веру в революцию. Русский народ - так чувствовали мы - страдает и гибнет под гнетом устаревшей, выродившейся, злой, эгоистической, произвольной власти... Главное, основная точка устремления лежала не в будущем и его творчестве, а в отрицании прошлого и настоящего. Вот почему веру этой эпохи нельзя определить ни как веру в политическую свободу, ни даже как веру в социализм, а по внутреннему ее содержанию можно определить только как веру в революцию, в низвержение существующего строя. И различие между партиями выражало отнюдь не качественное различие в миропонимании, а главным образом различие в интенсивности ненависти к существующему и отталкивания от него, - количественное различие в степени революционного радикализма".
Только после революции и прихода к власти большевиков, когда все прекраснодушные народофильские грезы развеяла страшная реальность социальной стихии, начались прозрения. Народ оказался совсем не тем "богобоязненным", "невинно угнетенным", "умным" и "справедливым", каким его было принято рисовать и воспринимать в интеллигентской среде. <...> П. Б. Струве, принадлежавший в начале века к числу "властителей дум образованной публики", был беспощаден и без обиняков писал о том, что интеллигенция "натравливала низы на государство и историческую монархию, несмотря на все ее ошибки, пороки и преступления все-таки выражавшую и поддерживавшую единство и крепость государства".
Приговор С. Л. Франка звучал не менее нелицеприятно: "Вплоть до последнего времени наш либерализм был проникнут чисто отрицательными мотивами и чуждался положительной государственной деятельности; его господствующим настроением было будирование во имя отвлеченных нравственных начал против власти и существовавшего порядка управления, вне живого сознания трагической трудности и ответственности всякой власти. Суровый приговор Достоевского, в сущности, правилен: "Вся наша либеральная партия прошла мимо дела, не участвуя в нем и не дотрагиваясь до него; она только отрицала и хихикала".
Никакой "партии" в точном значении этого слова - как структурно-организационного объединения - либералы в России на протяжении XIX века не имели. Однако в правительственных кругах все время велись разговоры о таковой, имея в виду носителей представлений о конституционно-правовом устройстве государства.
В середине XIX века в западноевропейских странах завершился процесс утверждения конституционно-монархических правлений. В России же облик власти оставался неизменным. Однако воздействие европейских норм неизбежно отражалось на умонастроениях и здесь. К концу ХIХ века для большей части интеллигенции вопроса о том, "хорошо" или "плохо" конституционное правление, фактически не существовало. Однозначно-положительный ответ подразумевался сам собой. Подобные взгляды были распространены не только среди лиц свободных профессий, людей "интеллектуального труда"; они проникали и в среду "служилого люда". Среди высших сановников и даже среди царских родственников находились люди, выказывавшие симпатию к проектам политических преобразований.
Когда в 1870-е годы развернулся террор народников-радикалов, некоторые во властных кругах решили, что для его обуздания недостаточно одних военно-полицейских мер, что для общественного умиротворения власть должна пойти на уступки "ответственным кругам общества" и довершить дело реформ 60-х годов, "увенчать здание" принятием некоего конституционного акта. При этом никто в "правящих сферах" не ставил под сомнение важность и нужность сохранения института самодержавия. Речь шла о другом: изобрести формулу политического переустройства, позволявшую сохранить единовластие, но вместе с тем привлечь к законотворческому процессу представителей по выбору не власти, а от различных общественных и сословных групп.
Александр II поддерживал такие намерения, и в начале 1881 года дело дошло до обсуждения проекта манифеста. В конце концов царь одобрил записку министра внутренних дел графа М. Т. Лорис-Меликова по поводу некоторой реорганизации государственного управления. Суть грядущей новации состояла в том, что созывались две подготовительные комиссии для разработки предложений по реформированию Государственного совета. Сама же реформа должна была быть принята Общей комиссией и утверждена монархом. Особенность этой процедуры состояла в том, что к законотворчеству помимо должностных лиц привлекались еще и представители, избранные от земства и городских дум: по два от каждой губернии, по одному от каждого губернского города и по два от столиц. Хотя слово "конституция" нигде не упоминалось, многие считали, что привлечение к законодательной деятельности избираемых от населения есть первый шаг к ней. Однако 1 марта того года царь погиб от руки террористов и ситуация в стране изменилась. Потом много говорилось и писалось о том, что именно в тот исторический момент был "упущен важный шанс" либеральной трансформации самодержавной монархии, которая якобы в дальнейшем исключила бы крушение и торжество радикалов. Подобные умозаключения столь же убедительны, сколь и недоказуемы.
Совместить не сочетаемое - иррациональную сакральную природу верховных прерогатив и рациональную избирательную процедуру, утвердить незыблемое суверенное верховенство земного закона в России XIX века являлось вещью фантастической. Историческая традиция, привычка, патриархальные представления, религиозные верования - все то, что веками формировало русский исторически-культурный архетип, в начале XX века диссонировало с западноевропейскими государственными приемами управления, нормами политического устройства буржуазных стран.
Многие приверженцы "либеральной партии", в большинстве своем прекрасно по-европейски образованные, придерживались убеждения, что Россия сможет быстро преодолеть свою архаику простым калькированием опыта "передовых стран". Игнорирование (и незнание) конкретных этноисторических условий, мечтательная умозрительная маниловщина делали русский либерализм и русских либералов абсолютно беспомощными в периоды обострения социальной ситуации, при малейшем соприкосновении с социальной стихией.

интеллигенция русский феномен

Русская интеллигенция представляет собой специфически русский культурный феномен. Это явление типичное для русской культуры -- действительно, здесь как в фокусе сосредоточены едва ли не наиболее характерные ее особенности. Феномен интеллигенции трудно определить -- в частности, трудно выделить характерные черты, определяющие поведение интеллигента, -- поскольку сама интеллигенция не стремится определиться как социальная группа: она скорее стремится определить свое отношение к другим социальным явлениям. Поэтому она находится в зависимости от этих явлений (которым она себя противопоставляет или на которые, напротив, ориентируется). Но явления эти не стабильны, их содержание, в свою очередь, находится в определенной зависимости от историко-культурного контекста, и это отражается на содержании понятия интеллигенции.

Таким образом, интеллигенция не столько характеризуется какими-то самостоятельными и имманентными признаками (которые позволили бы констатировать наличие или отсутствие данного явления вне зависимости от историко-культурного контекста), сколько противопоставленностью другим социальным явлениям. Интеллигенция прежде всего осмысляет себя в отношении к власти (в частности, к царю как олицетворению власти) и к народу. Отношение к власти и к народу определяет, так сказать, координаты семантического пространства, положительный и отрицательный полюсы: интеллигенция противопоставляет себя власти, и она служит народу (которому она, тем самым, фактически также себя противопоставляет). При этом и понятие власти (в частности, представление о монархе), и понятие народа с течением времени могут менять свое содержание, на разных исторических этапах они могут приобретать совершенно различный смысл -- и это, естественно, отражается на поведении интеллигенции; тем не менее, сама противопоставленность, сама структура отношений -- сохраняется.

Одним из фундаментальных признаков русской интеллигенции является ее принципиальная оппозиционность к доминирующим в социуме институтам. Эта оппозиционность прежде всего проявляется в отношении к политическому режиму, к религиозным и идеологическим установкам, но она может распространяться также на этические нормы и правила поведения и т. п. При изменении этих стандартов меняется характер и направленность, но не качество этой оппозиционности. Именно традиция оппозиции, противостояния объединяет интеллигенцию разных поколений: интеллигенция всегда против -- прежде всего она против власти и разного рода деспотизма, доминации. Соответственно, например, русская интеллигенция -- атеистична в религиозном обществе (как это было в императорской России) и религиозна в обществе атеистичном (как это было в Советском Союзе). В этом, вообще говоря, слабость русской интеллигенции как идеологического движения: ее объединяет не столько идеологическая программа, сколько традиция противостояния, т. е. не позитивные, а негативные признаки. В результате, находясь в оппозиции к доминирующим в социуме институтам, она, в сущности, находится в зависимости от них: при изменении стандартов меняется характер оппозиционности, конкретные формы ее проявления. По этому поводу очень интересна статья Серджо Бертолисси (Неаполь) "Три лика русской интеллигенции: Радищев, Чаадаев, Сахаров", в которой автор на примере трех образованных людей разных веков (18-20 века) рассматривает основную особенность русской интеллигенции - её оппозицию власти, существующему строю. Алексея Николаевича Радищева автор считает, по сути, первым представителем русской интеллигенции, который довольно резко попытался критиковать власть, строй. В своем знаменитом произведении "Путешествии из Петербурга в Москву" Радищев, по мнению автора статьи, "рисует широкую и последовательную критическую картину. Упор здесь делается не на сатиру, а на анализ ситуации, ответственность за которую возлагается на деспотическую власть". Радищев критиковал и крепостное право. Серджо Бертолисси говорит о том, что критика и идеи Радищева способствовали реформам Александра Первого (хоть и недостаточно активных). Однако я абсолютно не согласна с автором статьи, который утверждает, что только события 1812 года послужили "к расцвету дотоле весьма слабых патриотических чувств". Что значит "весьма слабых"? Как бы то ни было, характеризуя российский характер, часто говорят именно о патриотизме. Это прослеживается задолго до 1812 года.

Петра Яковлевича Чаадаева автор статьи считает "наиболее полным воплощением всех свойств русского интеллигента той эпохи". Чаадаев говорил о том, что Россия ничего не дала Европе и ничего не взяла. В общем, это тоже критика власти, режима.

Дальше автор статьи пишет, что такой феномен как "интеллигенция" начинает заменяться понятием "диссидентство". Советская власть растит интеллектуальную элиту, а не оппозицию себе. Но особое место в этом занимает Андрей Дмитриевич Сахаров. Автор статьи считает, что Андрей Дмитриевич один из тех, кто "пытался сформулировать новые идеи, которые отвечали бы требованиям изменившейся действительности и позволяли бы заглянуть в будущее". Сахаров говорил, что человеку необходимо дать свободу к получению полной информации, непредвзятого отношения. Он был, если хотите, ученым гуманистом, ставившим на первый план гражданские права и свободы человека. Он был не против страны, он был против войны и гонки вооружения.

В общем, можно отметить, что интеллигенция, неважно в какой исторический период, чаще всего указывала на проблемы в стране. Пыталась также определить пути решения этих проблем.