Октябрьская революция в литературе и кинематографе. Книги о революции и революционерах Образ революции 1917 года в литературе
«Пробить сердце… что значит пробить сердце… - привить нравственность, жажду нравственности», - эти слова Достоевского отражают одну из главных миссий русской литературы - воспитывать в человеке человеческое. Этому назначению отечественная словесность блестяще служила весь XIX век: Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Гончаров, Тургенев, Лесков, Достоевский, Л. Толстой, Чехов. «Веленью Божию, о Муза, будь послушна», - когда-то провозгласил Пушкин, и этому наставлению-благословению следовали все достойные авторы… Время отсеяло всё наносное, фальшивое, пафосное, бутафорское, «отделив зёрна от плевел», оставив лишь настоящее, истинное, - то, что «имело право» остаться в веках, называться великим классическим наследием…Апогей великих гуманистических идеалов и мировое признание - вот чего достигла русская писательская мысль во II половине XIX века. Казалось, авторитет русской классики, целостность непрерывного русского литературного процесса незыблемы…
Рубеж XIX -XX веков. Конец любого века всегда сопрягался с ощущением «конца света», с апокалиптическими настроениями. Нестабильная политическая и экономическая ситуация в России того периода только усиливали предчувствие грядущей катастрофы. Но, казалось, в искусстве, литературе, напротив, наблюдается невиданный подъём - безудержные эксперименты, смелые художественные открытия - это время войдёт в историю как один из самых ярких периодов в русской культуре - «серебряный век», или «русский ренессанс». Модернизм, символисты, акмеисты, футуристы… Блок, А. Белый, Брюсов, Гумилёв, молодые Ахматова, Цветаева, Маяковский…). Такого, прежде всего поэтического, «бума», всплеска талантов русская поэзия не знала давно, с пушкинских времён, но не знала русская литература и такого дерзновенного «выпада» против классики, против образцового «единства формы и содержания». Чего стоит только эпатажное название декларации футуристов «Пощёчина общественному вкусу» или знаменитая фраза из того же источника: «Сбросим Пушкина, Лермонтова, Достоевского с парохода современности»! Разумеется, «старое», «отжившее», «исчерпавшее себя» должно уступать дорогу молодому, прогрессивному… Вопрос в том, допустимо ли было так категорически отрицать, тем более непреходящие ценности… Эстетический нигилизм, как всё радикальное, опасен…
И.А. Бунин видел в этом непоправимое. В рассказе «Чистый понедельник», написанном в 1944 году, почти в конце II Мировой войны, писатель обращается мыслями к дореволюционной России, Москве 30-летней давности… Канун 1914 года, герой и героиня блистают в обществе, они молоды, красивы, образованны, состоятельны. Бурная светская жизнь в богемной среде тогдашней творческой интеллигенции: Большой театр, концерты, капустники, лекции теоретиков символизма, лучшие рестораны… А. Белый, Ф. Шаляпин, Брюсов… Героиня, кажется, увлечена всем новым в литературе и искусстве, любит жизнь во всех её проявлениях… Её уход в монастырьпоражает… и не только героя… Зачем этот парадоксальный сюжетный ход, ведь Она не Лиза Калитина из «Дворянского гнезда»?.. Но вглядимся в этот образ: сочетание славянских и восточных черт во внешнем облике, в интерьере (безусловный доказательный приём в русской классике) - также синтез восточной и западной культур (например, широкий турецкий диван и пианино, на котором разучивается начало «Лунной сонаты» Бетховена). Героиня много читает, и это не только новинки западноевропейской и отечественной литературы, к которым девушка относится избирательно, не следуя веяниям моды (реакция на «Огненного ангела» Брюсова: «до того высокопарно написано, что совестно читать»). Она цитирует Платона Каратаева, над её диваном - портрет босого Толстого, знает много наизусть из русских летописей, особенно наслаждаясь «Повестью о Петре и Февронии», снимает угловую квартиру с видом на Храм Христа Спасителя (отсылка к Достоевскому, также выбиравшему для жительства угловые дома с видом на Божий храм), посещает дом Грибоедова, могилу Чехова, Новодевичий монастырь… Ключевая деталь - и дом Грибоедова, и кладбище, и монастыри пустынны, особенно пустынны в контрасте с переполненными ресторанами и капустниками… Кстати, А. Белый свою лекцию в рассказе «пел», при этом «носился» по сцене, «Шаляпин не в меру разудал был»… По Бунину, уход героини в монастырь вовсе не является неожиданностью: Она метафорический образ России, сочетающей в себе восточную и западную культуру, русское всегдашнее трагическое противоречие, внутреннее сомнение, русскую загадочную душу. Не случайна в рассказе и пустынность исторических мест и храмов: увлечённая экспериментами, деформациями, творческой свободой, художественными открытиями, эпатажем, тогдашняя творческая элита, совершая переворот в искусстве, не совершила главного - духовного подвижничества. Русское общество кануна I Мировой войны оказалось лишённымнаставника, учителя, потому что наставник «ушёл в себя», в самолюбование, не уловил момента нравственной дезориентации общества, забыл, что главное для русского человека - духовная опора, которую он веками черпал в патриархальности, историческом прошлом, культурном наследии, и что лишать его этой опоры, особенно в нестабильные времена, нельзя и даже преступно. По Бунину, творческая интеллигенция, как отражающая и формирующая «сознание» общества, ответственна за его деградацию и духовно-нравственное состояние. Именно на ней лежит вина за то, что Россия в 1914 году оказалась ввергнута в катастрофу I Мировой войны и уже «не выбралась» из трясины, потому что утратила духовную «почву». Как следствие - две революции 1917 года, гражданская война… Больше России, которую знал и любил Бунин, не существовало: наступили бесконечные «окаянные дни».
1917 год. Переломный момент, после которого всё разделилосьна «до» и «после». «Серебряный век» был «пресечён» страшными кровавыми революционными событиями, и хотя в одночасье такой мощный «поток» как «русский ренессанс» не мог остановиться и по инерцииещё продолжался в творчестве отдельных автороввплоть до 1921 года, по сути, как культурное явление уже прекратил своё существование. История же всей русской литературы с этого времени будет «развиваться» по ещё более печальному сценарию… Некогда единая, целостная русская писательская когорта, со своими традициями и преемственностью, переживёт трагический раскол.
Значительная часть поэтов и писателей, не приняв кровавости революционного террора, один за другим покинут Родину. Центрами русской эмиграции станут Берлин, Прага, Париж. Более тогоещё часть творческой интеллигенции, неугодной Стране Советов, отправят в эмиграцию в 1921 году из Крыма принудительно (знаменитый «философский» теплоход). С этого момента их ожидала нелёгкая жизнь изгнанников, неприкаянность, материальная и бытовая неустроенность. Эмигрантские стихи ещё не знали такой ностальгической пронзительной силы и тоски:
У птицы есть гнездо, у зверя есть нора.
Как горько было сердцу молодому,
Когда я уходил с отцовского двора,
Сказать прости родному дому!
У зверя есть нора, у птицы есть гнездо.
Как бьётся сердце, горестно и громко,
Когда вхожу, крестясь, в чужой, наемный дом
С своей уж ветхою котомкой!
Это бунинские, а вот цветаевские строки из «Тоски по родине!..»:
Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст,
И всё - равно, и всё - едино.
Но если по дороге - куст
Встаёт, особенно - рябина…
Итак, часть писателей оказалась в положении изгнанников, другая - осталась на родине и приняла революцию восторженно, пусть каждый по-своему. Блок-символист будет воспринимать её как очищающую стихию («Ветер, ветер на всём Божьем свете… на ногах не стоит человек… Свобода, свобода! Эх, эх, без креста!»). Маяковский-футурист - как «революцией мобилизованный и призванный» («Я всю свою громкую силу поэта тебе отдаю, атакующий класс!»). Есенин примет революцию «всем сердцем.., но с крестьянским уклоном». И это не будет приспособленчеством, это будет искренне, по-настоящему, жаль, что происходящее в Стране Советов после революции приведёт всех троих к скорому разочарованию и трагическому финалу. Блок умрёт в 1921 году, причина - тяжелейшая депрессия и заболевание сердца; Есенин повесится в гостинице «Англетер» в Ленинграде в 1925году; Маяковский - застрелится в1930-м. Всё это будет только начало трагической цепи трагических судеб.
Новое время породит и новую писательскую «касту»: в литературу придут те, чья юность и молодость пришлись на революцию и гражданскую войну. Героика этих событий и станет их «темой», а они - советскими писателями и культовыми фигурами. Это будут Д. Фурманов, А. Фадеев, А. Серафимович, Н. Островский и др.Одержимые революционным «гуманизмом» фанаты, они дадут начало советской литературе, единственно имеющей право на официальное существование. Действительно, пройдёт немного времени, и советское правительство «приберёт к рукам» литературу, заставит писателей безоговорочно служить идеологии, «унифицирует» язык, стиль, «парализует» душу, ум и волю авторов. Даже реализм как творческий метод будет «методом социалистического реализма», а писатели«будут способствовать социалистическому строительству» и станут «инженерами человеческих душ». Шаг вправо, шаг влево - расстрел… подчас в буквальном смысле…
XX век поразит своими жестокими ухищрёнными расправами над инакомыслящими, над теми, кто, оставшись в Советской России, не пожелал подчиниться режиму и продолжал писать правду, служить истине, рискуя всем, потому что правда для художника больше жизни.
В 1921 году расстреляют поэта Н. Гумилёва, первого супруга А.Ахматовой,якобы за участие в контрреволюционном заговоре.
Будет арестован и расстрелян И. Бабель, рискнувший сказать правду о будённовцах в годы гражданской войны в цикле рассказов «Конармия».
Сойдёт с ума в сталинских лагерях Осип Мандельштам, вспомним его строки: «Мы живём, под собою не чуя страны. Наши речи за десять шагов не слышны…»
В 1941 году в Елабуге, в Прикамье, куда будет сослана по возвращении из эмиграции, повесится Марина Цветаева, измучившись неведением о судьбе репрессированных дочери Ариадны и мужа Сергея Эфрона, не имея средств к существованию, потому что её не взяли на работу даже посудомойкой. Дочь Ахматовой проведёт в сталинских лагерях 15 лет.
Публичному унижению в журналах «Звезда» и «Ленинград»будут подвержены в 1946 году А. Ахматова и М. Зощенко.
Ещё большему оскорблению с высоких трибун съезда ВЛКСМ подвергнут Б. Пастернака за роман «Доктор Живаго» («Гул затих. Я вышел на подмостки / Прислонясь к дверному косяку,/ Я ловлю в далёком отголоске, / Что случится на моём веку»).
Трагическим символом эпохи выглядит А. Ахматова, трижды пережившая аресты сына Льва Гумилёва и мужа Н. Пунина, прошедших сталинские лагеря (муж из лагеря не вернётся). Будучи обречённой на многолетнее молчание, она устно создаст знаменитый «Реквием», который будет держать в памяти, не доверяя бумаге, как и одиннадцать её верных друзей. Это будет трагический плач по всем жертвам тоталитарной эпохи.
Этот перечень можно ещё долго продолжать… Сколько их, лучшихнаших авторов, замученных пытками, арестованных, расстрелянных, сосланных в лагеря, репрессированных лично или переживших аресты близких и родных за попытку сказать слово правды о современной им эпохе, подвергшихся запретам на публикации, обречённых на многолетнее молчание, публично униженных в СМИ, лишённых средств к существованию, не принимавшихся на работу даже на самые низкооплачиваемые места.Слишком дорогой ценой были оплачены служение истине, верность писательскому, гражданскому и человеческому долгу.
В своей Нобелевской лекции А.И. Солженицын, создатель знаменитого «Архипелага ГУЛага», скажет: «… На эту кафедру я поднялся не по трём-четырём примощённым ступенькам, но по сотням или даже тысячам их - обрывистым, обмёрзлым, из тьмы и холода, где было суждено мне уцелеть, а другие, может быть, с большим даром… погибли… Те, кто канул в ту пропасть уже с литературным именем, хотя бы известны, но сколько не узнанных, ни разу публично не названных! И почти-почти никому не удалось вернуться. Целая национальная литература осталась там, погребённая не только без гроба, но даже без нижнего белья, голая с биркой на пальце ноги. Ни на миг не прерывалась русская литература! - а со стороны казалась пустынею…»
А вот строки из предсмертного покаянного письма председателя Союза Советских писателей А. Фадеева, застрелившегося в 1956 году: «Не вижу возможности далее жить, так как искусство, которому я отдал свою жизнь, загублено самоуверенно-невежественным руководством партии… Лучшие кадры литературы - в числе, которое даже не снилось царским сатрапам, физически истреблены ил погибли благодаря преступному попустительству власть имущих; лучшие люди литературы умерли в преждевременном возрасте; все остальные, мало-мальски способные создавать истинные ценности, умерли, не достигнув 40-50 лет…»
Всё это история русской литературы, пережившей трагический расколXX века. 70 лет некогда целостная литература будет развиваться в 3-х разрозненных, непересекающихся направлениях: советская литература, эмигрантская литература(Русское Зарубежье), запрещённая литература (или литература «в стол»). Лишь в 1987 году, в период «агонии» советского режима, произойдёт её долгожданное воссоединение. Российскому читателю станут доступны «Лето Господне» Ивана Шмелёва, «Преподобный Сергий Радонежский» и «Голубая чаша» Б. Зайцева, «Жизнь Арсеньева», «Тёмные аллеи» И. Бунина и многое другое, сквозь время и потрясения всё же, пусть и частично, но дошедшее до нас. Сколько во всём этом истинно русского, подлинно духовного, возвращающего нас, заблудших, к себе самим… к великому классическому наследию.
И цветы, и шмели, и трава, и колосья,
И лазурь, и полуденный зной…
Срок настанет - Господь сына блудного спросит:
«Был ли счастлив ты в жизни земной?»
И забуду я все - вспомню только вот эти
Полевые пути меж колосьев и трав -
И от сладостных слез не успею ответить,
К милосердным Коленам припав.
Список литературы:
1. Голубков М.М. Русская литература XX в.: После раскола: Учебное пособие для вузов - М.: Аспект Пресс, 2002.
2. Кременцов Л.П. Русская литература в XX веке. Обретения и утраты: учебное пособие - М.: Флинта: Наука, 2007.
3. Серебряный век русской поэзии: В 2 ч. / под ред. Л.Г. Максидоновой - М.: Гуманит. Изд. Центр ВЛАДОС, 2000.
«Большевики приходят к власти: Революция 1917 года в Петрограде» Александра Рабиновича
Александр Шубин
руководитель Центра истории России, Украины и Белоруссии Института всеобщей истории РАН
Книга известного американского историка подробно анализирует процесс прихода к власти большевиков. Рабинович выясняет, что можно и что нельзя было реально сделать в той экстремальной социальной ситуации. Автор не сочувствует Ленину, но показывает, что его триумф был результатом неудачи социальной политики Временного правительства и неспособности договориться оппонентов Ленина из разных партий - включая и умеренных большевиков Льва Каменева и Григория Зиновьева. В несостоявшемся союзе умеренных большевиков и левых социалистов Рабинович видит главную альтернативу тому пути развития страны, который вел от 1917 к 1937 году.
Александр Шубин:
«Рабинович продолжает исследовать ход революции в Петрограде после прихода большевиков к власти. Автор подробно разбирает повороты большевистской политики, связанные с переговорами о левых коалициях, Брестским миром, продовольственным кризисом, красным террором, началом Гражданской войны. Поскольку в марте 1918 года столицу перенесли в Москву, Рабинович рассматривает политику большевиков в Петрограде уже как в провинциальном центре».
Издательство «АИРО-XXI», «Новый хронограф», Москва, 2007, пер. И.Давидян
«Военный дневник Великого князя Андрея Владимировича Романова (1914–1917)» Андрея Романова
Серафим Ореханов
старший редактор проекта «1917»
Страсть всех Романовых к ведению дневников - вещь широко известная. Большая часть из них невыносимо скучны, и читают их только специалисты или персональные фанаты. Эта книга - исключение: автор, дальний родственник Николая II, не разделивший его судьбу благодаря своевременной эмиграции, описывает Первую мировую и революцию подробно и занимательно, а его общественное положение давало ему ценные инсайды и просто хорошие сплетни из придворных кругов.
«Государство и революция» Владимира Ленина
Кирилл Кобрин
историк, литератор, редактор журнала «Неприкосновенный запас», автор 20 книг и многочисленных публикаций в российской и европейской прессе
Многие люди моего возраста и старше поморщатся, увидев это название. Действительно, с помощью «Г. и Р.» пытали не одно поколение советских школьников, студентов и аспирантов. Однако этот факт - а также то, что сегодня разговор почти исключительно ведется не о Ленине, а о его трупе, который отчего-то требуют «похоронить по-христиански» (фраза, за которую Ильич распорядился бы немедленно поставить к стенке), - не умаляет очевидного. «Государство и революция» - главная книга о революции в XX веке вообще и о русской революции в частности. Там сформулированы основные позиции, на которых революция и большевики удержали власть, победили в Гражданской войне и построили свое государство. «Диктатура пролетариата», «крайняя авторитарность революции», «партия - авангард пролетариата» и прочее. Книга написана энергично, как обычно у Ленина. Увы, некоторые мысли теряются в стилистической каше, в потоке неряшливой брани в адрес политических оппонентов, но это не так уж важно. Многие хорошие книги написаны плохо. К тому же в 1917-м у Ленина было множество хлопот в связи с воплощением своих идей в жизнь.
«Двенадцать» Александра Блока
Кирилл Кобрин: « пристально вслушивался в музыку революции. Его слух был настроен на цайтгайст, на психику и психологию толпы - а революцию делали толпы, пусть и предводительствуемые вождями. Ухо Блока не воспринимало бранчливый тенорок экс-студента Казанского университета, да и к мистическим завываниям своих соратников по символизму он был вполне холоден. Блок бродил по улицам и слушал толпу - не отдельных людей, а их массу. Оттого «двенадцать» - не апостолы революции, а просто случайная проба этой массы. Проба оказалась довольно ужасающей, музыка революции - неотличимой от мещанского романса: «Ах!», «Эх!». Сегодня в «Двенадцать» интересны не так называемое «политическое падение» Блока (или «политический взлет», это как посмотреть), не якобы новая для него поэтика и все такое. Если отвлечься от вышеперечисленного, становится очевидным главное: Блок понял, из чего - и особенно из кого - состоит революция. Поэт разглядел в ней морду слободского хулигана, расхристанного люмпена, готового на все. Исус Христос ведет за собой дюжину внезапно осатаневших зощенковских персонажей».
«Дневник. 1906–1980» Рюрика Ивнева
Серафим Ореханов: «Малоизвестный даже в России поэт (имажинист, но по состоянию на год еще футурист) Ивнев - фигура скорее трагическая: он дожил до 1981-го, отказавшись от убеждений юности в пользу соцреализма и, в общем-то, предав все, за что боролся в революцию. Тем не менее дневник Ивнева за 1917-й невероятно трогательное чтение: «Все радуются убийству Распутина, ликуют, а я спать не мог всю ночь. Не могу, не могу радоваться убийству. Может быть, он был вреден, может быть, Россия спасена, но не могу, не могу радоваться убийству».
Издательство «Эллис Лак», Москва, 2012
«Дневник. 1917–1919. Петроград. Крым. Тифлис» Веры Судейкиной
Серафим Ореханов: «Жена очень успешного художника и сама художница описывает жизнь самого буржуазного слоя петроградской богемы в революционные годы. Вечеринки в остромодных «Бродячей собаке» и «Привале комедиантов» и похмелье поутру, общение с коллекционерами и скандальное поведение футуристов и супрематистов - в общем, все как обычно. Только иногда не хватает еды».
Издательство «Русский путь», Москва, 2006
«За кулисами Антанты» Фрэнсиса Берти
Павел Пряников
основатель блога «Толкователь» и телеграм-канала «Красный Сион»
Фрэнсис Берти - английский посол в Париже во время Первой мировой; книга представляет собой его дневник с 1914-го по 1919 год. России в ней отведено не так много места: Берти цитирует донесения английской разведки из Петрограда, размышляет о природе русских, немного прогнозирует будущее страны. К примеру, уже осенью 1915 года он был уверен, что скоро в России произойдет революция, а после 10 января 1917 года, после убийства Распутина, он уже твердо пишет, что «Россия на краю революции». Но важен контекст этого дневника, все, что происходило вокруг России, когда в ней сгущался взрыв.
Первая запись об Октябрьской революции появляется в дневнике Берти только 8 декабря 1917 года: он радуется, что у России наконец-то появился диктатор, который наведет в ней порядок. А 17 декабря 1917 года Берти приветствует новость о выдвижении норвежскими социал-демократами Ленина и Троцкого на Нобелевскую премию мира.
Издательство ГПИБ, Москва, 2014, пер. Е.Берловича
«Записки о революции» Николая Суханова
Александр Шубин:
«Автор был активным революционером и входил в Исполком Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. Он в деталях рассказывает о событиях февраля-ноября 1917 года, свидетелем которых был сам или о которых нашел информацию, когда работал над книгой в начале 1920-х. В основном речь идет о кухне Советов, но много интересного можно прочитать и об обстановке в правительственных кругах, о ситуации в стране в целом. Хотя Суханов был левым меньшевиком, книгу прочел и полемически комментировал Владимир Ленин».
«Из моей жизни и работы: Воспоминания и дневники» Александры Коллонтай
Серафим Ореханов: «В принципе, подойдет любая антология статей и писем главной советской феминистки. Это максимально похоже на фейсбук немолодой женщины, уехавшей из России, где она провела большую часть жизни, в эмиграцию на Запад. Ностальгия перемежается наблюдениями за европейской и американской жизнью, размышлениями о высоком, статусами о детях. Особенно хороша переписка с Лениным и Крупской. В середине 1917 года Коллонтай вернулась и приняла деятельное участие в революции».
Издательство «Советская Россия», Москва, 1974
«Истоки и смысл русского коммунизма» Николая Бердяева
Серафим Ореханов: «Книга не то чтобы от начала до конца объясняет 1917 год, но, во всяком случае, одной из первых играет на этом поле. Бердяев помещает революцию в контекст русской культуры, начиная с Гоголя, и пытается таким образом обнаружить ее истинный смысл, скрытый под покровом политической возни и насилия. В отличие от чисто философских трудов Бердяева эту работу может с удовольствием прочитать и абсолютно неподготовленный человек. Если хочется умной и неординарной рефлексии на тему русской революции, то, кажется, это самый легкий путь».
«История и классовое сознание» и «Ленин. Исследовательский очерк о взаимосвязи его идей» Георга Лукача
1 из 2
2 из 2
Это не историческая книга, но наиболее глубокое философское осмысление целей и сил революции-1917. Пролетариат как особое сообщество, драматичное положение которого позволит ему совершить прыжок из предыстории в историю. Экзистенциальный пафос самопознания материи через нового коммунистического человека и революционная партия как историческое острие мирового духа. Мир, в котором к вещам относятся как к личностям, а к личностям как к вещам, обречен взорваться изнутри, и тогда на место прежней буржуазной рациональности придет новая диалектическая логика рабочего класса, соединившего теорию и практику в освободительном политическом акте. Решив снабдить коммунистическое движение более конкретной и прагматичной философией, Лукач параллельно пишет свою книгу о Ленине, претендующую на роль стратегической доктрины красной революции.
«История русской революции» и «Моя жизнь» Льва Троцкого
1 из 2
2 из 2
Алексей Цветков: «Трехтомное исследование Троцкого дает такую же полную панораму событий 1917-го, как и знаменитая книга Карлейля для Французской революции. Подробная хроника с точными портретами, остроумными историческими аналогиями, классовым анализом действующих лиц и фиксацией всех случившихся и не случившихся поворотов. В «Моей жизни» другая оптика, это автобиография профессионального революционера, кульминацией которой и стал захват власти Советами в Петрограде. Отличный способ почувствовать себя творителем истории миллионов людей».
«Николай Клюев» Сергея Куняева
Павел Пряников: «Добротно составленная биография «крестьянского поэта» Николая Клюева. Событиям 1917 года в ней отведено под сотню страниц. На момент Февральской революции старообрядческий провидец, гомосексуалист, певец Русского Севера, Клюев вместе с Есениным работал под крышей охранки в пропаганде «Русского мiра». Кончина монархии в одностороннем порядке разрывает этот их контракт. Клюев с восторгом принимает большевиков и лично Ленина. Он пишет свое самое знаменитое стихотворение:
Есть в Ленине кержанский дух,
Игуменский окрик в декретах,
Как будто истоки разрух
Он ищет в «Поморских ответах».
Октябрьская революция воспринимается Клюевым как появление на миру доселе скрытого Беловодья - старообрядческого рая на земле.
Книга хорошо показывает, как воспринимался Октябрь в эсхатологических и богемных кругах России, а также постепенную трансформацию их надежд в разочарование».
Издательство «Молодая гвардия», Москва, 2014
«О развитии революционных идей в России» Александра Герцена
Кирилл Кобрин: «Своего рода приквел к первой книге в моем списке. Нет-нет, не в смысле, что Герцен, разбуженный декабристами, схватился за веревку колокола и принялся шуметь, в свою очередь пробудив ото сна народников, народовольцев, эсдеков, юношу Володю Ульянова, а тот взял и сказал ту самую фразу про «мы пойдем другим путем». Нет. Просто Ленин - не господин Ульянов, а революционный теоретик Ленин, - начался там, где по большому счету поставил точку Герцен, - на идее особости будущей революции в России, ее неклассичности. Только Герцен делал ставку на врожденный коммунизм русской сельской общины, а Ленин - на то орудие, с помощью которого революция должна была делаться, на дисциплинированную, снабженную простой и эффективной идеологией партию. Ленинская партия - Архимедов рычаг, которым можно перевернуть мир, причем свойства переворачиваемого мира истинного революционера не интересуют. Любопытно также, что «О развитии революционных идей» написана на французском, впервые опубликована на немецком - и только потом, почти 10 лет спустя, в 1861-м, на русском, нелегально, конечно. Не считая отцов анархизма Бакунина и Кропоткина, Герцен был первым поставщиком русского революционного теоретического экспорта в Европу. Ленин с успехом продолжил это дело. А за ним - Троцкий».
«Окаянные дни» Ивана Бунина
Кирилл Кобрин: «Ту же, что и Блок, морду увидел в событиях 1917-го и Бунин, только вот с Исусом он предпочитал поддерживать контакт более традиционным способом - посредством служителей Русской православной церкви. Ничего мистического он в революции не видел - как и не считал ее актом справедливости, апокалиптическим ответом на страдания «народа» при старом режиме. Идея справедливости вообще была чужда этому человеку. Бунин любил хорошо есть, приятно пить, сочинять красивые стихи и красивую («парчовую», как называл ее Набоков) прозу, ловеласничать, неторопливо и со вкусом путешествовать и - что важно - получать хорошие гонорары. Все это революция у него отобрала. Я не иронизирую: Бунину действительно было что терять - и он повел себя точно так, как описывал подобную ситуацию Маркс, - стал защищать свой класс и присущий тому строй и порядок вещей. Злость, переходящая в отчаяние, сделала Бунина еще более внимательным, чем обычно, придала ему окончательной точности в некоторых описаниях. Хотя бы в этом: «Рыжий, в пальто с каракулевым круглым воротником, с рыжими кудрявыми бровями, с свежевыбритым лицом в пудре и с золотыми пломбами во рту, однообразно, точно читая, говорит о несправедливостях старого режима».
Алексей Цветков:
«Лучший стилист прежней России видит революцию глазами проигравшей стороны как финал цивилизации вообще, апокалиптический водевиль. Большевики и анархисты «хуже печенегов», а прежний мещанин чувствует свой город завоеванным и страшится пролетарских «уплотнений». Интеллигенты выпустили на волю «каторжных горилл» и «Азию» «с подсолнухами в кулаках». Маяковский как вульгарный хам. Сквозной мотив - восстание техники, бунт устройств. Сам по себе звонит телефон на столе, и из него сыплются искры, отвратительные грузовики и наглые мотоциклетки на улицах вместо милых лошадей. Этот дневник Бунин закопал в землю, опасаясь обыска одесских чекистов».
«Поколение на повороте» Лидии Гинзбург
Кирилл Кобрин: «Эссе, сочиненное в начале 1970-х «в стол», без надежды на публикацию, но - Гинзбург повезло - опубликованное таки при жизни автора, в самом конце. Подведение итогов революции представителем поколения интеллигентов, которое и совершало в прямом, политическом смысле, революцию и поддерживало ее со всем энтузиазмом. Это была действительно их революция - она на самом деле освободила подданных нелепой, навек, как казалось, подмороженной империи, дала им возможность делать то, что они хотели. И они делали - новое общество, новое государство, новую науку, новое искусство. Только вот кончилось все кошмаром, по сравнению с которым Кровавое воскресенье кажется мелкой неприятностью, а «столыпинские галстуки» - небольшой вольностью обычно гуманного и сдержанного премьера. В отличие от тех, кто революции не нюхивал, Лидия Гинзбург не отрекается ни от своего поколения, ни от того, что ее поколение делало и что оно думало».
Издательство «Искусство», Санкт-Петербург, 2002
«Сентиментальное путешествие» Виктора Шкловского
Кирилл Кобрин: «Заманчиво думать, что где-то существует книга о революции, сочиненная этим господином (товарищем) с пудреным лицом и золотыми пломбами (не так уж точно Бунин писал, кстати, - ну не пломбы же золотые). Увы, я такой книги не знаю. Зато есть другая книга - блестящего, полного жизни и энергии молодого человека, который революцию делал сознательно, страстно, азартно, как и все остальное, за что ему приходилось браться, пока не сломался, конечно. Булгаков в «Белой гвардии» описал - с неприязнью - некоего Шполянского, а Шполянский-то был великим теоретиком литературы и одним из лучших русских писателей прошлого века, поинтереснее литературного профессора Преображенского уж точно. Если хочешь сподвигнуть молодого человека на революционную деятельность, вложи в его руки «Сентиментальное путешествие». Революция здесь - возможность наконец зажить по полной, словить кайф, заняться настоящим делом. комиссарит в армии Временного правительства в Галиции, он уводит полузабытую метрополией русскую армию из Персии, но помимо этих бесценных страниц «Сентиментального путешествия» в нем есть - в самом начале - и о феврале 1917 года, о том, как это выглядело изнутри: «Наступила ночь. В Таврическом дворце был полный хаос. Привозили оружие, приходили люди, пока еще одиночные, тащили провизию, реквизированную где-то; в комнате у подъезда были сложены мешки. Уже приводили арестованных. В Думе какая-то барышня утвердила меня в должности командира машины и даже дала какую-то боевую задачу. Снаряды для пушки у меня были, не знаю, где я их достал, кажется, еще в Манеже. Боевых задач я, конечно, не выполнил, да их и никто не выполнял». Читать параллельно с «Апокалипсисом нашего времени» Василия Розанова в качестве объяснения загадочной фразы последнего о том, что «Русь слиняла в два дня. Самое большое - в три».
Алексей Цветков: «Политический инстинкт выводит людей на улицы, солдаты присоединяются к восставшим рабочим, всех накрывает поэтическая невменяемость, опьянение непредсказуемостью судьбы, остранение всего прежнего, которое обречено исчезнуть, вывернувшись наизнанку. Толпа во всех ее возможных состояниях и лидеры всех оттенков. Одушевленная военная техника и люди, превратившие себя в инструменты. Мокрые окопы - горящий хлеб - жалящая сталь. Революция как экзотизация бытия, прерывание нормальности, уникальный момент, из которого потом можно будет с одинаковой свободой мысленно смотреть и в до, и в после».
«У Кремлевской стены» Алексея Абрамова
Павел Пряников: «Судя по году издания, книгу можно было бы признать пропагандистской. Однако «У Кремлевской стены» - это самое полное собрание имен людей, геройски погибших при становлении советской власти во время Октябрьской революции в Москве. На каждого захороненного у Кремлевской стены дана краткая биография. К примеру, открывает этот перечень Павлик Андреев, красногвардеец Замоскворецкого района с завода Михельсона. Этому рабочему на момент смерти было 14 лет, погиб он от попадания 42 пуль из пулемета. Первые годы советской власти его называли «советским Гаврошем», но в 1930-е память о «товарище Павлике» ушла из официоза.
Книга наглядно показывает, что сторону красных в ноябре 1917 года в Москве приняли самые разные слои общества. Среди героев, захороненных у Кремлевской стены, бывшие боевые офицеры с фронтов Первой мировой, дети, китайцы, венгры и латыши, старообрядческий начетчик, курсистки и студенты, извозчики и инженеры. Так разрушаются мифы о «шайке узколобых революционеров», устроивших революцию».
Издательство Государственное издательство политической литературы, Москва, 1984
Александр Шубин:
«Сборник воспоминаний видных советских деятелей (наркомов и сотрудников центральных советских учреждений) о первых месяцах советской власти, до переезда столицы в Москву. Книга вышла во время перестройки, когда были сняты табу на публикацию «неудобных», хотя и прокоммунистических воспоминаний, и здесь можно найти много интересных деталей о первых шагах нового режима. Среди авторов сборника - Александра Коллонтай, Павел Дыбенко, Георгий Ломов, Александр Шляпников, Александр Шлихтер, Федор Раскольников и другие. Книга дает возможность посмотреть на механизм выстраивания советской власти с нуля, практически из ничего, когда не было ни средств, ни кадров. Тем не менее в итоге возник аппарат, обеспечивший удержание власти большевиками и укрепление нового режима».
Книга о Блюмкине хорошо показывает изнанку первых советских спецслужб, романтизм вперемешку с кровью, и как постепенно крови становится больше, а романтизма - меньше. А под конец произведения идет подробное описание того, как революция пожирает своих детей».
Издательство «Молодая гвардия», Москва, 2016
Если надо выбрать в русской истории роковую ночь,
если была такая одна, сгустившая в несколько ночных часов
всю судьбу страны, сразу несколько революций, –
Александр Солженицын
2017 год –
год юбилея двух русских революций. И если об Октябрьской социалистической
революции написано много, то Февральская буржуазная революция долгие годы
остается в тен
и,
– считает
библиограф Центральной библиотеки им.А.С.Пушкина Наталья Гаева.
–
Как развивались события в эти бурные дни нам поведает Хроника
(даты даны по старому стилю).
Хроника
Десять дней, которые перевернули Россию
18 февраля. Началась забастовка на Путиловском заводе (пункт 1 на схеме) . 22 февраля все 36 тысяч рабочих завода уволены за забастовку.
23 февраля. Забастовали работницы Торшиловской фабрики (2) , за ними прекратили работу заводы «Старый Лесснер», «Новый Лесснер», «Айваз», «Эриксон», «Русский Рено», «Розенкранц», «Феникс», «Промет» и др. Демонстрации на Невском и Сампсониевском проспектах с лозунгами «Долой войну!», «Долой самодержавие!», «Хлеба!».
25 февраля. Военно-полицейские заставы выставлены у мостов, чтобы не пропустить демонстрантов в центр, но толпы людей переходили Неву по льду. Бастуют около 305 тысяч человек на 421 предприятии. В районе Невского проспекта проходят около 15 массовых демонстраций и 4 многотысячных митинга, в основном под лозунгами «Долой царя!», «Долой правительство!», «Хлеб, мир, свобода!», «Да здравствует республика!». Столкновения с полицейскими, стрельба в демонстрантов.
Первая жертва революции – пристав Крылов. На Знаменской площади (3) он пытался сорвать красный флаг. Был зарублен казаком и добит демонстрантами. Начинается преследование жандармов.
Николай II требует от командующего Петроградским военным округом генерала Сергея Хабалова «незамедлительно прекратить беспорядки, недопустимые в тяжелое время войны с Германией и Австрией». Под угрозой отправки на фронт Хабалов требует от рабочих прекратить забастовки.
26 февраля. Мосты в городе разведены, но демонстранты переходят Неву по льду. Солдатам раздали патроны для защиты порядка. Первые кровавые столкновения. Знаменская площадь – 40 убитых и 40 раненых, погромы полицейских участков.
Войска переходят на сторону демонстрантов. Бунт 4-й роты запасного батальона лейб-гвардии Павловского полка (4) , участвовавшего в разгонах демонстраций. Солдаты открыли огонь по полиции и по собственным офицерам. Толпа солдат и рабочих осаждает Государственную думу. Роспуск Думы (5) .
27 февраля. Начинается вооруженное восстание. Первой подняла мятеж учебная команда запасного батальона Волынского полка (6) , 600 человек во главе со старшим фельдфебелем Тимофеем Кирпичниковым. Был убит начальник команды штабс-капитан Иван Лашкевич. (Кирпичникова наградили за это Георгиевским крестом, после октябрьских событий он выступил против большевиков, был расстрелян в 1919 году на Дону по приказу генерала Кутепова.)
К Волынскому полку присоединились Литовский (7) и Преображенский полки (8) , укомплектованные новобранцами. К вечеру бунтовал уже весь Петроградский гарнизон. Толпа солдат громит казармы жандармского дивизиона и школу прапорщиков инженерных войск. Расстрелы командиров. На сторону восставших переходит Гвардейский морской экипаж (9) .
Первый пулеметный запасной полк в Ораниенбауме, убив 12 своих офицеров, выдвинулся в Петроград, по дороге к ним присоединяются другие части.
Погромы полицейских участков, разгром Охранного отделения (10) , убийства полицейских и офицеров, грабежи и мародерство по всему городу.
Захвачена и сожжена тюрьма в Литовском замке (11) . Выпущены все заключенные, в том числе уголовники. Захвачен следственный изолятор «Кресты» (12) , освобождены заключенные.
Правительство фактически прекратило свое существование. Арестован председатель Госсовета И. Г. Щегловитов. Избран Исполком Петроградского совета рабочих депутатов.
28 февраля. Вокзалы и артиллерийские заведения во власти бунтовщиков. Временный комитет Государственной думы (5) под руководством Михаила Родзянко заявил, что берет власть в свои руки. Генерал Л. Г. Корнилов назначен командующим войсками Петроградского округа.
На сторону восставших переходят экипаж «Авроры» (13) , Московский полк, 180-й пехотный полк, Финляндский полк, часть Царскосельского гарнизона.
Взята Петропавловская крепость (14) , ее артиллерия в руках восставших. Под угрозой артиллерийского обстрела генерал Хабалов вывел остатки правительственных войск из здания Главного Адмиралтейства (15) . Арест генерала Хабалова.
Верность царю
сохранила петроградская полиция, но 3,5 тысячи жандармов не могли противостоять
вооруженным солдатам. Лояльность сохраняли некоторые привилегированные части:
конвоиры, Собственный Железнодорожный полк, две роты Гвардейского экипажа,
дворцовая полиция. Сопротивлялся и Самокатный батальон. 28 февраля казармы Самокатного
батальона разгромлены.
Взбунтовалась Кронштадтская военно-морская база, убит военный комендант Кронштадта. На сторону мятежников переходят ранее верные царю элитные войска. Начало революции в Москве. Арестован бывший военный министр В. А. Сухомлинов. В Таврическом дворце (5) начались переговоры представителей Временного комитета Государственной думы, ЦК кадетской партии, Бюро Прогрессивного блока и Исполкома Петросовета, обсуждается состав будущего правительства и условия сотрудничества демократических сил с этим правительством.
2 марта. Николай II отрекается от трона – от своего имени и от имени наследника Алексея – в пользу младшего брата Михаила Романова.
3 марта. Михаил Александрович подписал манифест о «непринятии Престола» (16). В тексте манифеста сказано: «Принял я твердое решение в том лишь случае восприять верховную власть, если такова будет воля великого народа нашего...» Далее следовало разъяснение: посредством всенародного голосования на выборах представителей в Учредительное собрание, которое должно было решить вопрос об «образе правления» государством. Таким образом, формально это было не отречение, а «отложенное» решение, некое многоточие. Точку, однако, поставила уже другая революция.
Попробуем теперь
рассказать о том, как эта тема отражена в художественной литературе.
Мстиславский С. Д. Накануне. 1917 год // На крутом переломе: век ХХ. - М., 1984.
Сергей Дмитриевич Мстиславский (Масловский) – сын известного военного историка, генерала. О кончил Санкт-Петербургский университет, естественное отделение физико-математического факультета. Был членом партии эсеров, боевиком, сражался на баррикадах Красной Пресни в 1905 году. С первых дней Февральской революции работал в штабе восстания. Все события прошли у него перед глазами, поэтому он пишет о них очень живо. Захватывающий сюжет показан глазами молодых героев, ищущих свое место в революционных событиях.
Толстой А. Н.
Хождение по мукам. Кн. 1.
Сестры. - М., 2001.
Трилогия Алексея Николаевича Толстого очень хорошо известна нашему читателю, она переиздавалась огромное количество раз. Трижды была экранизирована. «Красный граф» Алексей Толстой создал замечательную книгу о любви к России.
1914 год, пышный и праздный, в ожидании рокового и страшного дня. Перемен ждали все: бедные и богатые, интеллигенция и простолюдины, все были пресыщены существующим порядком вещей. И вот война. Грандиозные события мирового масштаба и среди них – судьбы простых людей – не только сестер Даши и Кати, а огромного количества людей - исторических личностей, вождей, генералов, офицеров, казаков, простых крестьян, моряков.
Февраль 1917 года. Революция ворвалась в жизнь страны. Не было человека, чью жизнь она не затронула, и перемены эти непростые. Невозможно сразу понять, как строить свою жизнь дальше, кому верить, к чему стремиться. Нет на свете абсолютной правды. Никто не свят – ни белые, ни красные, ни зеленые.
Михаил Эммануилович Козаков жил в переломное время. Сын крымского портового весовщика, окончил гимназию с золотой медалью, поступив в Киевский университет, слушал курсы на медицинском и юридическом факультетах. Участвовал в революционном движении студенчества. Дважды сидел в тюрьме за симпатии к большевикам и антигерманскую агитацию. В гражданскую войну проявил организаторские таланты. Литературную деятельность писатель начинает в 20-е годы в Петрограде. Создал и редактировал журнал «Литературный современник».
Роман «Крушение империи» – главное детище писателя. Он работал над этим произведением долгие десять лет. Первое издание вышло под названием «Девять точек». До самого последнего времени Михаил Козаков перерабатывал книгу.
Действие романа охватывает период с 1913 по 1917 годы. Роман с очень большим числом действующих лиц. Распутин, лидер кадетской партии и военный министр, промышленник и фабрикант, деятельность оппозиционной буржуазии в военно-промышленных комитетах, кадетская партия и ее думская фракция накануне февральской революции, «работа» охранки, подпольная революционная деятельность Петроградского Комитета большевиков – все это находит в книге свое место.
Солженицын А. Красное Колесо // Собр. соч.: в 30 т. Т. 7-16. М., 2010.
Монументальная эпопея об одном из самых интересных и драматичных моментов российской истории, о том, как и почему произошла Февральская революция. Действие романа начинается летом 1914 и заканчивается осенью 1917 года. Огромное количество персонажей, от студента-революционера Ленартовича до Ленина и Николая II, каждый со своей судьбой и предназначенной ему историей роковой ролью. Эта книга ответит на фундаментальные вопросы – почему революция была неизбежна, почему она произошла так быстро, какая цепь ошибок и случайностей привела к параличу власти и мгновенному развалу государственной машины.
«Солженицын выстраивал единую книгу, ищущую ответы на три теснейшим образом связанных мучительных вопроса:
Почему революция победила Россию?
Что значила победа революции для нашей страны и всего мира?
Сумеем ли мы (или наши дети и внуки) остановить всесокрушающий безжалостный раскат Красного Колеса?
Дабы ответить на эти вопросы, дабы обрести вновь историю и Россию, дабы наметить путь в будущее (а об этом Солженицын думал всю жизнь), надо, не игнорируя сферу политической истории вовсе, над ней возвыситься. Что и происходит в «Красном Колесе», где человеческие истории постоянно сопрягаются с историей человечества, ибо разыгрываются в едином – не нами созданном – мире». (А. Немзер)
Шкловский В.
Сентиментальное путешествие. - М., 2008.
Автобиографический роман «Сентиментальное путешествие» Шкловский написал в 1924 году в Берлине, куда сбежал из Петербурга, опасаясь ареста. Он описывает события точно и спокойно, не навязывая никак выводов, отстраненно – как он любил.
После Берлина писатель вернулся в СССР и спокойно жил до глубокой старости. Фигура была колоритная, поэтому немало писателей, включая Булгакова (в «Белой Гвардии») вывели его в своих книгах. Как писатель он был гением метафор – точных, красивых – именно он выдумал, например, «гамбургский счет», который с тех пор кочует по статьям и книгам. Читать Шкловского – одно удовольствие.
Антон Иванович Деникин оставил яркий след в отечественной истории не только как боевой генерал, участник трех войн начала XX столетия, но и как талантливый писатель, мемуарист, поведавший современникам и потомкам о драматических событиях, активным участником которых ему довелось быть. Сегодняшний читатель, живущий в эпоху новой русской смуты, при чтении этих мемуаров будет поражен сходством исторических и политических коллизий, а также неизменностью методов борьбы, применяемых врагами России. Первый том «Очерков русской смуты» под названием «Крушение власти и армии (февраль-сентябрь 1917)».
Краснов П. Н.
От двуглавого орла к красному знамени: роман //
Последние дни Российской Империи: в 3 т. – М., 1996.
Петр Николаевич Краснов – русский генерал, последний атаман Всевеликого войска донского, военный историк, писатель. Участвовал в гражданской войне, принимал участие во второй мировой войне на стороне фашистской Германии. Краснов оставил большое литературное наследие – рассказы, мемуары и историко-публицистические произведения.
Эпопею «От двуглавого орла к красному знамени» автор писал около 30 лет, начал работать над ним еще в годы Гражданской войны. А впервые книга вышла в Берлине в 1921 году. Роман имел бурный успех у публики: самый знаменитый роман Русского Зарубежья, еще при жизни автора переведен на 12 европейских языков. При этом он подвергся ожесточенной критике либеральных кругов эмиграции.
Рассказывает книга о жизни героя с 90-х годов XIX века по русский бунт... Судьбы поколений, целой империи проходят перед глазами читателя.
Зырянов А. В. Литобзор журналов «День и ночь», «Огни Кузбасса», «Урал» и «Юность»
Представляем вашему вниманию статью знаменитого литературоведа Бориса Вадимовича Соколова , доктора филологических и кандидата исторических наук. Статья написана на основе тезисов выступления Бориса Вадимовича на круглом столе кафедры истории новейшей русской литературы и современного литературного процесса филологического факультета МГУ «Революция и литература. Взгляд через столетие» с темой «Литературные произведения на тему Революции и Гражданской войны в юбилейный год».
В последние годы, примерно с начала XXI века, в художественной литературе не наблюдалось большого интереса к теме революции и гражданской войны. Во многом это объясняется тем, что писатель в значительной степени ориентируется на интересы своих потенциальных читателей. А актуальная историческая память народа в сегодняшней России не простирается вглубь XX века далее событий Великой Отечественной войны, которая, благодаря огромным жертвам, оставила неизгладимый след в памяти почти каждой российской семьи. События начала прошлого века, включая Революцию и Гражданскую войну, воспринимаются в контексте исторической прозы, наравне с историческими романами, посвященным дворцовым переворотам XVIII века или эпохе Древней Руси. Актуальны они, пожалуй, только для лиц с высшим гуманитарным образованием. Но в связи со столетним юбилеем революции 1917 года, как можно предположить, редакции «толстых» литературных журналов заказали своим постоянным авторам произведения к юбилею.
Вероятно, поэтому 2017 год был необычайно урожаен на произведения, посвященные революции 1917 года и гражданской войне. Порой действие разворачивается уже в другую эпоху, но тема революции выступает важным элементом воспоминаний главных героев. На тех же произведениях, которые посвящены непосредственно событиям революции и гражданской войны, ощущается влияние прозы 20-х годов.
В «Повести о последнем большевике» Александра Титова «Чичилетие» 1) Волга, 2017, № 7-8 действие происходит, в соответствии с классическим каноном, в течение одного дня 19 августа 1991 года, в вымышленном городе Ничтожске, в разгар антидемократического путча. Но главный герой, старый большевик Пал Иваныч, постоянно вспоминает события революции 1917 года, причем, по мысли автора, он «фактически выжил из ума, однако своими галлюцинациями, перемешанными с лозунгами, пытается оправдать свою жизнь, прошлые поступки». При этом «Пал Иваныч единственный мой в хорошем смысле идейный персонаж, который живет не ради себя, а ради мнимого «счастья всех людей». По отношению к другим он также добр и щедр, хотя судьба была к нему отнюдь не милосердна. Сказались долгие годы отсидки в лагерях». Пал Иваныч молится на Богиню Революции, а Ничтожску присваивает громкое название Революционск. При этом революционные воспоминания подаются в сниженной манере: «Во время траурного митинга прощания с Ильичом Пал Иваныча не допустили на трибуну, чтобы выступить с соответствующей речью – ты, дескать, мелкая революционная сошка, и не лезь под руку настоящим вождям!
А до этого Пал Иваныч дважды беседовал с Ильичом на темы аграрного вопроса, машинально украл у него со стола вечное перо, а когда узнал, что авторучка изобретена буржуазной технической мыслью, с отвращением растоптал сапогом ее в коридоре Кремля. Брызги чернильные так и полетели во все стороны». Главный герой – это маленький человек революции.
Вместе с тем, сами по себе события 1917 года служат лишь поводом для сравнения в контексте новой революции, разворачивающейся в августе 1991 года.
Московский писатель Алексей Иванов опубликовал роман «Опыт № 1918» 2) Дружба народов, № 5, 6, 7, , действие которого происходит в Петрограде в 1917-1918 годах, а главным героем является Глеб Иванович Бокий, глава спецотдела ВЧК. Деятельность чекистов, направленная на истребление старого Петрограда, занимает главное место в романе на фоне интриг большевистских вождей. Носителем же нравственного начала выступают священники Русской Православной Церкви, подвергающиеся гонениям. Символический финал – бегство крыс из революционного Петрограда и их гибель в Неве олицетворяет гибельные последствия революции для России. Роман Иванова написан с явно революционных позиций. По стилю он ориентируется на «Петербург» Андрея Белого, но написан в более реалистической манере.
В «Ненаписанной повести» московского писателя Бориса Красина «Поручик Л.» 3) Нева, 2017, № 5 революционные реминисценции возникают при рассказе о московской жизни эпохи перестройки. При беседе с одной из бывших, Татьяной Ивановной Бенкендорф, главный герой «узнал о том, что потеряла, чего лишилась Россия в результате революции семнадцатого года, больше, чем из всех документальных фильмов и мемуаров эмигрантов первой волны, вместе взятых». Революция 1917 года представлена как катастрофа, в духе известного фильма Станислава Говорухина «Россия, которую мы потеряли». Название же повести отсылает к книге Василия Шульгина «1920 год», как раз в годы перестройки после долгого перерыва переизданной в СССР. Поручик Л. является персонажем книги, сохраняющим невозмутимость в обстановке краха белой армии. Приводится соответствующая цитата из Шульгина: «Я чувствую твердую опору в поручике Л. Он самую малость сноб. В сущности говоря, ему нравится следующее: взять ванну, сесть за стол, покрытый чистой скатертью; выпив кофе, он покурил бы и написал бы небольшую статью; потом бы сел за рояль и сыграл „Valse triste“ Сибелиуса. Но за неимением всего этого он сохраняет неизменную любезность ко всем и ласковость к некоторым. И этим держится. Это своего рода защитный цвет, выработанный „драпом»». И этика поручика Л. противопоставляется этике друга главного героя, погрязшего в нечистоплотном бизнесе.
Повесть в новеллах дальневосточного писателя Игоря Малышева «Номах» имеет подзаголовок «Искры большого пожара» 4) Новый мир, 2017, № 1 и отсылает нас к герою поэмы Сергея Есенина «Страна негодяев», под которым отчетливо угадывается атаман анархистов Нестор Иванович Махно. Эта повесть представляется нам наиболее значительным произведением революционной тематики в 2017 году. Заметим, что другие махновцы (Аршинов, Щусь, Каретников, Задов и др.) фигурируют в повести под своими настоящими фамилиями. Малышев явно ориентируется на «Конармию» Исаака Бабеля, «Россию кровью умытую» Артема Веселого, а в какой-то мере – и на «Донские рассказы» Михаила Шолохова, только с более сложной, чем у Шолохова, оценкой махновцев. Ряд сюжетов же взят из советских фильмов, таких, как «Адъютант его превосходительства» и «Служили два товарища». Писатель старается показать через военный быт анархистскую, крестьянскую стихию, причем Номах-Махно и махновцы (номаховцы) выходят у него даже симпатичнее, чем буденовцы у Бабеля, несмотря на свою обреченность, а возможно, благодаря ей. Жестокость махновцев показывается в конкретных образах, а только в описаниях: «Госпиталь оказался офицерским, а офицеров не оставляли в живых никогда. (…) Третьи сутки городок звенел от криков и стонов истязаемых и добиваемых. (…) Самогон шел легко, как квас». Жертвы махновцев лишены конкретных черт, а представлены единой массой. А воюет Номах-Махно в повести в первую очередь с белыми, а не с красными, как было в многочисленных произведениях советского времени, посвященных гражданской войне, начиная с «Красных дьяволят» Павла Бляхина, написанных в 1921 году, в разгар махновщины. Придумав мучительную казнь офицерам, Номах излагает свою философию: «Хочу заметить господам, - насмешливо крикнул Номах, - то, с чем вы сейчас пытаетесь бороться, называется силой земного тяготения. Иными словами, вы боретесь с силой земли. Слышите? С силой земли! А земля - это мы, крестьяне. Не вы! Мы! Земля наша по праву. С рождения. Поскольку нашим, крестьянским потом и кровью пропитана. Отцов наших, дедов, прадедов, вплоть до самого Адама. А землю вам не победить, кишка тонка». Здесь казнь заключается в том, что скованные одной цепью сотни пленных офицеров должны удержать, цепляясь за шпалы, вагоны с ранеными, которые катятся под уклон к разрушенному мосту через Днепр, в водах которого неизбежно должны погибнуть и раненые, и офицеры. Все казни и пытки в романе имеют символический смысл. Так, казнь бойцов продотряда, зарытых в землю живыми, но вверх ногами, заставляет вспомнить прозу Андрея Платонова и раскрывает философию главного героя, согласно которой врага надо уничтожать как можно более мучительным способом, давая ему-то, к чему он стремится:
«Рядом с дорогой на выкошенном лужку лежали наполовину закопанные в землю человечьи фигуры в вылинявших гимнастерках, со связанными за спиной руками.
- Это кто? - спросил Номах.
Рядом проснулся и сел, вытянув шею, Аршинов.
- Продотряд красный, - пояснил боец из сопровождения. - Наши ребята поймали да тут головами вниз и прикопали.
Босые ноги красноармейцев мраморно белели на ярко зеленой траве. Пятка одного выделялась неестественно черным, будто была сделана из головни, цветом.
- Хлебушка захотели, - весело бросил боец. - Вот вам хлебушек. Подземельный. Ешьте на здоровье.
Номаху представились забитые землей рты и ноздри продотрядовцев.
Желтые рысьи глаза его (обычно такими глазами в русской прозе последних десятилетий принято наделять Сталина. – Б. С.), расслабленные неспешной ездой, стали жесткими, как затвердевший металл. Он окинул взглядом распростертые тела с нелепо раскинутыми, будто вывернутыми ногами. Стерня вокруг тел была измочалена агонией.
- Поехали.
Черты лица Номаха отяжелели.
- Что, Петр, правы наши, когда с большевиками вот так поступают?
- Правы, Нестор. Красные - враги. Какие тут, к чертям, сантименты.
- И я о том. А уж с продотрядами, которые у крестьян последнее отбирают, разговор и вовсе коротким должен быть. Не дольше того, сколько человек под землей прожить сможет. Все верно»
В данном случае бойцы продотряда наказаны мучительной смертью за то, что покусились на крестьянскую землю и плоды крестьянского труда.
Точно так же эпизод, когда белый контрразведчик Донцов при допросе выжигает махновцу Витюше глаза солнечным зайчиком заставляет вспомнить платоновский «Чевенгур»:
«- Ах, эта бездонность человеческого взгляда, - произнес он и приблизил линзу к его лицу, фокусируя солнечный луч на распахнутом зрачке пленного.
- Крепче держим, - негромко приказал.
- «Великая правда и великая тайна»… - шептал он, вглядываясь в суженный линзой луч. - Ну, «богоносец», что там у тебя? Яви.
Запахло горелым (…)
- Не дергайся, - выговаривал Донцов. - Естествознание - жестокая наука, но это единственный способ познания мира. Сейчас мы будем пытаться понять, что там за бездна прячется в твоих глазах. Ненавижу ее. Из-за нее весь ужас и весь кошмар этого мира. Кто убил моего отца? Она, непонятная и непроницаемая бездна. Крестьянство, народ, стихия. Тоже своего рода космос. Но мы справимся с ним, с твоим космосом, вот увидишь…»
Здесь, пожалуй, налицо пародия на платоновский «космизм», на его веру в природную энергию, которую можно передать человеку (например, рассказ «Дети солнца»).
А во сне Номах разговаривает с Богом, и этот разговор выражает авторскую позицию по отношению к насилию в гражданской войне:
- Думал, не примешь. Крови на мне много.
- Крови на тебе, Нестор, не то что много. Ты весь сплошь одна кровь.
Номах молчал.
- Смертей на тебе как капель в дождь.
- Знаю. Оттого и боялся.
- Что боялся, хорошо. Но что пришел, вдвойне хорошо.
……………………………………………………………………………..
- Никогда я не думал, что вы, мои дети, до такого зверства дойти сможете. Разного ждал, но вот так…
- Но ведь получилось в итоге, Господи? Смотри, по-нашему вышло. И хорошо ведь! Пусть и не по-твоему.
В алтаре долго молчали, потом светлый и спокойный голос согласился:
- Хорошо.
Номах, словно ученик, ободренный нежданной похвалой учителя, заговорил:
- А я ведь был уверен, ненавидеть будешь ты меня за то, что рай на земле строить собрался. Твои права узурпировал.
- Вот тоже… Кто не строит царства небесного на земле, недостоин его и на небе. Царство мое - царство любви. Не ненависти и не принуждения, а любви. И тот, кто не пытается мое царство на земле строить, не нужен мне и никогда нужен не был. (Тут можно усмотреть намек на коммунистов, соблазнивших народ возможностью достижения земного рая – построения коммунизма. Но царства любви большевики никогда не строили, полагаясь на террор, репрессии и пропаганду. – Б. С.)
- Вот как… - удивился Номах.
- Только так! А ты что думал? Что мне безвольные да бессильные любы? Ну, нет.
- А как же кровь?
Под сводами установилась тишина. Даже ветер стих. И только пылинки продолжали свой сверкающий полет в огромном воздушном кристалле храма.
- Крови я тебе, Нестор, не прощу.
Номах несколько раз кивнул. Глаза его были закрыты.
- И не прощай. Я сам себе не прощу».
Трагедия истории, по мысли писателя, состоит в том, что больше всего крови неизменно проливается при попытках построить земной рай, но такой рай непреодолимо влечет человечество, хотя царство любви и нельзя построить на насилии.
Повесть Малышева в целом написана неплохо и является пока что самым заметным произведением 2017 года на революционную тему, но в стилистическом отношении она явно вторична и, может быть, перенасыщена литературными аллюзиями. Автор выступает ни с «красных», ни с «белых» и ни с «зеленых» (анархистских) позиций. Он лишь демонстрирует разрушительную природу и бессмысленность всякого насилия, какими бы благородными целями оно ни прикрывалось.
Известный писатель Евгений Попов своему эссе «Революция» 5) Октябрь, 2017, № 2 дал довольно громоздкий подзаголовок «Политизированный рассказ о любви 18+. Посвящается грядущему столетию Великого Октябрьского большевицкого переворота».
Основная мысль Попова:
«И ведь до сих пор трясет весь мир, да все сильнее и сильнее, от содеянного в России 25 октября (7 ноября) 1917 года ссучившимся дворянином Лениным и его компанией, состоящей большей частью из городской шпаны.
Вроде уроженца Херсонской губернии Левы Троцкого.
Грузинского бандита Кобы Джугашвили.
Нижегородского мещанина с четырьмя классами образования Яши Свердлова.
Шляхтича Феликса Эдмундовича Дзержинского, в честь которого потом назвали фотоаппарат ФЭД.
Тверского козлобородого М. Калинина и других интернационалистов».
Коммунистов Попов очень не любит, и этим содержание эссе исчерпывается.
Сергей Кузнецов в первой части своего романа «Учитель Дымов» 6) Октябрь, 2017, №№ 5,6 события революции отражаются в воспоминаниях современных героев о жизни своих родителей. И знакомятся они, что неслучайно, на празднике, посвященном годовщине Октябрьской революции. А герои поздравляют своих родных не только с Новым годом, но и с Днем Революции. Герои исторической части романа заявляют:
«– А помню, когда ты мальчишкой был, – продолжил Борис, – ты все хотел строить новый мир. Мировая революция и прочий троцкизм. Надо ставить крупные задачи! Стремиться к грандиозным целям! (…)
– Малые дела, – говорил Володя, – вот что реально изменит мир. Достаточно революций, довольно террора. Только воспитание людей, только мелкие изменения. Шаг за шагом, медленно, но верно».
Современные же герои оказываются среди демонстрантов на Болотной площади, участвуют в не свершившейся революции. Что она не свершилась, некоторые из героев жалеют. И здесь тоже возникает спор: что важнее – революция или теория малых дел? Авторская же позиция заключается в том, что писатель, как и его главный герой, «не верит в революции, бархатные, цветные, какие угодно».
Повесть екатеринбургского писателя Владимира Каржавина «Дважды генерал и Чешская мафия» 7) Урал, 2017, № 2 посвящена судьбе одного из вождей белого движения на Востоке России генерала и дворянина польского происхождения Сергея Николаевича Войцеховского, который после гражданской войны сделал успешную карьеру в чехословацкой армии, в 1945 году был арестован СМЕРШ и умер в 1951 году в советском лагере Озерлаге в Иркутской области. Повесть построена как воспоминание умирающего в лагере генерала о своей богатой событиями жизни. Каржавин пишет с явной симпатией к Войцеховскому, в период германской оккупации Чехословакии отказавшемуся сотрудничать с нацистами. Основная мысль повести сводится к следующему: «чехи Войцеховского наградили «Белым Орлом», белорусы устраивают посвящённые ему выставки - «Войцеховский вернулся в Белоруссию». А в Россию? Ведь он воевал в русской армии, всегда считал себя русским, да и покоится в русской земле! Сейчас уже не принято участников Гражданской войны делить на хороших и плохих, на своих и чужих. И белые, и красные воевали, но каждый за своё - это наша история». Здесь ясно чувствуется позиция автора по-булгаковски стать и над красными, и над белыми.
Роман Льва Прыгунова «Азиатское детство Ивана Ташкентского» 8) Звезда, 2017, № 9 , написанный еще в 1972 году, посвящен жившему и умершему в Ташкенте в 1918 году Николаю Константиновичу Романову (князю Искандеру), являвшемуся изгоем царской семьи и одному из немногих Романовых, кому посчастливилось после Октябрьской революции умереть своей смертью в России, от воспаления легких. Автор, «правда, уверен, что он был расстрелян, но из-за его популярности в крае ему устроили фиктивные похороны. Что-что, а лапшу на уши большевики вешать научились, можно сказать, «с пеленок»». Заметим, что современные исследования этой уверенности не подтверждают. Как отмечается в романе, стилизованном под документально-мемуарное повествование (автор заявляет об отдаленном родстве с опальным великим князем), «отречение императора 2 марта 1917 года и Февральскую революцию Николай Константинович Романов принял с восторгом: поднял красный флаг над своим дворцом и тут же отправил приветственную телеграмму Керенскому, с которым был лично знаком». Большевики изображены Прыгуновым вполне гротескно. А завершается роман словами: «Какой бы могла быть Россия, если бы ее Императором стал в свое время Его Высочество Николай Константинович Романов - мой гипотетический дедушка!»
Повесть русского писателя Владимира Лидского (Владимира Михайлова), живущего в Киргизии, «Эскимосско-чукчанская война» (Дружба народов, № 10), рассказывает о своем дяде Богдане, которому довелось участвовать в революционных событиях на Чукотке, и его друге Михаиле Марикове: «…отправимся за дядей Богданом прямиком в 1917 год и увидим его уже левым эсером во Владивостоке: сначала он подвизался в Союзе приамурских кооператоров, а потом стал членом Владивостокского совета рабочих и солдатских депутатов, чему способствовал некий Миша Мариков, с которым дядя Богдан сдружился в Союзе кооператорвов, - этот Мариков был резкий, заводной, горячий; вспыльчивость его делала с ним злые шутки, приводя порой к ненужным драмам, но к дяде Богдану он относился с уважением, ценил его и доверял; вот они вместе делали дела: дядя Богдан забросил этнографию и стал работать ради партии, потому что верил в партийные идеи, как верил когда-то в систематический террор… после революции, правда, радикальные доктрины стали тяготить его, потому что он видел много смерти, очень от нее устал и не находил более в убийстве ни радости, ни пользы, - военные набеги чукчей, в которых он участвовал, Великая война и революционные эксцессы научили его относиться к жизни человека много осторожнее, а тут снова - левые эсеры и всякие противоречия, но он работал, стараясь не касаться крови, и это у него, в общем, получалось, но чувство, что дороги эсеров - не самые хорошие, в конце концов привело его в РКП(б), чему, кстати, немало способствовал известный Мариков, и так они продолжили общий путь, став даже в восемнадцатом году участниками Третьего съезда Советов, однако судьба их оказалась краткой и печальной, - дяде Богдану было отмерено всего-то пятьдесят пять лет, и я уж сегодня на четыре года пережил его, а Марикову и подавно - едва тридцать с небольшим, хотя за этот миг успел он познать и славу, и власть в полной мере, и любовь загадочной красавицы, роковой дамы, бросившей для него своего мужа, купца-миллионера». Следует сказать, что повесть написана в стиле потока сознания в виде всего одного бесконечного предложения. При этом «Эскимосско-чукчанская война» написана с явным сочувствием к дяде Богдану и трагической судьбе членов Ново-Мартинской коммуны, которые даны как «романтические герои и беззаветные рыцари нашей революции». Очевидный прототип Марикова — Михаил Сергеевич Мандриков (псевдоним Сергей Евстафьевич Безруков, участник установления коммунистической власти на Чукотке, убитый 2 февраля 1920 года белыми вместе с большинством коммунаров. При этом причиной белогвардейского восстания послужили бессудные расстрелы состоятельных граждан, проводившиеся коммунарами. По утверждению участников восстания, «именующие себя членами ревкома во главе с Мандриковым - это был не ревком, а какая-то банда разбойников, которые хотели ограбить казну». А «роковой женщиной» была Елена Бирич, жена богатейшего рыбопромышленника Чукотки 9) Часть 1 , Часть 2 . Отметим, что эти события, но в сильно романтизированной форме, отражены в советском фильме «Начальник Чукотки», снятом в 1967 году, к 50-летнему юбилею революции, режиссёром Виталием Мельниковым в жанре приключенческой комедии и с перенесением действия в 1922 год.
Условно говоря, ни одно из произведений художественной литературы, где затрагивается тема революции, не написано с чисто «красных», пробольшевистских позиций. Носители таких взглядов в лучшем случае удостаиваются лишь добродушной иронии. В то же время, сохраняются произведения, написанные с «белых» позиций. Однако необходимо отметить тенденцию появления произведений, написанных ни с «красных», ни с «белых», ни с «зеленых» позиций и не отдающих правоте ни одной из сторон гражданской войны. Бросается в глаза также обращение писателей к судьбам далеких предков, переживших революцию и гражданскую войну. В то же время, ни одно из литературных произведений, посвященных революции 1917 года, пока что не стало настоящим событием литературной жизни и не вызвало какой-либо реакции в критике, хотя, например, «Номах» Игоря Малышева явно заслуживает развернутой рецензии. Что также характерно, ни в одном из названных произведений нет попытки вскрыть причины революции и гражданской войны, а отображаются лишь их ход, восприятие и последствия. Наверное, дело в том, что задача художественной литературы – не анализировать события, а прежде всего духовно их переживать.
Октябрьская революция по-разному была воспринята деятелями культуры и искусства. Для многих она была величайшим событием века. Для других - и среди них оказалась значительная часть старой интеллигенции - большевистский переворот был трагедией, ведущей к гибели России.
Первыми откликнулись поэты. Пролетарские поэты выступили с гимнами в честь революции, оценивая её как праздник раскрепощения (В. Кириллов). Концепция переустройства мира оправдывала жестокость. Пафос переделки мира был внутренне близок футуристам, но само содержание переделки воспринималось мим по-разному (от мечты о гармонии и всеобщем братстве до стремления уничтожить порядок в жизни и грамматике). Крестьянские поэты первыми высказали тревогу по поводу отношения революции к человеку (Н. Клюев). Клычков предсказал перспективы озверения. Маяковский пытался удержаться на патетической волне. В стихах Ахматовой и Гиппиус звучала тема грабежа, разбоя. Гибель свободы. Блок увидел в революции то высокое, жертвенное и чистое, что было ему близко. Он не идеализировал народную стихию, видел её разрушающую силу, но пока принимал. Волошин видел трагедию кровавой революции, противостояние внутри нации, отказывался выбирать между белыми и красными.
Добровольные и вынужденные эмигранты обвиняли большевиков в гибели России. Разрыв с Родиной осознавался как личная трагедия (А. Ремизов)
В публицистике часто звучала непримиримость с жестокостью, с репрессиями, бессудными расстрелами. «Несвоевременные мысли» Горького, письма Короленко Луначарскому. Несовмещение политики и нравственности, кровавые пути борьбы с инакомыслием.
Попытки сатирического изображения достижений революционного порядка (Замятин, Эренбург, Аверченко).
Особенности концепции личности, представление о героях времени. Увеличение изображения масс, утверждение коллективизма. Отказ от я в пользу мы. Герой был не сам по себе, а представитель. Нежизненность персонажей дала толчок к выдвижению лозунга «За живого человека!» В героях ранней советской прозы подчёркивалась жертвенность, способность отказаться от личного Ю. Либединский «Неделя». Д. Фурманов «Чапаев» (стихийное, необузданное в Чапаеве всё больше подчиняется сознанию, идее). Эталонное произведение о рабочем классе Ф. Гладков «Цемент». Чрезмерная идеологизация, хоть и привлекательный герой.
Герой-интеллигент. Либо принимал революцию, либо оказывался человеком несостоявшейся судьбы. В «Городах и годах» Федин рукой Курта Вана убивает Андрея Старцова, т. к. тот способен на предательство. В «Братьях» композитор Никита Карев в конце пишет революционную музыку.
А. Фадеев выполнил заказ времени. Преодолев физическую слабость Левинсон обретает силу для служения идее. В противостоянии Морозки и Мечика показано превосходство рабочего человека над интеллигентом.
Интеллигенты – чаще всего враги новой жизни. Тревога по пводу мироощущения нового человека.
Среди прозы 20-х выделяются герои Зощенко и Романова. Множество мелких людей, малообразованных, бескультурных. Именно маленькие люди с энтузиазмом отнеслись к разрушению плохого старого и построению хорошего нового. Они погружены в быт.
Платонов увидел задумавшегося сокровенного человека, пытающегося понять смысл жизни, труда, смерти. Всеволод Иванов изображал человека массы.
Характер конфликтов. Борьба старого и нового миров. К НЭПу – период осмысления противоречий между идеалом и реальной жизнью. Багрицкий, Асеев, Маяковский. Им казалось, что обыватели становятся хозяевами жизни. Заболоцкий (жрущий обыватель). Бабель «Конармия». «Железный поток» Серафимовича – преодоление стихийности в пользу сознательного участия в революции.