Модификации романной формы в прозе запада второй половины хх столетия. Условно-метафорическая проза мордовии: Стилевые особенности Феномен «другой» прозы
480 руб. | 150 грн. | 7,5 долл. ", MOUSEOFF, FGCOLOR, "#FFFFCC",BGCOLOR, "#393939");" onMouseOut="return nd();"> Диссертация, - 480 руб., доставка 1-3 часа, с 10-19 (Московское время), кроме воскресенья
Фролова, Татьяна Геннадьевна. Эволюция метафорического стиля на рубеже XX-XXI вв. : диссертация... кандидата филологических наук: 10.01.01 / Фролова Татьяна Геннадьевна; [Место защиты: С.-Петерб. гос. ун-т].- Санкт-Петербург, 2012.- 201 с.: ил. РГБ ОД, 61 13-10/124
Введение к работе
Центральное для данной диссертационной работы понятие метафорического стиля представляет серьезные методологические трудности, так как отличается неразработанностью общих вопросов, отсутствием глубокого и всестороннего описания, что не позволяет сослаться на то или иное определение в качестве отправного пункта исследования и побуждает к самостоятельному выявлению и распространению данного понятия. При этом в разных терминологических вариациях оно используется при характеристике художественного мира отдельных писателей (В.В. Набоков, Ю.К. Олеша, Т.Н. Толстая), а также целых стилистических направлений (орнаментальная проза).
При невозможности сослаться на ту или иную четкую разработку в поисках определения метафорического стиля приходится опираться, в значительной степени, на самые общие предпосылки. Содержание термина представляется интуитивно очевидным, но в то же время четко не определен для него историко-литературный контекст, не выявлена группа конститутивных признаков, – первым шагом на пути к осуществлению такого рода задач и является данная работа. Естественно опорным для нас представляется понятие метафоры.
В качестве альтернативы разветвленной цепочке интерпретаций метафоры в настоящем исследовании отдано предпочтение относительно простому, близкому аристотелевскому, определению, которое представляется наиболее подходящим для проецирования на конкретную группу текстов. Под метафорой понимается перенос наименования по сходству (у Аристотеля – «перенесение слова с измененным значением из рода в вид, или из вида в род, или из вида в вид, или по аналогии»), под метафорическим стилем – в первую очередь установка на особую выделенность речевой структуры, получающая выражение в общей изощренности художественных решений, лексическом богатстве текста, обилии в нем тропов.
Тенденция метафорического стиля создается не только метафорой, но и всем потоком средств художественной изобразительности, среди которых наряду с метафорой могут быть олицетворение, гипербола, литота, эпитет, перифраз и другие. Метафора в данной работе понимается как метонимия тропа вообще; метафоричность произведения означает насыщенность его самыми разными тропами. Однако при этом из числа тропов как стилистических приемов, состоящих в употреблении слова в переносном значении («слово, употребленное в переносном значении, называется троп»), исключаются фигуры – «некие “необычные” (отклоняющиеся от обыденного, неэкспрессивного синтаксиса) синтаксические построения».
Термин «метафорический стиль», как мы уже заметили, во многом родственен понятиям «орнаментальный стиль», «орнаментальная проза», но не является их безусловным синонимом. Как метафорический, так и орнаментальный стиль вычленяются из всей прочей прозы – нормативной, нейтральной, «классической», «автологической» – на основании активного переносного словоупотребления.
«Основа орнаментального словоупотребления – сложная разветвленная система тропов, в которой можно найти разнообразные виды сравнений, метафор, метонимий, которые составляют самую ткань повествования. Хотя концентрация тропов в орнаментальной прозе и не одинакова, в ней есть свои индивидуальные варианты, в целом она превышает концентрацию тропов в классической повествовательной речи…»
В орнаментальной, в метафорической прозе слово перестает быть только средством выражения и приобретает специфический характер, становясь изображающим. «…Стремление представить предмет речи через зрительный образ – выражается в овеществлении, материализации изображаемого, распространяясь и на вещественное и на невещественное». Эта тенденция главенствует как в метафорическом, так и в орнаментальном стиле. «В особенностях словоупотребления… отражается специфичность видения мира Писатели-орнаменталисты (как и писатели-метафористы. – Т.Ф. ) постоянно “удваивали” мир в поисках соответствий между предметами внешнего мира, между внутренним состоянием человека и предметом, между миром природы и человека и т.д.».
При этом понятие «орнаментальная проза» традиционно закреплено за рядом литературных явлений первой трети ХХ века и служит характеристикой творчества писателей, стилистически отстоящих друг от друга довольно далеко: орнаментальность так или иначе отразилась в произведениях А. Белого, М. Горького, Б.А. Пильняка, А.С. Серафимовича («Железный поток»), Ю.Н. Тынянова («Смерть Вазир-Мухтара»), И.Э. Бабеля…
Представление об орнаментальности наряду с особым образным характером слова включает в себя и вытесняющую сюжетное действие систему лейтмотивов как ведущий способ организации повествования, и сказ, и звукопись, и использование в прозе регулярного метра. Все эти возможные особенности орнаментальной прозы нехарактерны для прозы метафорической, смещение которой от нормативного прозаического повествования в сторону стихотворной речи связано лишь с частым переносным словоупотреблением, но не поддерживается еще и усилением звуковой стороны, упразднением традиционных сюжета и характеров. Четкая хронологическая отнесенность понятия «орнаментальная проза» в сочетании с его необычайно широкой трактовкой делают необходимым введение иного понятия, характеризующего изобилующие тропами тексты современной прозы, – «метафорический стиль».
Все вышеперечисленное позволяет констатировать актуальность исследования .
В определении «метафорический стиль» слово метафорический в самом общем понимании означает «обильный, богатый метафорами» (с учетом трактовки метафоричности в рамках данного исследования – «обильный, богатый тропами»), что соответствует и значению понятия стиль как системы языковых средств и идей, характерных для того или иного литературного произведения, жанра, автора или литературного направления: стиль – совокупность приемов использования языковых средств, метафорический стиль – совокупность тропов.
За определенной организацией словесного материала скрывается и некая внутренняя система, нахождение которой приводит к выдвижению на первый план понятия об индивидуальном стиле. «Сущность стиля… наиболее точно может быть определена понятием… внутреннего эстетического единства всех стилевых элементов, подчиненных определенному художественному закону». «Понять стиль – значит прежде всего понять проявившуюся в нем художественную закономерность или, другими словами, его художественный смысл».
В соответствии с представлением о стиле как о целостности формы в ее содержательной обусловленности при характеристике метафорического стиля необходимо учитывать и то, что характерно для него в языковом отношении, его эмпирическую базу, и надъязыковые свойства: функциональную целесообразность тропов, художественный смысл сгущенной метафоричности.
Цель работы – описание феномена метафорического стиля в русской прозе конца ХХ – начала ХХI вв.
Для достижения заявленной цели поставлены следующие задачи :
– выявить общие признаки метафорической прозы конца ХХ – начала ХХI вв.;
– выработать развернутое определение понятия «метафорический стиль»;
– проанализировать функционирование тропов на различных уровнях текста: персонажном, временном и пространственном, композиционном;
– описать специфику языковой реализации метафорического стиля современной прозы;
– представить смысловые инварианты метафорического стиля современной прозы, мотивирующие ввод в текст большого количества тропов;
– осуществить целостный анализ избранных романов авторов-метафористов конца ХХ – начала ХХI вв.;
– проследить эволюцию метафорического стиля в русской прозе на рубеже ХХ – ХХI вв. в контексте рассказов Т.Н. Толстой 1980-х гг.
Научная новизна исследования обусловлена как недостаточной разработанностью темы и важностью сделанных в работе выводов – проблема комплексного описания метафорического стиля ставится и решается впервые, – так и хронологической отнесенностью материала: значительная часть анализируемых произведений современной прозы в силу недавнего своего появления и публикации никогда прежде не становилась предметом научного изучения.
Объектом исследования выступает феномен метафорического стиля в русской прозе конца ХХ – начала ХХI вв., предметом исследования – романы «Укус ангела» П.В. Крусанова, «Читающая вода» И.Н. Полянской, «Господин Гексоген» А.А. Проханова, «2017» О.А. Славниковой, «Блуда и МУДО» А.В. Иванова, «Каменные клены» Лены Элтанг, «Оранжерея» А.А. Бабикова, а также избранные рассказы И.Н. Полянской и О.А. Славниковой. Особенности метафорического стиля вышеперечисленных текстов выявляются в ближайшем для них историко-литературном контексте, представленном рассказами Т.Н. Толстой 1980-х гг.
Параллель между современной метафорической прозой и рассказами Т.Н. Толстой может быть осмыслена не только как диахроническая, но и как синхроническая: устойчивый корпус текстов из первого сборника рассказов писательницы «На золотом крыльце сидели…» в настоящее время активно переиздается и в исходном составе, и в незначительно модифицированном с учетом тематики издания либо книжной серии, что позволяет данному текстовому блоку оставаться фактом современной словесности.
Т.Н. Толстая, П.В. Крусанов, И.Н. Полянская, А.А Проханов, О.А Славникова, А.В. Иванов, Л. Элтанг, А.А. Бабиков – писатели, не похожие друг на друга и с точки зрения художественной индивидуальности, и с точки зрения идеологии – в границах данного исследования объединены на основании присущей их произведениям метафоричности. Не будучи окказиональной особенностью какого-либо одного писателя, но образуя широко представленную в прозе рубежа ХХ – ХХI вв. тенденцию, ставшую выражением тяготения к специфическому видению мира, метафорический стиль организует литературный процесс на иных основаниях и позволяет с полным правом в едином ряду рассматривать авторов самых разных убеждений и творческих устремлений.
В отборе материала для исследования значительную роль сыграла современная критическая литература (исключением стал только роман А.А. Бабикова «Оранжерея», вышедший в текущем, 2012-м, году и не успевший получить развернутых критических оценок). Особенности словоупотребления и – шире – стиля вышеназванных авторов, связанные с высокой концентрацией в их текстах метафор и других тропов, общей «украшенностью» и детализацией повествования, неоднократно отмечались и критиками, и читателями, и самими авторами.
Рассказам Т.Н. Толстой 1980-х гг. присуща «непрозаическая нагруженность, можно сказать, перегруженность текста тропами». «Как увидены все эти вещи, как они нарисованы! “Алмазный песочек, наклеенный на картонные шпатели” – это пилка для ногтей, “фестончатая орхидея” – граммофонная труба… повествование неслыханно расширяется… затягивая предметы из разных областей, дающие представление чуть ли не обо всем многообразии жизни».
«Славникова клинится на передаче вещества самой жизни. Для этого и нужна складчатая манная каша подробного письма с комочками метафор и тромбами сравнений. Точных, как набор полароидных снимков».
«Проханов известен своими метафорами. В русской литературе нет (и не было) другого писателя, способного сочинять разнообразнейшие сравнения и метафоры в “промышленных” масштабах».
В критике возникали и попытки – правда, фрагментарные, часто остающиеся на уровне простого упоминания, – включить тексты вышеназванных авторов в определенную традицию, найти для них соответствия и «точки отсчета» в истории литературы, руководствуясь присущей им повышенной изобразительностью, сгущенной метафоричностью. «Ее (Ольги Славниковой. – Т.Ф. ) изобразительный талант, преувеличенное внимание к картинке, которую нельзя назвать кинематографической, поскольку визуальный образ всегда очень подробный, ветвящийся, по-барочному перегруженный, тончайшее умение описывать движения и жесты, – все это вышло на первый план… Хочется потревожить тень Набокова…» «Несколько слов о языке Крусанова. Он уникален, интеллигентен и образен. Я бы даже сказал, что это давно забытый первозданный русский язык. Но не аристократично-аллитеративный, как у Набокова, или тонущий в образности, как у Пастернака, а метафоричный, точный язык Гоголя».
Не предполагая в границах данного исследования анализировать столь обширный материал, объединяющий далеко – и не только с точки зрения хронологии – отстоящие друг от друга тексты, от «Мертвых душ» Гоголя до прозы начала XXI века, отметим существование для современной метафорической прозы как наиболее узкого, ближайшего историко-литературного контекста – рассказов Т.Н. Толстой 1980-х гг., так и более широкого и хронологически далекого – орнаментальной прозы 1920-30-х гг., точнее, среди всего многообразия орнаментальной прозы 1920-30-х – произведений В.В. Набокова, известного своим особым взглядом на мир и виртуозным его словесным воплощением, и Ю.К. Олеши, которому присущи, по оценкам литературоведов, «красочное мироощущение», «лазерное зрение».
Прозе В.Н. Набокова и Ю.К. Олеши свойственно многократное использование разнообразных тропов, обилие живописных нюансов. «Проза Набокова (как, скажем, и Олеши) – упражнение для глаза, опыт нового видения мира. Ее фундамент – предмет, ее строительный материал – существительное, ее прообраз – живопись…» «…Зрительным подробностям, издавна обреченным на подчиненное положение, настойчиво возвращалась самостоятельная ценность. Олеша строит описания… радующие одной своей очевидностью, одной ослепительной отчетливостью облика предмета».
Если рассматривать время и пространство, героев, композицию в качестве уровней теста, то метафоричность предстает как нечто надуровневое и практически всеохватное. «Слово до известной степени становится целью… Это обусловливает и взаимоотношения словесной формы с другими составными частями художественного произведения, в первую очередь с сюжетом и характерами. Как отмечали исследователи, в орнаментальной прозе “композиционно-стилистические арабески… вытесняют элементы сюжета, от слова независимого”, речь в произведении “расстилается” над “характерами и сюжетом”».
Свойство метафорического стиля подчинять себе различные уровни текста позволяет говорить о нем как о доминанте произведения. Идеи доминанты и установки – в том своем воплощении, какое они получают в работах Ю.Н. Тынянова, – служат наиболее удобной и максимально адекватной описываемому материалу методологической основой наряду с определениями из общей поэтики, обращением к историко-литературному контексту, сравнительным и структурным методом, а также методом целостного анализа произведения.
При представлении текста в виде системы соотнесенных между собой факторов тот фактор (или группа факторов), главенство которого очевидно, получает название доминанты. Выдвинутость этого фактора связана с его организующей ролью: он функционально подчиняет и окрашивает все другие. «Этой подчиненностью, этим преображением всех факторов со стороны главного и сказывается действие главного фактора, доминанты». Важность самой тенденции метафорического стиля, а не характеристик отдельно взятых тропов, его главенствующее положение в анализируемых тестах по отношению к развитию действия дают основания рассматривать метафоричность как доминанту.
Реализация того или иного фактора в роли доминанты произведения возможна в силу определенной авторской установки. При изучении метафорического стиля установка может быть определена в первую очередь как изобразительная, образная, как установка на выражение. За термином «установка» мы оставляем самое общее его значение – «творческое намерение автора», сознательно вынося за скобки понятия «речевая функция», «речевой ряд», которыми активно оперирует Ю.Н. Тынянов и которые все же представляются недостаточно обоснованными и разработанными, чтобы с их помощью можно было определить организацию любого художественного текста. («Установка есть не только доминанта произведения (или жанра), функционально окрашивающая подчиненные факторы, но вместе и функция произведения (или жанра) по отношению к ближайшему внелитературному - речевому ряду». «Вычеркнем теологический, целевой оттенок, “намерение ”из слова “установка”. Что получится? “Установка” литературного произведения (ряда) окажется его р е ч е в о й функцией, его соотнесенностью с бытом».)
Все характеристики установки даются уже с учетом того воплощения, которое она получает в конкретном тексте. Это означает, что, хотя понятие установки и следует признать первичным по отношению к понятию доминанты, строгих причинно-следственных отношений между ними нет, они скорее взаимообусловлены. Определение метафоричности как доминанты произведения – результат его общей установки на выражение, но и охарактеризовать установку как изобразительную мы можем именно благодаря тому, что текст отличается повышенной метафоричностью и преднамеренное употребление в нем тропов очевидно.
Взаимозависимость установки на выражение и метафоричности опосредованно подтверждает понимание метафорического стиля как совокупности тропов, организованных в систему и реализующих единое эстетическое значение. Отталкиваясь от представления о некоей общей установке, когда автор стремится к образному осмыслению большинства предметов, признаков, действий и к созданию точного, полного, зримого представления об описываемой реальности, мы начинаем работу с конкретным текстом, где каждый следующий троп поддерживает и обосновывает предшествующий (или предшествующие), а также способствует созданию объективного представления об установке данного произведения как изобразительной. «Свойство системности рождается, таким образом, на скрещении д е д у к ц и и и и н д у к ц и и. Дедукция состоит в том, что можно предположить существование обязательных… смыслов, представленных в… тексте, а индукция проявляется в том, что с каждым новым выбором сокращается круг возможностей для выбора других элементов, которые должны быть связаны в единое целое в пределах одной системы». Феномен метафорического стиля образован сочетанием находящихся друг с другом в импликативных отношениях метафоричности как доминанты произведения и его общей установки на выражение.
На защиту выносятся следующие положения:
– метафорический стиль в прозе рубежа ХХ-ХХI вв. представляет собой систему взаимообусловленных тропов, наделяющих текст свойством усиленной изобразительности;
– тропы организуют текст как художественное целое, а также его персонажный, временной и пространственный, композиционный уровни;
– метафоричность – постоянный основополагающий принцип для создания портрета персонажа (и главного, и эпизодического), при этом изобразительная функция метафоры у авторов конца ХХ – начала ХХI вв. дополняется психологической функцией;
– метафорический стиль современной прозы обнаруживает специфические способы описания времени и пространства (реализация метафоры «время течет», персонификация абстрактных бытийных категорий, взаимоуподобление времени и пространства («детство было садом»), выделение пространства «бытового», «пищевого», хронотопа «внутренний мир героя» и др.);
– метаметафоры «произведение – театр» и «автор – режиссер» являются текстообразующими для современной метафорической прозы, отличающейся «театральностью» и многослойностью понятия авторства;
– метафорический стиль прозы конца ХХ – начала ХХI вв. неоднороден и представлен такими разновидностями, как метафорический искусно-искусственный и метафорический рефлексирующий стиль;
– метафорическая проза конца ХХ – начала ХХI вв. реализует устойчивый спектр смысловых инвариантов «жизнь – праздник», «жизнь – карнавал», «жизнь неподлинна» и «жизнь – рефлексия».
Структура работы определена представлением о метафорическом тексте как о многоуровневой системе. Работа состоит из введения, трех глав, заключения и библиографии. В первой главе исследуется категория персонажа в современной метафорической прозе, во второй – различные способы метафоризации временных и пространственных категорий; в третьей главе описаны явные и скрытые сюжеты метафорической прозы, ее композиционные особенности. В заключении подводятся итоги исследования и упорядочиваются смысловые инварианты метафорической прозы. Текст работы составляет 201 страницу, библиография насчитывает 192 наименования.
Научно-практическая значимость работы связана с возможностью применения результатов исследования в педагогической и научно-просветительской деятельности для разработки лекционных курсов и спецкурсов как по современной русской литературе, так и по некоторым теоретическим аспектам литературного процесса. Выводы, сделанные в диссертации, могут быть использованы в дальнейших исследованиях творчества Т.Н. Толстой, П.В. Крусанова, И.Н. Полянской, А.А. Проханова, О.А. Славниковой, А.В. Иванова, Лены Элтанг, А.А. Бабикова, в работах по проблемам поэтики русской прозы конца ХХ – начала ХХI вв.
Основные положения и выводы работы апробированы в научных статьях, две из которых опубликованы в издании, рекомендованном ВАК РФ; итогом апробации стало также выступление диссертанта на аспирантском семинаре с докладом на тему «Эволюция метафорического стиля на рубеже ХХ – ХХI вв.».
Таким образом, применение таких стилистических средств и приемов, как несобственно-прямая речь, художественное единство метафор, символов, повторов является стилеобразующей особенностью. Использование этих средств и приемов, их тесное взаимодействие и подчиненность общей стилистической задаче позволяет рассматривать их как активные элементы единого литературного стилистического метода, который связывает воедино все произведение и является константой индивидуального стиля А. Аминева.
Второй параграф – Условно-метафорическое направление в прозе А. Аминева – посвящен исследованию нереалистической поэтики и средствам художественной экспрессии в творчестве башкирского писателя. С условно-метафорической прозой творчество башкирского писателя роднит восприятие реальности, не предполагающее какого бы то ни было сознательного разграничения обыденного и ирреального, «чудесного», создание картины мира, в которой миф, фантастика и социально-историческая действительность вплетены в единый художественный контекст.
В повестях «Китай-город», «Усманские камни», рассказе «Снежный человек», говоря словами Г. Нефагиной, «условность не противоречит реалистической основе, а служит средством концентрации авторской концепции жизни» 18 . Художественный мир произведений А. Аминева неоднозначен, контрастен, фантастичен, подчас абсурден и всегда чрезвычайно динамичен. Писатель в своем творчестве создает динамичную художественную систему, в которой на будничном бытовом уровне соседствуют миф, фантастика и реальность, социально-историческая действительность; происходит постоянная и резкая смена красок и света, вещей и явлений, предметов изображения. Некоторые особенности поэтики А. Аминева при этом обнаруживают свое типологическое сходство с другими художественными явлениями в литературе конца XX – начала XXI века.
Условно-метафорическая проза А. Аминева, которая превратилась в одно из самых любопытных направлений в башкирской литературе конца ХХ века, рисует причудливый, но все-таки узнаваемый мир. Основной предпосылкой создания таких произведений в творчестве писателя стало желание наиболее полно выразить преломление вечных вопросов в современной действительности. В произведениях условно-метафорического направления дается символическое отражение того, как проявляется человеческое и античеловеческое в современном человеке («Китай-город», «Снежный человек», «Усманские камни»). При этом существует возможность осмысления общественного сознания в различных пространственно-временных ситуациях. Так сочетаются актуальный и общефилософский планы. В них символ, аллегория и метафора выделяются в качестве основных формообразующих средств и тяготеют к форме притчевого иносказания, поиск истины происходит при помощи не реалистических, а религиозно-мифологических способов, через обращение к подсознанию человека, нравственно-психологическому миру героев.
Башкирский прозаик при помощи всего спектра красок и оттенков мифопоэтики воплотил животрепещущие нравственно-философские и социальные проблемы бытия: мотив поиска истины, предупреждение о духовной деградации общества («Снежный человек», «Китай-город») перемены в народном сознании и неотвратимые тяжкие испытания на пути обретения высокой нравственности («Усманские камни»), дал остросатирическую, гротесковую картину окружающей действительности («Китай-город»). Все эти произведения злободневны, побуждают не только к совершенствованию личности, но и к противостоянию силам зла.
Пародийность, гротескно-фантастическое начало и напряженная субъективность, характерные для творчества писателя, частое использование экспрессивной детали, обостренная эмоциональность стиля, контрастность изображения и некоторые другие существенные особенности поэтики А. Аминева позволяют сделать вывод об условности и метафоричности многих произведений башкирского писателя.
Шестая главареферируемой работы «Другая проза» Т. Гиниятуллина» состоит из четырех параграфов. Т. Гиниятуллин - прозаик с очень самостоятельным почерком, естественным, непринужденным, неподдельно-демократичным и вместе с тем подлинно мастерским, богатым художественной выразительностью. Представители прозы «новой волны» «остро полемичны по отношению к советской действительности и ко всем без исключения рекомендациям социалистического реализма насчет того, как эту действительность изображать, в первую же очередь к его назидательно-наставительному пафосу» 19 . В творчестве Талхи Гиниятуллина представлено экзистенциальное течение этого направления.
Роман «Загон», повести «Гегемон», «Переправа» с социально сдвинутыми обстоятельствами и характерами, внешним равнодушием к любому идеалу и ироническим переосмыслением культурных традиций, характерными для «другой прозы», значительно дополняют представление о поэтике Т. Гиниятуллина в ее завершенности. В первом параграфе « Система пространственно-временных координат в прозе Т. Гиниятуллина» рассматривается специфика художественного времени и пространства в прозе Т. Гиниятуллина, что дает основание утверждать, что это один из интереснейших для исследователя башкирской литературы прозаиков.
Художественное время и пространство в романе «Загон» выступают в качестве средств художественного моделирования, способов выражения нравственных представлений, духовных исканий героя и автора. Человек в нем показан в разных пространственно-временных планах, на разных хронотопических уровнях. Жизнь главного героя показана в биографическом, семейно-бытовом, историческом, социальном, природно-циклическом хронотопах. Все названные хронотопические уровни выполняют свою определенную функцию.
Временная организация романа «Загон» представляет собой сложную многоуровневую, иерархически организованную структуру, синтезирующую разные типы и формы времени: биографическое, семейно-бытовое, социально-историческое, природно-циклическое. Тема времени – постоянный лейтмотив творчества башкирского писателя. Художественное пространство романа Т. Гиниятуллина «Загон» – сложный и очень насыщенный образ мира со знаковым характером пространственных образов, который создается благодаря постепенному проникновению героя в сущность окружающего мира, с одной стороны, процессу познания своей души, с другой стороны. «Внешнее» пространство и «внутреннее» пространство тесно взаимосвязаны, так как образ большого мира дается через восприятие главного героя.
«Внешнее» и «внутреннее» пространство создают в романе два плана повествования. Первый план включает в себя пространство материального мира, рабочего места, квартиры, улицы, Москвы, всей страны, реальной исторической действительности. Этот план в романе является лишь фоном для развития сюжетного действия второго, основного плана повествования.
Второй план повествования – это внутреннее» пространство, мир души, духовных поисков, стремлений, ошибок и заблуждений, попытка понять и осознать себя. К важнейшим событиям жизни герой сам относит войну. Воскрешая в памяти эпизоды военных лет, людей которых он встречал, Толя Гайнуллин рассказывает о том, какой след оставили они в его душе, как каждый повлиял на формирование его личности, мировосприятия.
Художественное время и художественное пространство воплощают мироощущение Т. Гиниятуллина, воплощают его представление об окружающем мире и человеке. Таким образом, анализируя пространственно-временную организацию произведений художника, мы выявляем специфические особенности творчества писателя, формируем представление о его философских взглядах на всегда актуальные проблемы жизни и смерти, времени и вечности, выявляем историко-культурный смысл его произведений, особенности стиля и способы создания художественного образа. Язык художественного времени–пространства помогает определить сюжетный, символический, знаковый уровень художественных произведений башкирского писателя.
Во втором параграфе пятой главы «Экзистенциальные мотивы в романе «Загон» Т. Гиниятуллина» рассматривается понимание мотива как некоего смыслового ядра, выполняющего определенную функцию в тексте, особая роль экзистенциальных мотивовв организации глубинного смысла произведений.
Центральные вопросы экзистенциализма – судьба человека в этом мире, смысл человеческой жизни, проблемы самого факта человеческого существования и онтологический статус личности, проблема открытости мира – находятся в центре творчества Т. Гиниятуллина.
В романе «Загон», повестях «Переправа», «Гегемон» внешняя событийность не играет особой роли: важнее не события как таковые, а авторская рефлексия по их поводу. Роман построен по принципу повествования от первого лица, автобиографическая проза, хронологический порядок в нём не соблюдён, автор позволяет себе эксперименты со временем и с пространством, свободно перемещая временные пласты. Эпохальные исторические события – Великая отечественная война, духовный и политический застой в стране – несут на себе печать индивидуального опыта бывшего строителя и солдата войны, ныне – выпускника литературного института и кочегара. Повествование от первого лица, характерное экзистенциальной прозе, сконцентрировано целиком на эмоциональной сфере бытия героя: его воспоминаниях, ощущениях, чувствах. Важны не столько события сами по себе, сколько то, как это воспринимает, как реагирует на происходящее герой; автор пытается описать его мировосприятие, так как наибольшей объективностью обладают именно субъективные переживания личности. Автобиографический характер прозы нового времени, утверждает Д. Затонский, ссылаясь на Г.Э. Носсака, соответствует духу эпохи: «Собственная правда в современном мире есть единственная правда. Признаться себе в этом – своего рода революционный акт. Формой современной литературы может быть только монолог. Только он отражает состояние человека, потерявшегося в чаще абстрактных правд» 20 . По мнению экзистенциалистов, смысл бытия сосредоточен на существовании отдельно взятого человека со всеми его помыслами и переживаниями; жизнь конкретного индивида является моделью существования человечества.
Одним постоянным мотивом в произведениях Т. Гиниятуллина можно считать мотив одиночества человека, его замкнутости в этом одиночестве и безысходности. Локализованный в разных частях текста, он проявляется в романе на уровне заглавия («Загон»), создания образов, в композиции, подтексте. С ним тесно связан мотив тоски и страха. В центре романа «Загон» – герой-одиночка. В нем нет ничего романтического, он просто один. Он одинок и не находит никого близкого себе по духу и силе. Этот человек довольно слаб, он зависит от общества и желает быть в нем, свою оторванность от мира воспринимает как тяжкое бремя: Герой этот явно не героичен, он стремится слиться, обрести связи с этим миром. В романе «Загон» мотив одиночества выражен в предельной остроте и тотальности. Центральными темами произведения являются тема одиночества, страха и смерти. Мотивы дома, двери и окна усиливают ощущение преграды, затрудненности общения, мотивы одиночества и несвободы, трагизма бытия, иллюзорности жизни, смерти.
Экзистенциальные мотивы вплетены в ткань произведений Т. Гиниятуллина очень ненавязчиво, там, где он обращается к вечным категориям: жизнь-смерть, добро-зло, вера-безверие, которые вырастают до образов-символов. Само это обращение к глубинным, вечным, экзистенциальным мотивам характерно для творчества башкирского писателя. Этот мотив отражает мировоззрение художника, его устремления, представления о моральных ценностях, согласно которым выше всего ставится Человек, его личность, стремление познать самого себя, упорство в борьбе с самим собой.
В третьем параграфе пятой главы «Интертекстуальность прозы Т. Гиниятуллина» творчество башкирского писателя рассматривается не только в ближайшем контексте писателей-современников, но и в русле традиций русской и мировой классической литературы. Именно в сопряжениях с русской классической литературой и отталкиваниях от нее происходит, творческая эволюция писателя. Прежде всего, наиболее близкого ему писателя – А.П. Чехова.
К средствам интертекстуальности в прозе Т. Гиниятуллина относятся различные приемы цитирования – цитаты, реминисценции, аллюзии, заимствования и центоны. Наиболее насыщенный аллюзивный характер имеет роман «Загон», где автор приводит имена многих известных представителей мировой художественной классики.
Результатом анализа интертекстов в произведениях Т. Гиниятуллина последних лет стало обнаружение тех стилевых особенностей, которые были свойственны русским классикам, в частности, Л.Н. Толстому, Ф.М. Достоевскому, А.П. Чехову. Русская классика стала для башкирского писателя важным источником тем, приемов, аллюзий. В рассказах, повестях и романах онтологические темы, важные для русской литературы XIX века, впервые переводятся на уровень «литературного фона», подтекста и интертекста. Многие художественные принципы и эстетические ценности Т. Гиниятуллина генетически восходят к разным сторонам творчества этих классиков русской литературы.
Проза Т. Гиниятуллина полифонична, ее язык – язык мировой культуры (М. Ремарк, А. Бирс), обогащенный самобытным мировосприятием башкирского писателя. Охватывая широкий спектр литературно-исторических жанров, прозаик рассчитывает не только на ассоциативное мышление искушенного читателя и вовлечение его в интеллектуальную игру переосмысления затрагиваемых в цитируемых отрывках вопросов, но и на возбуждение интереса как можно большего количества читателей к произведениям мировой художественной литературы, несущим идеи, близкие автору: «жить стоит на свете именно потому, что существуют такие книги, такая литература, с такой правдой» 21 .
Такие приемы интертекстуальности, как разнообразные цитаты, реминисценции, аллюзии являются средствами выражения авторской позиции и служат достижению поставленных автором в творчестве идейно-художественных задач, они являются ключом для прочтения глубинного смысла прозы писателя, средством актуализации насущной проблематики, акцентируя внимание читателя на сочинениях русской классической и мировой художественной литературы и философско-просветительской мысли, заключающих в себе жизненный опыт, накопленный многими поколениями людей различных национальностей, вероисповеданий.
Таким образом, элементы текста-оригинала включаются в создаваемый текст Т. Гиниятуллина, который обогащается новыми смыслами посредством введенного текста. Читателю предоставляется возможность по-новому воспринять, интерпретировать читаемый и исследуемый текст. Исследование интертекстуальности позволяет глубже постичь творческую личность Т. Гиниятуллина, а также прояснить эстетическую сущность башкирской литературы XX века, стремящегося воплотить свои художественные идеи в тесной связи с русской и мировой литературой.
Представляется значимым осмысление сущности творческой манеры Т. Гиниятуллина в пятом параграфе «Языковое своеобразие и особенности речевой организации произведений Т. Гиниятуллина» через рассмотрение языка его художественных произведений как явления индивидуального словесно-художественного творчества на основе комплексного анализа отдельных произведений.
Важнейшим объектом пристального авторского внимания оказывается живое слово действительности. Т. Гиниятуллин обращается к живому разноречию времени, к самостоятельным голосам героев, к неадаптированному народному слову. Специфику индивидуального стиля Т. Гиниятуллина формирует употребление разговорно-просторечной лексики. В романе «Загон» актуализируется тенденция к сближению литературного языка с живой, народной речью. Основной языковой пласт романа составляет общеупотребительная лексика, на фоне которой выделяется разговорно-просторечная лексика, сочетающаяся с другими лексическими пластами (книжной, официально-деловой, профессиональной) в зависимости от речевой ситуации.
Такой же разговорный характер, что и лексика, имеет и синтаксис повествования героя-повествователя. Особенно часто встречаются такие явления, характерные для разговорного языка, как бессоюзие, преобладание сложносочиненных предложений над сложноподчиненными, неполные предложения, употребление частиц и т. д. Синтаксис просторечия проявляется в прозе писателя в использовании простых фраз, часто нераспространенных предложений, которые, повторяясь по своей синтаксической конструкции через определенные промежутки, способствуют стихотворному оформлению текста и созданию ритма. Признаком разговорного стиля является употребление большого количества неполных предложений, безличных, назывных.
Разговорно-просторечные языковые элементы в произведении писателя играют важную роль в воссоздании особенностей народно-разговорного языка, являются средством речевой характеристики персонажей, выражения авторской позиции, передачи отношений между персонажами и экспрессивной оценки действительности, служат основой сближения авторского повествования с речью героев. Произведениям Т. Гиниятуллина присущ природный лад речи, обращение к точности и образности народного слова. Изображая персонажей, описывая картины современной жизни, повествуя о драме человека искусства, Т. Гиниятуллин использует все многообразие содержательных и экспрессивных возможностей живого русского языка.
Повторы, сквозные эпитеты и образы – художественный прием, который созвучен главным принципам поэтики Т. Гиниятуллина, его отношению к обработке языкового материала. Найденные определения становятся своеобразными словесными формулами и функционируют в качестве своеобразных автореминисценций. Повторы предложений, синтаксических конструкций, наличие почти во всех произведениях одного главного героя дают ощущение движения и ритма. Семантизация ритма и речевой интонации произведений поддерживаются не только повторами фраз. В прозе Т. Гиниятуллина наблюдаются такие ритмообразующие явления, как параллельные синтаксические формы и симметрия интонаций. Интонационно-синтаксический параллелизм сочетается с анафорическими повторами.
Характерной особенностью прозы ХХ века является активное использование вставных конструкций, значительно разнообразнее становятся их функции. Вставные конструкции (следует заметить, что мы вычленяли только вставки, заключенные в скобки) в прозе Т. Гиниятуллина встречаются довольно часто и играют важную роль. По мнению В. Шаймиева, «предложения со вставными конструкциями - это проекция в письменный текст результата взаимодействия нескольких высказываний... когда одни из них поясняют, уточняют другие и соединены с ними ассоциативно-смысловыми связями» 22 . Исследователь говорит о создаваемых вставками «ситуациях контраста», в таких случаях, прежде всего, понимается сосуществование в одном микротексте разноплановых сообщений, «сведение воедино» двух точек зрения, совмещение разных событийно-временных уровней повествования.
Графическое выделение слов, использование вставных конструкций в романе «Загон» – продуктивные способы создания авторской модели художественного мира произведения. Визуальное изменение текста ведет за собой расширение семантического поля слов и способствует поиску дополнительного смысла текстовых единиц. При помощи вставок создаются параллельные смысловые потоки, позволяющие автору мгновенно менять угол зрения, создавать обобщение и конкретизацию.
Простота и ясность, краткость и точность, с одной стороны, и тенденция к освобождению слова от литературных канонов, живой язык современности, с другой стороны, – важнейшие факторы прозы Т. Гиниятуллина.
В Заключении обобщаются результаты проведенного исследования, подводятся итоги, дающие основание для осмысления поэтики современной башкирской прозы. Рассмотрение творчества исследуемых авторов в едином контексте позволяет четко выявить сущностные черты их прозы, а также сделать некоторые выводы о путях развития башкирской прозы последних лет.
В исследовании на первом плане – творчество самостоятельных в своем эстетическом мировосприятии художников слова, отличающихся новаторством поэтических принципов и причастных к сохранению национального своеобразия и творческого многообразия современной башкирской прозы. Многие из произведений, созданных указанными авторами в конце XX столетия, повлияли на современную башкирскую литературу в ее глубинных основах. В творчестве М. Карима, Н. Мусина, А. Аминева, Т. Гариповой, Г. Гиззатуллиной, Т. Гиниятуллина, с одной стороны, отразился сложный процесс интенсивного осмысления художественных традиций, а с другой – глубина поиска новых поэтических средств, отличающих современную литературу.
Современная башкирская проза, несомненно, представляет самостоятельную художественную ценность, в равной степени способно привлечь внимание литературных профессионалов и широкого читателя, а также свидетельствует о том, что в современной национальной литературе возникают значимые явления, заслуживающие дальнейшего изучения в отечественной науке.
Основные положения диссертации отражены в следующих публикациях общим объемом 50 печатных листов:
Абдуллина А.Ш. Поэтика современной башкирской прозы. Монография. – Уфа: ИИЯЛ УНЦ РАН. – 2009. – 345с. – 20 п.л.
Абдуллина А.Ш. Некоторые особенности современной башкирской прозы // Вестник Башкирского университета. Филология. – 2007. – № 4. - С. 61-64. – 0,5 п.л.
Абдуллина А.Ш. Время и пространство в романе «Загон» Т. Гиниятуллина // Вестник Башкирского университета. Филология. – 2008. – № 1. – С.100-104. – 0,5 п.л.
Абдуллина А.Ш. Архетип дома в прозе А. Генатулина // Вестник Челябинского государственного университета. Филология. Искусствоведение. – 2008. - № 12 (20). – С. 5-9. – 0,5 п.л.
Абдуллина А.Ш. Субъективированное повествование в прозе Н. Мусина // Вестник Челябинского государственного университета. Филология. Искусствоведение. – 2008. – № 23 (24). – С. 5-12. – 0,5 п.л.
Абдуллина А.Ш. Заглавие и эпиграф в прозе Гульсиры Гиззатуллиной // Вестник Челябинского государственного университета. Филология. Искусствоведение. – 2008. – № 30 (26). – С. 13-17. – 0,5 п.л.
Абдуллина А.Ш. Интертекстуальные связи в современной прозе А. Генатулина // Вестник Московского государственного областного университета. Русская филология. – 2008. – № 4. – С. 120-125. – 0,5 п.л.
Абдуллина А.Ш. Мотив одиночества в романе «Загон» А. Генатулина // Вестник Московского государственного областного университета. Русская филология. – 2009. – № 1. – С. 124-129. – 0,5 п.л.
Абдуллина А.Ш. Национально-художественные традиции в прозе А. Аминева // Известия Волгоградского государственного педагогического университета. Филологические науки. – 2009. – № 2 (36). – С. 193-197. – 0,5 п.л.
Абдуллина А.Ш. Мифо-фольклорные элементы в повести «Помилование» М. Карима // Преподаватель ХХI век. – 2009. – №1. – С. 353-262. – 0,5 п.л.
Абдуллина А.Ш. Языковое своеобразие и особенности речевой организации произведении А. Генатулина // Вестник Московского государственного областного университета. Русская филология. – 2009. – № 3. – С. 120-125. – 0,5 п.л.
Абдуллина А.Ш. Художественный мир прозы Нугумана Мусина. Учебное пособие – Москва-Бирск, 2006. – 130 с. – 8 п.л.
Абдуллина А.Ш. Некоторые особенности прозы Н. Мусина // Материалы Всероссийской научной конференции. Многомерность языка и науки о языке. – Бирск, 2001. – II ч. – С. 74-76. – 0,2 п.л.
Абдуллина А.Ш. Нравственность – идейно-художественная доминанта повести М. Карима «Помилование» // Материалы Всероссийской научно-практической конференции. Методология и методика преподавания основ наук в современных условиях. – Бирск: БирГПИ, 2002. - II ч. – 0,2 п.л. – С. 16-18.
Абдуллина А.Ш. Роль пейзажа в творчестве Н. Мусина // Учитель Башкортостана. - 2002. - № 8. - С. 72-75. – 0,5.
Абдуллина А.Ш. Цвет в пейзажах М. Карима // Евразийское сознание. Материалы круглого стола. – Уфа, 2002. – Ч.1 – С. 86-88. – 0,2 п.л.
Абдуллина А.Ш. Художественные особенности и своеобразие повести Мустая Карима «Долгое, долгое детство» // Учебно-методическое пособие. Пути анализа литературного текста. – Бирск, 2003. – С. 4-14. – 1 п.л.
Абдуллина А.Ш. Художественный мир повести Мустая Карима «Долгое, долгое детство» // Материалы IХ Всероссийской научно-практической конференции. Проблемы литературного образования. – Екатеринбург, 2003, II ч. – С. 201-210. – 0,6 п.л.
Абдуллина А.Ш. Мифологические архетипы дитя и матери в повести М. Карима «Долгое, долгое детство» // Материалы региональной научно-практической конференции. Язык и литература в поликультурном пространстве. – Бирск, 2003 – С. 6–8. – 0,2 п.л.
Абдуллина А.Ш. Проблема национального характера в повести Мустая Карима «Долгое, долгое детство» // Материалы научно-практической конференции. Современные проблемы взаимодействия языков и культур. – Благовещенск, 2003 – С. 1-4. – 0,3 п.л.
Абдуллина А.Ш. «Птиц выпускаю из своей груди» // Материалы Х Всероссийской научно-практической конференции. Анализ литературного произведения в системе филологического образования. - Екатеринбург, 2004. – С. 192-198. – 0,5.
Абдуллина А.Ш. «Нам с совестью никак не сговориться…» // Вестник БирГПИ. Филология. – Вып. 4. – Бирск, 2004. – С. 52-58. . – 1 п.л.
Абдуллина А.Ш. Совесть – как высшее проявление человечности // Всероссийская научно–практическая конференция. Идея свободы в жизни и творчестве Салавата Юлаева. – Уфа, 2004. – С. 240-243. – 0,3 п.л.
Абдуллина А.Ш. Предметная детализация в повести М. Карима ";Помилование";// Материалы Всероссийской научной конференции. Лингвистические и эстетические аспекты анализа текста и речи. – Соликамск, 2004. – С. 142-144. – 0,2 п.л.
Абдуллина А.Ш. Лермонтов в творчестве М. Карима // Материалы Всероссийской научно-практической конференции. Наследие М. Ю. Лермонтова и современность. – Уфа, 2005. – С. 113-115. – 0,2 п.л.
Абдуллина А.Ш. Психологизм прозы Нугумана Мусина // Материалы Всероссийской научно-практической конференции. Наука и образование 2005. – Нефтекамск, 2005. – II ч. – С. 310-314. – 0,3 п.л.
Абдуллина А.Ш. Хронотоп дома в повести «Долгое, долгое детство» М. Карима // Материалы региональной научно – практической конференции. IV Давлетшинские чтения. Художественная литература в поликультурном пространстве.. – Бирск, 2005. – С. 3-6. – 0,3 п.л.
Абдуллина А.Ш. Живописание словом в дилогии «Вечный лес» // Вестник БирГСПА. Филология. – Вып. 9.– Бирск, 2006. – С. 70-76. – 1 п.л.
Абдуллина А.Ш. Точка зрения в прозе Н. Мусина // Учебно-методическое пособие. Проблемы изучения и преподавания литературы. – Бирск, 2006. – С. 3-14. – 1 п.л.
Абдуллина А.Ш. Особенности повествования в прозе Н. Мусина // Вестник гуманитарных наук. Наследие. – Уфа, 2006. – №2. – С. 14-19. – 0,5 п.л.
Абдуллина А.Ш. Природный мир в прозе Нугумана Мусина // Бельские просторы. – 2006. – №7 (92). – С. 136-143. – 1.п.л.
Абдуллина А.Ш. Диалог со временем // Соотечественник. – 2006. – №8 (119). – С. 92-97. – 0,5 п.л.
Абдуллина А.Ш. Поиски и проблемы в современной прозе // Агидель – Уфа, 2006. – №7. – С. 165-169. – 0,5 п.л.
Абдуллина А.Ш. Культ природы в прозе Н. Мусина // Материалы региональной научно-практической конференции. – Бирск, 2006. – С. 109-113. – 0,4п.л.
Абдуллина А.Ш. Время и пространство в рассказе Т. Гиниятуллина «Холод» // Материалы региональной научно-практической конференции. Язык и литература в поликультурном пространстве. – Бирск, 2006. – С. 220-222. – 0,2 п.л.
Абдуллина А.Ш. Хронотоп дома в романе «Загон» А. Генатулина // Материалы ХII Шешуковских чтений. Историософия в русской литературе XX и XXI вв.: традиции и новый взгляд. - Москва, 2007. – С. 234-237. – 0.3 п.л.
Абдуллина А. Ш. Мотив пути в прозе Талхи Гиниятуллина // Вестник гуманитарных наук. Наследие. – Уфа, 2007. – №2 (37). – С. 30-35. – 0,5 п.л.
Абдуллина А.Ш. Гендерный аспект в современной башкирской прозе // Материалы региональной научно-практической конференции. Язык и литература в поликультурном пространстве. – Бирск, 2007. – С. 5-7. – 0,2 п.л.
Абдуллина А.Ш. Образы пространства в романе Т. Гиниятуллина «Загон» // Материалы Всероссийской научно-практической конференции. Воспитательный потенциал современного образовательного пространства. – Бирск, 2007. – С. 103-105. – 0,2 п.л.
Абдуллина А.Ш. Мифопоэтика романа А.Хакимова «Плач домбры // Материалы Международной научно-практической конференции. Народы Азии и Африки – Анкара, 2007 – С. 1098-1012. – 0,5 п.л.
Абдуллина А.Ш. Этнокультура в природном мире Н.Мусина // Материалы Международной научно-практической конференции. Этносоциальное взаимодействие воспитательных систем – Стерлитамак, 2007. – С. 13-15. – 0,3 п.л.
Абдуллина А.Ш. Вещный мир в прозе Н. Мусина // Анализ художественного текста. Сборник научно-методических материалов. – Бирск: БирГСПА, 2007. – С. 4-13. – 1 п.л.
Абдуллина А.Ш. Гуманистический пафос романа «Дар» Г. Гиззатуллиной // Материалы региональной научно-практической конференции. Преподавание родных языков в учебных заведениях Республики Башкортостан. – Бирск, 2008 – С. 4-7. – 0,3 п.л.
Абдуллина А.Ш. Современная башкирская проза: пути поиска // Агидель. - 2008, №7. – С. 165-170. – 0,5 п.л.
Абдуллина А.Ш. Мотив дороги в романе «Загон» А. Генатулина // Материалы III Международной научной конференции. Русская литература в России ХХ века. – Вып 4. - Москва, 2008 – С. 165-168. – 0,3 п.л.
Абдуллина А.Ш. Особенности языковых средств Т. Гиниятуллина // Вестник БирГСПА. Филология. – Вып. 17.– Бирск, 2009. – С. 42-46. – 0,5 п.л.
Абдуллина А.Ш. Вставные конструкции в прозе Т. Гиниятуллина // Материалы международной научно-практической конференции. Язык и литература в поликультурном пространстве. – Бирск, 2009 – С. 3-5. – 0,2 п.л.
Абдуллина А.Ш. Автобиографическая повесть М. Карима «Долгое, долгое детство» // Материалы региональной научно-практической конференции. Преподавание родных языков в учебных заведениях Республики Башкортостан. – Бирск, 2009. – С. 63-68. – 0,4 п.л.
Метафорический стиль в прозе В.Я. Шишкова 1920-х годов
Изучением обширного творческого наследия В.Я. Шишкова занимались в разные годы авторы научных исследований и монографий: М.Г. Майзель, Т.Я. Гринфельд, Н.В. Кожуховская, Вл. Бахметьев, А.А. Богданова, Г. Жиляев, Е.И. Лясоцкий и др. Указанные работы посвящены более всего тематическому и жанровому анализу, а также изучению биографии писателя. Достаточно много внимания уделено стилю и проблематике исторического повествования «Емельян Пугачев», роли устного народно-поэтического творчества в его прозе, но не доведена до системы характеристика поэтики, в частности, видов и роли метафорической речи в его прозаических творениях 1920-х гг.
Была и критика в отношении творческих исканий и их реализации в литературных образах В.Я. Шишкова. Она высказана в ряде статей М. Майзеля, А. Лежнева, Н. Горского, Ф. Бутенко, В. Гольцева, Г. Мунблита, В. Перцова и других. Писателя часто упрекали в излишней метафоричности, «слащавом импрессионизме», плоскостном изображении некоторых персонажей, «трафаретности» . В 1930 г. в связи с выходом в свет «Угрюм-реки» писателю довелось выслушать немало горьких фраз о его «наивном пантеизме», «наивно-идеалистическом толковании сибирской тайги» ; условные признаки в типизации образов природы были восприняты как нечто противоположное «миру действительности» . Время сгладило смысл критических претензий с учетом того, что художественное произведение всегда несет на себе отпечаток мировоззрения, поэтического видения действительности, языка, стиля своего создателя. В связи с этим стоит отметить, что с развитием эстетических взглядов общества обозначились пути нового осмысления и переоценки значения поэтики В.Я. Шишкова.
В качестве материала для анализа в данной статье были привлечены ранние рассказы писателя из сборника «Сибирский сказ» (1916): «Суд скорый», «Та сторона», «Ванька Хлюст», «Холодный край», «Краля», «Чуйские были», очерки «К угоднику» (1918), «С котомкой» (1922), «Приволжский край» (1924), сборники шутейных рассказов: «Взлеты» (1925), «Шутейные рассказы» (1927), «Бисерная рожа» (1927), «Чёртова карусель» (1929), повести: «Тайга» (1916), «Мериканец» (впервые опубликована в 1918 г.), «Журавли» (1923), «Свежий ветер» (1924), «Пейпус-озеро» (1924, опубликована в 1925)», «Таежный волк» (1925, опубликована в сокращении в 1926), «Алые сугробы» (1925), «Дикольче» (1928, впервые опубликована в 1929), «Странники» (начата в 1928 г., опубликована в 1931 г.), романы: «Ватага» (впервые опубликован в 1924 г.), «Угрюм-река» (начат в 1920 г.). Историческое повествование «Емельян Пугачев» нами не анализировалось, так как сделана попытка проследить развитие метафорических образований в хронологических границах: от ранних произведений до конца 1920-х - начала 1930-х гг.
Методом сплошной выборки было выявлено более двух тысяч метафорических выражений и сравнительных оборотов, играющих активную роль в становлении поэтической системы прозы В.Я. Шишкова. Материал систематизирован на основе существующих литературоведческих и лингвистических классификаций, обобщенных В.П. Москвиным . Ввиду того, что ни одна из них полностью не охватывает анализируемый материал, предлагаемая нами систематика основана на совмещении уже известных.
Исследователи отмечали, что творчество В.Я. Шишкова насыщено метафорами. Концентрация и соотношение прямого и непрямого значения слов в его произведениях различны, но все они в той или иной степени отражают тяготение к обогащенному словоупотреблению, которое было характерно и для других писателей начала ХХ века. Литературоведы замечали искусство метафорической речи А. Белого, «живописующие, конкретно-изобразительные эпитеты» М. Шолохова , тяготение к метафоре, в которой сочетаются чувственные и конкретные образы у Вс. Иванова , тонкие и изящные метафоры в пейзажах М.М. Пришвина и многое другое. Детальному изучению видов и роли метафор в творческом наследии В.Я. Шишкова было уделено внимания крайне мало. Данный аспект исследования его творчества представляется актуальным.
Из монографий о жизни и творческом пути В.Я. Шишкова следует, что на формирование манеры художника и определение тем его произведений значительное влияние оказала его профессиональная деятельность, обилие впечатлений от путешествий по России. Действительно, двадцать лет своей жизни Шишков посвятил подвижническому труду по исследованию сибирских рек и сухопутных дорог. Работая техником-геодезистом, будущий писатель проехал, проплыл на лодках-шитиках, плотах и пароходах многие тысячи километров, промерил и запечатлел на специальных картах Енисей, Иртыш, Обь, Лену, Бию, Катунь, Чулым, Ангару, Нижнюю Тунгуску. По его проекту в советское время построен Чуйский тракт от Бийска до границ Монголии. В процессе работы ему пришлось встретиться с множеством людей различных национальностей, сословий, верований, уклада жизни и традиций. Нередко ему приходилось жить с ними в палатке и питаться из одного котла. Речь и фольклор, характеры и обстоятельства, в которых формировалось их сознание и взгляды на окружающий мир, все это оставило особый след в душе В.Я. Шишкова и предрасположило к созданию ярких и самобытных литературных образов.
Литературоведы отмечали, что слово, словесный образ, «словесная ткань» не только формируют идейно-тематический мир художественного произведения, но и влияют на всю его стилистическую структуру. Значимость словесного образа определяется учеными как эстетическая ценность, его идейно-художественное значение в произведении. По В.В. Виноградову, словесный образ может состоять из слова, сочетания слов, из абзаца, главы и даже целого литературного произведения. Он концентрирует внимание на главном, служит самобытным элементом, характеристикой и оценкой изображаемого, взаимодействуя с другими словесными образами, повторяясь, тем самым играет значительную роль в картине развития действия, является средством обобщения .
Если обратить внимание на заглавия литературных произведений 1920-х гг., то видна тенденция к метафоричности не только в создании персонажей и развитии сюжета, но и в самих названиях: «Цветные ветра» Вс. Иванова, «Ветер» Б. Лавренева, «Реки огненные» А. Веселого, «Разлив» А. Фадеева, «Перегной» Л. Сейфуллиной, «В тупике» В. Вересаева, «Железный поток» А. Серафимовича, «Перемена» М. Шагинян, «Барсуки» Л. Леонова. В первых прозаических произведениях, порожденных настроением революционных перемен и Гражданской войной, сильнее всего проходит тема наступления нового времени, гибели старого мира и неудержимого подъема нового, и образ времени становится главенствующим: «Города и годы» К. Федина», «Неделя», «Завтра» Ю. Либединского, «Недавние дни» Аросева и др. Для прозы В.Я. Шишкова характерны заглавия, сочетающие в себе как реальные пространственно-временные образы, так и метафорические: «Тайга», «Пурга», «Пейпус - озеро», «Угрюм-река» и др.
Анализ поэтики В.Я. Шишкова 1920-х гг. позволяет говорить о том, что наиболее значительными в количественном отношении являются группы метафор, с помощью которых создаются:
- 1) пространственно-временные образы, включающие «неживую» природу: тайгу, лес, горы, воду, небесные светила, атмосферные явления, стихийные проявления природы, смену времен года, времени суток;
- 2) образы животного мира, в основе которых - перенос свойств человека на животное и придание характеристик одного вида животного другому представителю животного мира (млекопитающие, птицы, рыбы, насекомые, растения);
- 3) ассоциативные образы, имеющие в основе зрительные, звуковые, осязательные, обонятельные начала или их вариативное сочетание;
- 4) эмоциональные образы, в основу которых положено психологическое состояние героев (окружающей среды): любовь, ненависть, тоска, печаль, страх, злость, зависть, досада;
- 5) образы сферы мышления, в составе которых: память, мысль, фантазия, иллюзия и др.
Наиболее характерными для манеры художественного письма В.Я. Шишкова следует признать природные образы («живая» и «неживая» натура). Первопроходцем в обращении к образам природы В.Я. Шишков не был. Традиции изображения естественной среды жизни человека сложились в русской литературе, в основном, во второй половине XIX и в начале ХХ в. Об этом убедительно рассказали авторы монографий о И.С. Тургеневе, Л.Н. Толстом и других классиках русской прозы. Предварительно отметим, что стиль изображения во многом определяет наличие метафоры - «антропоморфизма» .
Антропоморфизм как средство одухотворения окружающей среды от классических примеров - И.С. Тургенева, Л.Н. Толстого, А.П. Чехова - к советской прозе 1920-х - 1930-х гг., в частности, к М.М. Пришвину, претерпел значительные трансформации. В его становлении сказались и стилевые тенденции времени, и новые философские концепции, утвердившиеся с распространением естественно-научных взглядов в обществе.
Ученые считают, что истоки первоначальной психологизации окружающего мира - в осмыслении опыта постижения его на чувственно-логической основе. К. Маркс определял эту степень поэтического мышления как «бессознательно-художественную переработку природы» древним человеком, носителем чувственно-конкретного, наивно-монистического представления о мире, не разделявшем «я» и среду. Не обладая научным знанием, первобытный человек приписывает явлениям природы преднамеренность действий как «разумных» сил.
Литературоведы справедливо указывают на то, что с течением времени благодаря распространению научных взглядов на мир, «логико-поэтические фигуры одухотворения перемещаются в область поэтического, то есть заведомо условного восприятия» , тем самым выступая более стилем, чем содержанием. Фольклорная образность, оставив богатейшую, веками разработанную систему тропов за пределами родной стихии - народной песни, былины - становится средством украшения речи. Окончательно устоялось суждение о необратимости антропоморфизма в общем процессе художественного развития. В настоящее время образ природы представляется как сложный механизм с суровыми законами. Ученые говорят, что антропоморфизм в картинах природы убывает и в качестве элемента древних верований, и в роли метафоры.
Не является ли В.Я. Шишков исключением в этом общепоэтическом процессе? Реализм писателя не имеет тенденции к воспроизведению фольклорных черт древнего анимизма, одухотворенность его природы основана на научном знании ее бытия и лирических голосах повествователя или персонажей. Но метафора, порожденная сопоставлением естественной среды и человека, пронизывает и характер и обстоятельства в его сочинениях. Она одна из наиболее активных составляющих его живописного стиля.
Обратимся к наиболее характерным и значимым в художественном отношении метафорам и сравнениям. Отметим, что метафорические сочетания могут входить в несколько групп одновременно. Нередко групповое соотнесение зависит от контекста.
По количественным показателям чаще встречается (практически во всех произведениях) образ тайги (леса). Он может быть представлен и как реальный «персонаж» («Ванька Хлюст», «Тайга», «Угрюм-река»» и другие) и как «скрытый» (например, в повестях «Пейпус-озеро» «Дикольче»), часто обладает признаками антропоморфности.
Тайга стала образом громадных растительных массивов, и одновременно она вобрала в себя значения пространства и времени бесконечной неизмеримости: «Кругом тайга . Заберись на крышу часовенки, посмотри во все стороны - тайга . Взойди на самую высокую сопку, что кроваво-красным обрывом подступила к речке, - тайга, взвейся птицей в небо - тайга. И кажется, нет ей конца и начала» (здесь и далее подчеркнуто нами - И.Р.). Тайга в его произведениях подобна образу матери-земли, метафорически представленному в литературе на рубеже Х! Х-ХХ вв. С ним тесно связаны темы жизни и смерти, идеи добра и зла, понимание гармонии и дисгармонии. Очеловечивая буйную природу суровой Сибири, писатель воплотил в образе тайги и женское начало. В рассказе «Ванька Хлюст» герой так говорит о ней: «Пришел, пал на колени, реву: матушка, напитай, матушка, укрой!. Не выдавай, тайга-кормилица, круглого сироту Ваньку Хлюста!» . Колоритен пейзаж, запечатлевший пробудившуюся природу в молитве Богу-Солнцу: «Всеми очами уставилась тайга в небо , закинула высоко голову, солнце приветствует , тайным шелестит зеленым шелестом , вся в улыбчивых слезах » . Здесь обозначены высокое и наземное пространство, звуковой образ и эмоциональное состояние, заимствованное у человеческой натуры. С тайгой часто связано народное представление о «нечистой силе», якобы населяющей наиболее мрачные ее дебри. И тогда в образе просматривается некоторая «мистика», как в повести «Тайга»: «Тихо в тайге, замерла тайга. Обвели ее шиликуны чертой волшебной, околдовали неумытики зеленым сном .» .
Образ тайги уже в ранней прозе писателя имеет двойственный характер. Это «храм» Природы, божественное начало мироздания: «Пришла весна. Тайга закурила, заколыхала свои кадильницы, загудела шумом и, простирая руки, глянула ввысь, навстречу солнцу (Богу-Солнцу - И.Р.), зелеными глазами» ; «.Стоит молчаливая, призадумавшись, точно храм, божий дом, ароматный дым от ладана плавает» ; и таинственный, колдовской, непостижимый человеческим разумом, иногда зловещий образ Матери - Природы: «Вечерело. Замыкалась тайга, заволакивалась со всех сторон зеленым колдовством » ; «Трещит тайга, ухает, ожила, завыла, застонала на тысячу голосов: все страхи лесные выползли, зашмыгали, засуетились, все бесы из болот повылезли , свищут пронзительно.» .
В тайге живет и драматический образ пожара, столь часто и далеко не случайно вводимый В.Я. Шишковым в ткань художественных произведений. Как символ очищения от всяческой тьмы и грязи может быть назван этот типичный для Шишкова образ пожара в тайге в одноименной повести, неостановимый в громадном пространстве: «…вспыхивает , подобно оглушительному взрыву, целая стена ужаснувшихся деревьев , с треском одеваются хвои в золото, и все тонет в огне. Дальше и дальше, настойчиво и властно плывет пылающая лава. » , стремительный во времени и поглотивший таежную Кедровку. Он предрекает порог, за которым видится новое, революционное время, другая жизнь, о которой красноречиво говорят слова автора: «Русь! Веруй! Огнем очищаешься и обелишься. В слезах потонешь, но будешь вознесена » . Символизируя отмирание всего старого, закостенелого, его зарево освещает путь к будущему, «светлому и бурлящему, как пылающая кругом сизо-огненная тайга » .
В романе «Угрюм-река» таёжный пожар композиционно и тематически непосредственно «подступает» к эпизодам революционного движения на приисках Прохора Громова. Высвечиваются борьба за «личное благополучие» главного героя и его больное воображение: «.Прохор Петрович - рвач, хищник, делец в свою пользу. Но вот зачинаются ветры, они крепнут, растут, наплывают на Прохора, шалят с огоньком, и вскоре жизнь Прохора будет в охвате пожара » . Есть и реальная опасность поглощения таежным бедствием всего живого в окрестностях владений Прохора Громова. Естественные «огоньки» и социальные вспышки недовольства рабочих условиями труда и быта, все это - реальность и метафора - связано с природной стихией. Довольно часто явления природы у Шишкова бывают не фоном событий, а действующим лицом.
Автор подчеркивает их значимость в системе персонажей произведения, отводит им роль скрытого героя, реагирующего на события, как своеобразный «соглядатай», «единомышленник» (по воле автора), выражающий мнение художника. Огонь - именно такой «скрытый» персонаж, начиная с ранних рассказов, обнаруживающийся в повестях и особенно ярко в романе «Угрюм-река». Огонь вспыхивает в разных вариантах: свеча, пламя паникадила или огонь костра, таежные пожары.
В рассказе «Краля» образ героини солдатки Евдокии, впрочем, как и многие женские образы в прозе В.Я. Шишкова, рисуется с помощью метафорического образа огня. Вот как происходит представление героини: «Пламя сального огарка , стоявшего на лавке, всколыхнулось . и заиграло мутным колеблющимся светом .», а от звука «певучего, серебристого голоса. чуть дрогнуло сердце доктора, а пламя свечи насмешливо ухмыльнулось » , будто оно заранее знает, чем обернется для городского доктора это случайное знакомство с деревенской красавицей.
В основе сюжета повести «Свежий ветер» лежит история из таежной глубинки. Деревня разлагается: пьянство, разбой, поножовщина, разврат. Унижение и оскорбление женщины стало причиной семейной трагедии. За издевательства над матерью сын жестоко наказывает отца, его судят «всем миром». При этом один из участников, подающий мирской голос - пламя паникадила (в церкви), зажженного «для большей торжественности». Оно «прищурило огни» , будто задумалось: верно ли рассуждают люди? «Не бей жену! Жена благословляется богом не на бой, а на любовь. Погибнете, пьяницы, без любви!. Эти мужичьи слова в народ, как в рощу вихрь : все сорвалось, вышло из повиновенья, зашумело, и огоньки паникадила колыхнулись » . От обличительной речи «весь народ до одного замер. Паникадило вспыхнуло костром» . Метафора активна, смыкается с сюжетом повести, обнаруживает человеческие черты, она психологична, пламя будто бы мыслит.
Исследователи творческого наследия В.Я. Шишкова неоднократно отмечали, что в изображении природы писатель достиг величайшего мастерства. Например, в романе «Угрюм-река» природа выступает как вечно творящее живое начало. Метафоры и олицетворения в языке писателя передают одушевление природы. А собирательный образ суровых сибирских рек - Угрюм-реки - выступает и как образ, олицетворяющий вечное и преходящее, бесконечное время и само бытие - жизнь.
Тем не менее в книге «Мой творческий опыт» (1930) В.Я. Шишков писал о «несовременности» романа «Угрюм-река» . Во время главенства темы победившей революции и строительства нового общества в советской литературе появление романа о прошлом, о неудавшемся золотопромышленнике вызвало резкие замечания критики, считавшей, что сибирская природа в романе В.Я. Шишкова - чрезмерно самостоятельный образ, излишне метафоризированный . Как нам представляется, эти запальчивые доводы не совсем оправданы и могли быть высказаны по причине нежелания или, скорее, невозможности понять метафору писателя. Пришло время изменения взгляда на удивительное богатство, которое оставил нам в наследство Шишков-художник. Для прозы В.Я. Шишкова характерны одухотворенные, олицетворенные картины природы, несущие в себе отражение нравственных, социальных и духовных конфликтов произведений, но они не агрессивны, вполне уместны.
Образ Угрюм-реки вынесен в заглавие, как Тихий Дон у М. Шолохова или Соть у Л. Леонова, не случайно. Это собирательный портрет сибирских рек, суровых и мощных. В романе она выступает в двух ипостасях: реальный облик реки живописно вплетается в ткань романа, создавая поразительной красоты пейзажи, и вместе с тем река - образ времени, жизненного пути. «Угрюм-река все еще продолжала быть капризной , несговорчивой. В ее природе - нечто дикое, коварное. Шиверы, пороги, перекаты, запечки, осередыши. А время шло не останавливаясь. Парус у времени крепок , пути извечны , предел ему - беспредельный в пространстве океан » . Перед отправлением в длительное и опасное путешествие по Угрюм-реке старец Никита Сунгалов напутствует Прохора и его верного друга Ибрагима: «Плывите, не страшитесь, реку не кляните (как о живом человеке! - И.Р.), она вас выведет. Река - что жизнь .
С образом реки неразрывно связан весь драматизм действия романа, путешествие Прохора и Ибрагима, таежный пожар, и все это реалистически описано В.Я. Шишковым с использованием огромного количества разнообразных метафорических сочетаний: метонимий, олицетворений, фразеологических оборотов народной речи. В названии романа реализуется метафора широкого контекста, ее значимость обнаруживается на идейном уровне произведения. Неслучайно завершающей фразой романа является опять-таки многозначное рассуждение о реке, о вечном развитии бытия: «Угрюм-река - жизнь, сделав крутой поворот от скалы с пошатнувшейся башней, текла к океану времен, в беспредельность » .
С образами природы тесно связаны зооморфные метафоры. Их можно объединить в отдельную группу. Среди них наиболее часто встречаются метафорические переносы, в основе которых - передача человеческих качеств животному и, сравнительно редко, замена свойств одного животного особенностями другого (млекопитающие, птицы, рыбы, насекомые, растения и их части). Эти типы регулярных метафорических переносов в художественной речи играют роль одних из самых сильных экспрессивных средств. Обычно такие наименования-характеристики направлены на дискредитацию, резкое снижение предмета речи и обладают яркой эмоциональной окраской.
В «Алых сугробах» герой с осуждением говорит о себе и с сожалением о погибшем друге: «Он за меня душу положил , Степан-то мой, - проникновенно, горестно сказал Афоня. - Сам загинул, а я живой. Собака я , - он прикрыл глаза ладонью и всхлипнул» .
Литературоведы отмечали, что почти все признаки своего «голоса» автор настраивает на «голос персонажей». Он, несомненно, учитывает социальную, психологическую, бытовую особенность восприятия и понимания мира персонажами, когда говорит об их внешности, манере двигаться, о мимике при разговоре, на кого похожи из представителей флоры и фауны. Так, например, в образе волка реализуется признак «хищный» (образ Прохора Громова в «Угрюм - реке»). « Все они - гадючье гнездо …» - так отзывается рабочая беднота о семействе Громовых. Образ заведующего Громовским прииском Фомы Ездакова, известного своей «звериной» жестокостью и «имевшего на прииске всю полноту власти», рельефно прорисовывается в сцене встречи с делегацией инженеров, где он ведет себя «по-собачьи» и даже взгляд его «виляет», как собачий хвост: «Он схватил руку Прохора в обе свои лапы и, с собачьей преданностью заглядывая в хозяйские глаза , льстиво, долго тряс протянутую руку, даже попробовал прижать ее к своей груди. Инженеры с брезгливостью глядели на него. Он, виляя глазами во все стороны, ожег их взглядом, наглым и надменным » .
Анализ текста позволяет говорить о преобладании в художественной речи В.Я. Шишкова сравнений человека с млекопитающими (медведь, волк, лиса, корова, собака, бык, конь, олень, кошка, баран, орангутанг, рысь и некоторыми другими); реже встречаются орнитологические сравнения (орел, сокол, иволга, павлин, курица, сова, голубь, селезень, петух и др.). В отдельные подгруппы объединены сравнения с рыбами и рептилиями (наиболее часто - змея, лягушка). Обнаружены также метафорические переносы, в основе которых сравнения с представителями растительного мира (пень, коряга, копна, дуб, сосна, черемуха, тюльпан, апельсин и др.).
Наиболее часто метафорический перенос на основе представителей животного мира можно обнаружить в «Шутейных рассказах», его роль и экспрессивный эффект постепенно, от рассказов к повестям, возрастает и достигает наивысшего «мастерства» в романе «Угрюм-река». Особенно яркие сравнения - орнитологические. Красноречиво говорит об этом сцена встречи пана Парчевского и Нины Громовой после известия об исчезновении Прохора и о его якобы гибели. Пан Парчевский спешит к «вдове» с предложением о новом замужестве, в надежде на получение выгоды. Но Нина с иронией сообщает, что все имущество отдает отцу Прохора, дочери и на благотворительность. Какова же реакция собеседника? «Говоря так, она зорко следила за гостем. Пан Парчевский из красавца павлина вдруг превратился в мокрую курицу : стал глупым, жалким и злым; в глазах тупое отчаянье, лоб наморщился» .
На протяжении всего романа «Угрюм-река» орнитологические характеристики персонажей играют далеко не последнюю роль. Это относится как к центральным, так и второстепенным персонажам.
В начале повествования главный герой Прохор Громов представлен читателю по впечатлению другого лица, священника: «…Примечательная рожа у тебя, молодец. Орленок!… И нос, как у орла, и глаза. - Батюшка выпил, пожевал грибок. - Прок из тебя большой будет. Ты не Прохор, а Прок. Так я тебя и поминать у престола буду, ежели ты полсотенки пожертвуешь.» . В глазах Анфисы Прохор - смелый, удачливый, «добрый молодец»: «Сокол, сокол!.» , - обращается она к нему, пытаясь пробудить в нем чувство любви. И Анфиса понимает, что «орел» и «сокол» парят на разной высоте жизненных устремлений.
По мере развития сюжета, взросления и становления личности Прохора Громова В.Я. Шишков дает ему уже более хищнические характеристики: «.Ну, что ж. Пусть меня считают волком, зверем, аспидом . - думал он. - Плевать! Они оценивают мои дела снизу, я - с башни. У них мораль червей, а у меня крылья орла . Мораль для дельца - слюнтяйство. Творчество - огонь, а мораль - вода . Либо созидать, либо философствовать.» .
И когда Прохор Громов создал свою империю, подчинил себе силы природы, нажился на ее щедрости, мы видим постепенную деградацию его как личности. Неслучайно Шишков обращается к приему снижающего портретирования для его дискредитации. Мнение Нины, его жены: «… Какой ты грубый! У тебя совершенно нет никаких высоких идей. Ты весь - в земле, как крот …» . Впечатление Протасова во время разговора с Прохором: «…и все лицо его нахохлилось, как у старого филина. » ; «Он весь казался несчастным, изжеванным и странным, взор выпуклых черных глаз блуждал , непокрытая голова взлохмачена, как орлиное гнез до.» .
Характеристика второстепенных героев романа также колоритно обрисовывается с применением «зоологических» сочетаний. Вот несколько примеров: Прохор с нескрываемым презрением присматривался к Приперентьеву. «Какая неприятная сомовья морда ! В глазах - прежнее нахальство, наглость. Уши оттопырены, лицо пухлое, красное, рот, как у сома, с заглотом . (О Наденьке, жене пристава) «Наденька, пожалуй, опасней пристава: ее хитрое притворство, лесть, соблазнительные, чисто бабьи всякие подходцы давали ей возможность ласковой змейкой вползать в любой дом , в любую семью» . (О Парчевском, мечтающем отнять обманом один из приисков Громова): «Его глаза вспыхнули хитрым умом лисы , которой надлежит сделать ловкий прыжок, чтоб завладеть лакомым куском» .
Как видим из череды портретов, метафорическая речь в характеристиках со сравнениями из животного мира призвана определять мгновенно при чтении общественную и частную типичность лиц. Шишков-художник постоянно и успешно прибегает к этому приему (в «Шутейных рассказах», в романе «Угрюм-река»). Они являются не только средством типизации, но и многократно увеличивают экспрессивную окраску.
Довольно часто смысловой сгусток метафорически утрируется. В этих случаях сочетание зооморфизма и эмоционального образа усложняется дополнительным уточняющим элементом в сложной конструкции: «Граждане, - заквакал он, как весенняя лягушка, и большие лягушачьи глаза его застыли на вспотевшем лбу. - Кто приведет мне христопродавца Зыкова, тому жертвую три тыщи серебром», - таким видим купца Шитикова, местного «угнетателя» народа, желающего расправы с заступником бедноты Зыковым в повести «Ватага» .
Особую роль в раскрытии идеи художественного произведения играют зооморфизмы в повести «Странники». Беспризорников-персонажей В.Я. Шишков начал писать в конце 1920-х гг. Первоначально был задуман и начат рассказ «Преисподняя», переросший затем в большое полотно о социальном явлении, ставшем прямым следствием тяжелых для страны лет войны и разрухи. На протяжении 1920-х гг. появляются литературные произведения на эту тему: «Правонарушители» Л. Сейфуллиной, «Республика ШКИД» Пантелеева и Белых, «Утро» Микитенко, «Флаги на башнях», «Марш тридцатого года» и «Педагогическая поэма» А. Макаренко и др. Писатель прослеживает долгий и трудный путь юных героев-под - ростков со «дна» жизни наверх, их постепенное превращение в честных и сознательных граждан страны.
шишков метафорический проза тайга
Развитие условно-метафорической прозы в конце XX начале XXI века.
В 1990 году в статье " Поминки по советской литературе " Виктор Ефреев - представитель" новой литературы " - объявил начало нового периода в новейшей русской литературе - постмодернистского.
Термин " постмодернизм " (от лат. past - "после" и фр. moderne - "современный", "новейший") появился в годы Первой мировой войны. В 1947 году английский историк А.Тойнби употребил его для характеристики современной эпохи мировой культуры. Термин этот сразу " вошел в оборот " на Западе, а затем и в России, но уже в 80-х годах.
Еще в начале XX века мир казался прочным, разумным и упорядоченным, а культурные и нравственные ценности - незыбленными. Человек четко знал, чем отличается "хорошее" от "плохого", "высокое" - от "низкого", "прекрасное" - от "безобразного". Ужасы Первой мировой войны потрясли эти основы. Затем последовали - Вторая мировая, концлагеря, газовые камеры, Хиросима... Человеческое сознание погрузилось в пучину отчаяния и страха. Исчезла вера в высшие идеалы, вдохновлявшая раньше поэтов и героев. Мир стал казаться нелепым, безумным и бессмысленным, непознаваемым, человеческая жизнь - бесцельной... Рушились высшие идеалы. Потеряли смысл понятия высокого и низкого, прекрасного и безобразного, нравственного и безнравственного. Все стало равнозначно, и все одинаково дозволено. На этой почве и появляется постмодернизм.
В последнее время постмодернизм - основное направление современной философии, искусства и науки. Для него характерно осмысление мира как хаоса, мира как текста, осознание разорванности, фрагментарности бытия. Один из главных принципов постмодернизма - интертекстуальность (соотнесенность текста с другими литературными источниками).
Постмодернистский текст формирует новый тип взаимоотношений между литературой и читателем. Читатель становится соавтором текста. Восприятие художественных ценностей становится многозначным. Литература рассматривается как интеллектуальная игра.
Постмодернизм, таким образом, есть нечто вроде осколков разбитого зеркала тролля, попавших в глаза всей культуре, с той лишь разницей, что осколки эти никому не причинили особого вреда, хотя многих сбили с толку.
Постмодернизм был первым (и последним) направлением XX века, которое открыто призналось в том, что текст не отображает реальность, а творит новую реальность, вернее даже, много реальностей, часто вовсе не зависимых друг от друга. Ведь любая история, в соответствии с пониманием постмодернизма, - это история создания и интерпретации текста. Откуда же тогда взяться реальности? Реальности просто нет. Если угодно, есть различные виртуальные реальности - недаром постмодернизм расцвел в эпоху персональных компьютеров, массового видео, Интернета, с помощью которого ныне не только переписываются и проводят научные конференции, но даже занимаются виртуальной любовью. Поскольку реальности больше нет, постмодернизм тем самым разрушил самую главную оппозицию классического модернизма - неомифологическую оппозицию между текстом и реальностью, сделав ненужным поиск, и, как правило, мучительный поиск границ между ними. Теперь поиск прекращен: реальность окончательно не обнаружена, имеется только текст.
В постмодернизме господствует всеобщее смешение и насмешливость над всем, одним из его главных принципов стала "культурная опосредованность", или, если говорить кратко, цитата. "Мы живем в эпоху, когда все слова уже сказаны", - как-то обронил С.С.Аверинцев; поэтому каждое слово, даже каждая буква в постмодернистской культуре - это цитата.
Другой фундаментальный принцип постмодернизма - отказ от истины. Разные философские направления по-разному понимали истину, но постмодернизм вообще отказывается решать и признавать эту проблему - разве только как проблему языковой игры, дескать, истина - это просто слово, которое означает то, что означает в словаре. Важнее при этом - не значение этого слова, а его смысл, его этимология, то, как оно употреблялось раньше. "Иными словами, - пишет Пятигорский, "истина" - слово, которое не имеет иного смысла, нежели тот, что это слово означает. Постмодернисты видят истину только как слово, как элемент текста, как, в конце концов, сам текст. Текст вместо истории. История - не что иное, как история прочтения текста".
Исследователь
постмодернизма Илья Ильин пишет: "...
постмодернистская мысль пришла к заключению,
что все, принимаемое за действительность,
на самом деле не что иное, как представление
о ней, зависящее к тому же от точки зрения,
которую выбирает наблюдатель и смена
которой ведет к кардинальному изменению
самого представления. Таким образом,
восприятие человека объявляется обреченным
на "мультиперспективизм": на постоянно
и калейдоскопически меняющийся ряд ракурсов
действительности, в своем мелькании не
дающих возможность познать ее сущность".
В литературоведении существует различная классификация произведений постмодернизма, например, В.А. Агеносов выделяет следующие течения внутри литературы постмодернизма:
1. Антиутопическая проза, «предупреждающая», «социальное течение» (В. Аксенов «Остров Крым», В. Войнович «Москва. 2042», А. Кабаков «Невозвращенец», А. Курчаткин «Записки экстремиста», В. Маканин «Лаз»).
2. Условно-метафорическая проза (Ф. Искандер «Кролики и удавы», В. Орлов «Альтист Данилов», А. Ким «Белка», В. Пелевин «Жизнь насекомых»).
3. «Другая», «жестокая» проза, «проза сорокалетних». (Л. Петрушевская «Свой круг», Т, Толстая «Сомнабула в тумане», «Серафим», «Поэт и муза», С. Каледин «Стройбат», «Смиренное кладбище», В. Пьецух «Новая московская философия», В. Маканин «Андеграунд или Герои нашего времени» и др.)
Но В.В. Агеносов утверждает, что любое деление всегда условно и, как правило, следует говорить о принадлежности к тому или иному направлению не конкретного писателя, а конкретного произведения.
Д.Н. Мурин выделяет следующие главнейшие тенденций постмодернизма:
Симулякр, т.е. «симуляция реальности», сочиненность сюжета как типового.
Герметичность. Это не литература для читателя, а прежде всего сама для себя. Текст интересен как таковой, а не тем, что он отражает (воспроизводит) в реальной жизни.
Мир как текст. Любое явление жизни, «расположенное вне художника, может быть предметом его сочинения, в том числе и уже созданное в литературе и искусстве. Отсюда центонность, т.е. использование, «чужих» мыслей, образов, цитирование бех кавычек и т.п.
Отсутствие иерархических представлений о духовных, нравственных. Художественных ценностях. Мир един в горном и дальнем, высоком и низком, духовном и бытовом.
Придерживаясь классификации В.А. Агеносова, хотелось бы отдельно остановится на условно-метафорической прозе конца XX века. В этом смысле очень интересно произведение В.Пелевина "Жизнь насекомых". Но сначала немного о самом авторе.
Виктор Олегович Пелевин- московский прозаик. Автор нескольких романов и сборников рассказов. Его писательская карьера целиком приходится на 90-е годы- за несколько лет из начинающего автора авангардной прозы. Известного лишь в узких кругах, он превратился в одного из самых популярных и читаемых писателей. Его тексты часто переиздаются, активно переводятся за рубежом: Англия, США, Япония, многие страны Европы. В 1993 году Малая Букеровская премия (за лучший сборник рассказов) была присуждена Пелевину за его первую книгу «Синий фонарь». Четыре года спустя грандиозный скандал вокруг отказа букеровского жюри включить роман «Чапаев и пустота» в список финалистов премии зафиксировал его олимпийский статус «современного классика».
Писатель получил два высших образования: в Московском энергетическом институте (по специальности электромеханик) и в Литинституте, работал инженером и журналистом. В частности, он готовил в журнале «Наука и религия» публикации по восточному мистицизму, был редактором первых переводов книг Карлоса Кастанеды. Помещение реалий советской жизни в контекст оккультно-магического мировосприятия стало характерным стилистическим приемом, определившим основные особенности пелевенской прозы. В.А.Чалмаев в статье "Русская проза 1980-2000 годов. На перекрестке мнений и споров" относит прозу В.Пелевина к разряду "фэнтэзи" и говорит, что "фантазийность Пелевина - это не фантастика, не способ разгадать непознанный мир, не искусство создания мира, который возможно увидеть, скажем, вывихнотому сознанию, условный мир, параллельный существующему. Фэнтези - это смещение реального и придуманного, вероятного.
Причисление Пелевина к «корпорации» фантастов связано в первую очередь с историческими факторами: несколько лет он принимал участие в деятельности московского семинара писателей-фантастов (руководитель семинара В.Бабенко), первые публикации его рассказов появились на страницах научно-популярных журналов в разделах фантастики и в сборниках НФ. Неоднократно ему присуждались «фантастические» премии: за повесть «Омон Ра» («Бронзовая улитка», «Интерпрессион»), рассказы «Принцип Госплана», «Верволки средней полосы» и другие произведения. Автор действительно использует в своей прозе некоторые приемы, специфические для жанра фантастики, однако в целом его творчество не укладывается в какие-либо жанровые рамки и с трудом поддается классификации.
Например, с некоторыми текстами Пелевина трудно определиться, куда их относить, к художественной прозе или эссеистике.
Автор часто использует посмодернистический прием палимпсеста - создание собственных текстов с активным использованием фрагментов чужих. При этом ряд его произведений носит откровенно пародийный характер. Такое наблюдаем и в "Жизни насекомых", когда муравьиная матка Марина читает в газете "Полет над гнездом врага. К пятидесятилетию со дня окукливания Аркадия Гайдара...", или создает собственные стихи в духе Марка Аврелия. Но поскольку именно отношение аудитории формирует завершенность литературного произведения, постольку предельно условны и все жанровые дефиниции. «Омон Ра», первоначально объявлено повестью, в последних публикациях предоставлено как роман, что не вполне оправдано объемом текста, однако может быть объяснено указанием на жанрообразующее становление личности главного героя, от инфантильного подросткового мировосприятия переходящего к цинично-взрослому.
Тематика рассказов Пелевина разнообразна: многие мифологические сюжеты писатель реанимирует на современном отечественном материале. Для восприятия его творчества важным оказалось то, что произведения эти проникнуты, как сказали бы в Советском Союзе, «антикоммунистическим пафосом». Заурядные явления советской (затем и постсоветской) действительности в них получают оригинальную интерпритацию и представляются манифестацией мощных и злобных магических ритуалов, либо ритуалов нелепых, выполняемых неумело и бесталанно. Однако трудно назвать такие сочинения политизированными, ритуализация действительности в них играет вспомогательную роль. Что касается основного содержания большинства произведений Пелевина, то оно связано с описанием состояний сознания, воспринимающего дискурсивно представленную картину мира в качестве реальности. Советская действительность оказывается при этом своеобразным вариантом ада, где в качестве адских мук фигурирует безысходное переживание специфических состояний ума. Вокруг произведений Пелевина постоянно вспыхивают споры: одни критики определяют их как апофеоз бездуховности и масскульта, другие считают писателя чем-то вроде гуру постмодернистской словесности. Впрочем, среди критических мнений попадаются и довольно разумные. Заслуживает внимание замечание Д.Бавильского о кинематографичности пелевенских текстов, - которые строятся как режиссерский сценарий, как последовательность картин, объединяемых лишь благодаря единству зрительского взгляда. Нельзя не признать актуальными и размышления И.Зотова о судьбах «буриметической» прозы, которая создается по принципу буриме и в которой семантическая значимость элементов текста приглушается, выводя на первый план способ соединения этих «утративших значение» элементов. Действительно, авангардистская традиция, революционно взрывающая изнутри монотонность литературного языка, играет важную роль в словесности двух последних столетий, и каждое поколение выдвигает свои символы творческой свободы - Лотреамон, футуристы, «Голый завтрак» и «московский концептуализм», - но большинство буриме остается в столах сочинителей, не находящих смысла в литературной карьере, и немногие из них могут оказаться чем-то большим, чем просто символ творческой свободы. Поэтому естественным образом возникает вопрос: есть ли это «нечто большее» у Пелевина?
Пелевин с одинаковой легкостью и профессионализмом оперирует различными стилями «высокой» и «низкой» культуры, профессиональными языками и языком бытовым, повседневным, чурающимся искусности. Реабилитация выразительных возможностей инженерно-студенческого просторечья - одна из тех заслуг автора, что достойны всяческой похвалы.
Связь подобной стилистической всеядности с элементами фантастической поэтики кажется мне весьма примечательной. Дело тут, конечно, не в периоде как бы ученичества сочинителя в семинаре писателей-фантастов, а в той претензии на мифотворчество, которая определяет жанровые особенности современной фантастики. Поверхностное рассмотрение сколь угодно серьезных и глубоких проблем связано не с природной вульгарностью фантастического жанра, разумеется, а с необходимостью как бы заново включать в речевой кругозор (т.е. на равноправных, равнозначимых основаниях) разнообразные новации гуманитарных и технических наук, каждый раз как бы заново подыскивать базовую формулу повседневной жизни.
Согласно замечанию А.Гениса, Пелевин пишет в жанре басни - «мораль» из которой должен извлекать сам читатель.
Для прозы Пелевина характерно отсутствие обращения автора к читателю через произведение в каком ба то ни было традиционном виде, посредством содержания или художественной формы. Автор ничего не «хочет сказать», и все смыслы, которые читатель находит, он вычитывает из текста самостоятельно. Многочисленные эксперименты со стилями, контекстами, художественной формой служат у Пелевина организации подобной формы авторства, редуцирующей взаимоотношения автора с читателем вплоть до полного упразднения.
« У меня в книгах нет героев. Там одни действующие лица», - утверждает Пелевин в одном из интервью. Демонстрация базовых конструкций сознания, через которое создается речевая картина мира, и порождает то удивительное чувство доверительной близости читателя к персонажу. С которым сталкиваются многие читатели пелевенской прозы. Но не следует принимать простоту за наивность: самого автора в тексте нет, он всякий раз скрывается за какой-нибудь маской. Любовь. Дружба, божественное откровение - все это лишь языковые образы, в реконструкции которых Пелевин нигде останавливаться не намерен. Создавая россыпь субъективных реальностей, он не желает самоидентифицироваться ни с одним из ее элементов.
Свойственный Пелевину особый метафорический стиль, богатство лексики, осмысление мифологической подоплеки разнообразных явлений культуры, меткая ирония, свободное сочетание различных культурных контекстов (от «высоких» до наиболее маргинальных) сыграли свою роль в романе «Жизнь насекомых» (1993), своеобразном парафразе «Божественной комедии» Данте. Развивая приемы постмодернистской эстетики, сочинитель выписывает в нем многогранную картину советского мироздания, обитатели которого взаимодействуют друг с другом в двух равноправных телесных модусах - людей и насекомых. Различные слои этого мироздания объединены магической связью: каждое действие в одном из слоев немедленно отзывается в других, иногда резонансно усиливаясь; жизнь людей-насекомых оказывается непрекасающейся взаимосогласованной симуляцией актов существования. Подобным образом, по принципу всеобщей связности и взаимосогласованности при отсутствии иерархической вертикали (похоже на принцип «ризомы», заявленный французскими философами Делезом и Гваттари в качестве способа функционирования бессознательного), построена и структура самого романа - один из наиболее примечательных экспериментов с художественной формой в отечественной литературе.
Представители: В.Орлов «Альтист Данилов», Анатолий Ким «Белка», «Поселок кентавров», Фазиль Искандер «Кролики и удавы», Вяч. Рыбаков «Не успеть», Владимир Войнович «Москва 2042», Ал.Рыбаков «Невозвращенец», А. Атамович «Последняя пастораль», Л. Петрушевская «Новые робинзоны», Пелевин «Жизнь насекомых» и др. Проза в кот-й создавались условные, фантастические миры возникает в условиях невозможности прямого худ-го высказывания, в условиях цензуры. Пик интереса и развития этой прозы - середина-конец 80-х гг. За мифом, сказкой, фантазией угадывается причудливый, но узнаваемый мир. УМП видела в реальной жизни абсурд и алогизм. В будничном угадывала катастрофические парадоксы. Она изображает что-то надиндивидуальное, внеиндивидуальное. Даже когда герой обладает к.л. доминантной особенностью, он не столько хар-р сколько соц-й или фил. тип. Существует 3 типа условности: сказочный, мифологический, фантастический. В сказочном предметы и ситуации наполняются современным смыслом. Чудо и аллегория могут быть доминантой условности, начальным толчком для развития действия. Человеческий, социальный мир может быть представлен аллегорически в виде животных, как в фольклоре, с закрепленными знаками восприятия - положит. или отр-й. Обязательна простота, четкая линия сюжета, ясные линии. В мифологическом типе условности в повествование вводятся самобытные пласты национального сознания, где сохраняются мифологические элементы, характерные для определенного народа или общемировые мифол-е знаки и образы. Проза конца 20-го вв. мифоцентрична. Писатели обращаются к мифу активно в ситуациях смены картины мира, в переходные времена, в кризисные, когда возникает необходимость в обращении к истокам, когдаиесть необходимость упорядочить хаос. Это не значит, что произведения в кот-х писатель использует мифологический тип условности совпадают другими сказаниями, они скорее сконструированы под миф. Ориентация на другие мифы очевидна: а)в использовании архетипических образов и сюжетов(о рождении и конце мира, утраченном рае, возрождении); б)в использовании приемов смешения иллюзии и реальности; в)в обращении к культурной ментальности, находящей свое выражение в фольклоре, устных легендах, явлениях массовой культуры(Петрушевская «Легенды южных славян», П. Пепперштейн «Мифогенная любовь каст». Фантастический тип условности предполагает проекцию в будущее или какое либо замкнутое пространство, преображенное социально, этически. Фантастические элементы могут сочетаться с реальными, мистическое и реальное соседствовать в реальной жизни. Самыми яркими примерами использования фант-го типа условности явл-ся тексты в жанре антиутопии.
Типы условности в условно-метафорической прозе: сказочный, мифологический, фантастический.
В сказочном предметы и ситуации наполняются современным смыслом. Чудо и аллегория могут быть доминантой условности, начальным толчком для развития действия. Человеческий, социальный мир может быть представлен аллегорически в виде животных, как в фольклоре, с закрепленными знаками восприятия - положит. или отр-й. В сказочном типе условности обязательна простота, четкая линия сюжета, ясные линии. В мифологическом типе условности в повествование вводятся самобытные пласты национального сознания, где сохраняются мифологические элементы, характерные для определенного народа или общемировые мифол-е знаки и образы. Проза конца 20-го вв. мифоцентрична. Писатели обращаются к мифу активно в ситуациях смены картины мира, в переходные времена, в кризисные, когда возникает необходимость в обращении к истокам, когдаиесть необходимость упорядочить хаос. Это не значит, что произведения в кот-х писатель использует мифологический тип условности совпадают другими сказаниями, они скорее сконструированы под миф. Ориентация на другие мифы очевидна: а)в использовании архетипических образов и сюжетов(о рождении и конце мира, утраченном рае, возрождении); б)в использовании приемов смешения иллюзии и реальности; в)в обращении к культурной ментальности, находящей свое выражение в фольклоре, устных легендах, явлениях массовой культуры(Петрушевская «Легенды южных славян», П. Пепперштейн «Мифогенная любовь каст». Фантастический тип условности предполагает проекцию в будущее или какое либо замкнутое пространство, преображенное социально, этически. Фантастические элементы могут сочетаться с реальными, мистическое и реальное соседствовать в реальной жизни. Самыми яркими примерами использования фант-го типа условности явл-ся тексты в жанре антиутопии. Антиутопия генетически связана с утопией. Жанр близкий к научной фантастике, описывающий модель идеального общества: 1. технократическое (соц. проблемы решаются путем ускорения научно-техн-го прогресса. 2. Социальное (предполагается возможность изменения людьми собственного общества). Среди соц-х выделяются а). эголитарные, идеализирующие и абсолютизирующие принципы всеобщего равенства и гарм. развития личности (Ефремов «Туманность Андромеды»); б). элитарные, отстаивающие построение общества, разделенного по принципу справедливости и целесообразности (Лукьянов «Черная пешка»). Антиутопия является логическим развитием утопии и формально тоже может быть отнесена к этому направлению, однако если классич-я утопия рассматривает позитивные чернты коллективного устройства, то антиутопия стремится выявить негативные черты общества. Важной особенностью утопии является статичность, в то время как для антиутопии характерны попытки описания социальной жизни в развитии, т.е. она работает с более сложными соц-ми моделями. Утопии: Платон «Государство», Т.Мор «Утопия», Томмазо Кампнелла «Город солнца», Френсис Бэккон «Новая Атлантида», К. Мережковский «Рай земной»; антиутопии: Г.Уэллс «остров доктора Моро», Оруэлл «1984», Олдос Хаксли «О дивный новый мир», Замятин «Мы», Войнович «Москва 2042», Татьяна Толстая «Кысь». Негативная утопия или дистопия имеет характер допущения – изображает последствия связанные с построением идеального общества, по отношению к действительности антиутопия служит предупреждением, преобретает статус футурологического прогноза. Исторические события делятся на 2 отрезка: до осуществления идеала и после. Отсюда особый тип хронотопа – локализация событий во времени и пространстве, все события происходят после переворота, революции, войны, катастрофы и в каком-то определенном и ограниченном от остального мира месте.
Феномен «другой» прозы
Представители: Сергей Каледин, Михаил Кураев, Татьяна Толстая, Виктор Ерофеев, Вячеслав Посцух, Леонид Гаврушев, Людмила Петрушевская, Олег Ермаков и др.
ДП стала своеобразной отрицательной реакцией на глобальные претензии официальной литературы, поэтому в ней другие ситуации и приемы. К.п. внешне индифферентна к любому идеалу - нравственному, социальному, политическому; идеал либо подразумевается, либо присутствует на втором плане. Авторская позиция в ДП практически не выражена, для писателя важно изображать реальность как бы надобъективно(как есть). Отказывается от устойчивой традиции русск-й лит-ры воспитывать, проповедовать, поэтому автор порывает с традицией диалога автор-читатель; он изобразил и устранился. Автор изображает разрушенный, трагический быт, в кот-м царит случайность, абсурд, кот-й управляет судьбами людей и именно в быту переживает осознание себя герой. Обращение к предшествующим культурам явлено как ироническое переосмысление, а не как следование традициям. В ДП необычайно велика роль времени, оно может выступать как самостоятельный художественный образ(«Ночь» Петрушевская). Это время – безвремение оставляющее пробел между датами, время абсурдирует жизнь человека, делает его заложником бесцельного существования, которое становится буднями. Пространство в ДП к.п. четко определено и ограничено, но всегда реально. Много черт, признаков конк-го города, страны, привычек, быта. В ДП можно выделить 3 течения: 1. Историческое, в кот-м события истории показаны не под идеологическим углом зрения, а как бы отстраненно, судьба человека не пафосна, а обычна. Большая история заменяется малой историей(Михю Кураев «Капитан Дикштейн»). 2. Натуральной течение, или Жестокий реализм. Генетически восходит к жанру физиологического очерка с его откровенным и детальным изображением негативных сторон жизни, «дна» жизни(Людм. Петрушевская «Свой круг», Сергей Каледин «Смиренное кладбúще»). В изображении негативных сторон жизни в ДП заметную роль сыграла т.н. женская проза, своеобразными манифестамиеё стали коллетивные сборники «Непомнящие зла» 1990, «Чистенькая жизнь» 1990. 3. Иронический авангард. Ироническое отношение к действительности, когда жизнь похожа на анекдот, парадокс абсурд(Генад. Головин «День рождения покойника», Вяч. Пьецух «Новая Моск-я философия»). Иронический авангард стал предтечей ПМ и ряд писателей, кот. писали в этот период автоматически попадали в цех постмодернизма. Тема маленького человека. Жестокий реализм (или Натуральной течение). Относится к одному из течений «другой» прозы. Генетически восходит к жанру физиологического очерка с его откровенным и детальным изображением негативных сторон жизни, «дна» жизни(Людм. Петрушевская «Свой круг», Сергей Каледин «Смиренное кладбúще»). В изображении негативных сторон жизни в ДП заметную роль сыграла т.н. женская проза, своеобразными манифестамиеё стали коллетивные сборники «Непомнящие зла» 1990, «Чистенькая жизнь» 1990. Важнейшая черта – в ней «чернушный» хаос и повседневная война за выживание, к.п. разворачивается вне особых социальных условий – напротив она отражает кошмар внутри нормальной жизни, любовных отношений, семейного быта. Новаторство ЖП в том что она разрушает традиционные для русской культуры идеальные представления о женской скромности, верности, жертвенности, выдвигая на первый план жизнь женского тела(обращая внимание не только на сексуальную жизнь, но и другие телесные процессы). Женское тело подвергается унижению и насилию, наслаждение неотделимо от страданий и болезней. Центральным хронотопом часто становится больница(наполняется отчетливым философским смыслом), здесь среди криков боли в грязи и слабости встречаются рождение и смерть, бытие и небытие. Столь «специфическое» описание жизни тела в ЖП видимо результат разочарования в разуме и его порождениях, утопиях, концепциях, идеологиях.
15. Антиутопия и ее разновидности (социальная, техногенная, экологическая, постъядерная) в рус лит посл 4-ти 20 века. «Остров Крым» Аксенова.
Василий Павлович Аксенов р. 1932 Остров Крым - Роман (1977-1979)
Случайный выстрел из корабельного орудия, сделанный английским лейтенантом Бейли-Лендом, предотвратил захват Крыма частями Красной Армии в 1920 г. И теперь, в годы правления Брежнева, Крым превратился в процветающее демократическое государство. Русский капитализм доказал свое превосходство над советским социализмом. Поражают воображение ультрасовременный Симферополь, стильная Феодосия, небоскребы международных компаний Севастополя, сногсшибательные виллы Евпатории и Гурзуфа, минареты и бани Бахчисарая, американизированные Джанкой и Керчь.
Но среди жителей острова Крым распространяется идея партии СОС (Союза Общей Судьбы) - слияния с Советским Союзом. Лидер партии - влиятельный политик, редактор газеты «Русский Курьер Андрей Арсениевич Лучников. Его отец во время гражданской воевал в рядах русской армии, стал предводителем дворянства феодосийской губернии и живет теперь в своем имении в Коктебеле. В Союз Общей Судьбы входят одноклассники Лучникова по Третьей Симферопольской гимназии Царя-Освободителя - Новосильцев, Деникин, Чернок, Беклемишев, Нулин, Каретников, Сабашников и др.
Андрей Лучников часто бывает в Москве, где у него много друзей и есть любовница - спортивный комментатор программы «Время» Татьяна Лунина. Его московские связи вызывают ненависть у членов «Волчьей Сотни», которая пытается организовать покушение на Лучникова. Но за его безопасностью следит одноклассник, полковник Александр Чернок, командир крымского спецподразделения «Эр-Форсиз».
Лучников приезжает в Москву. В Шереметьеве его встречает Марлей Михайлович Кузенков - работник ЦК КПСС, «курирующий» остров Крым. От него Лучников узнает, что советские власти довольны курсом на воссоединение с СССР, который проводит его газета и организованная им партия.
Оказавшись в Москве, Лучников скрывается от «ведущих» его сотрудников госбезопасности. Ему удается незаметно выехать из Москвы с рок-группой своего друга Димы Шебеко и осуществить давнюю мечту: самостоятельное путешествие по России. Он восхищен людьми, с которыми знакомится в провинции. Известный нарушитель границ Бен-Иван, доморощенный эзотерик, помогает ему выбраться в Европу. Вернувшись на остров Крым, Лучников решает во что бы то ни стало осуществить свою идею слияния острова с исторической родиной.
КГБ вербует Татьяну Лунину и поручает ей слежку за Лучниковым. Татьяна приезжает в Ялту и, неожиданно для себя, становится случайной любовницей старого американского миллионера Фреда Бакстера. После ночи, проведенной на его яхте, Татьяну похищают «волчесотенцы». Но ребята полковника Чернока освобождают ее и доставляют к Лучникову.
Татьяна живет с Лучниковым в его роскошной квартире в симферопольском небоскребе. Но она чувствует, что ее любовь к Андрею прошла. Татьяну раздражает его одержимость абстрактной идеей Общей Судьбы, в жертву которой он готов принести цветущий остров. Она порывает с Лучниковым и уезжает с влюбленным в нее миллионером Бакстером.
Сын Андрея Лучникова, Антон, женится на американке Памеле; со дня на день молодые ждут ребенка. В это время Советское правительство «идет навстречу» обращению Союза Общей Судьбы и начинает военную операцию по присоединению Крыма к СССР. Гибнут люди, разрушается налаженная жизнь. Гибнет новая возлюбленная Лучникова Кристина Парслей. До Андрея доходят слухи, что погиб и его отец. Лучников знает, что стал дедом, но ему неизвестна судьба Антона и его семьи. Он видит, к чему привела его безумная идея.
Антон Лучников с женой и новорожденным сыном Арсением спасаются на катере с захваченного острова. Катер ведет эзотерик Бен-Иван. Советские летчики получают приказ уничтожить катер, но, видя молодых людей и младенца, «шмаляют» ракету в сторону.
Андрей Лучников приезжает во Владимирский собор в Херсонесе. Хороня Кристину Парслей, он видит на кладбище у собора могилу Татьяны Луниной. Настоятель собора читает Евангелие, и Лучников спрашивает в отчаянии: «Почему сказано, что соблазны надобны Ему, но горе тем, через кого пройдет соблазн? Как бежать нам этих тупиков?..» За собором святого Владимира над захваченным островом Крым взлетает праздничный фейерверк.
Похожая информация.