Комплексный анализ романа "Дворянское гнездо" И.С. Тургенева
Первое упоминание о романе «Дворянское гнездо» встречается в письме И. С. Тургенева к издателю И. И. Панаеву в октябре 1856 года. Иван Сергеевич планировал окончить произведение к концу года, но свой замысел не осуществил. Всю зиму писатель тяжело болел, а затем уничтожил первые наброски и стал придумывать новый сюжет. Возможно, итоговый текст романа существенно отличается от первоначального. В декабре 1858 года автор внес в рукопись последние правки. «Дворянское гнездо» впервые было напечатано в январском номере журнала «Современник» в 1859 году.
Роман произвел огромное впечатление на русское общество. Он сразу стал таким популярным, что не читать «Дворянское гнездо» считалось чуть ли не дурным тоном. Даже Тургенев признавался, что произведение имело очень большой успех.
В основу романа положены размышления писателя о судьбах лучших представителей русского дворянства. Автор сам принадлежал к этому сословию и прекрасно понимал, что «дворянские гнезда» с их атмосферой возвышенных переживаний постепенно вырождаются. Не случайно Тургенев приводит в романе родословные главных героев. На их примере писатель показывает, что в различные исторические периоды происходили существенные изменения дворянской психологии: от «дикого барства» до преклонения перед всем чужеродным. Прадед Федора Ивановича Лаврецкого – жестокий самодур, дед – безалаберный и хлебосольный ненавистник Вольтера , отец – англоман.
Гнездо, как символ родины , покинуто его обитателями. Современники писателя предпочитают проводить время за границей, разговаривают по-французски, бездумно перенимают чужие традиции. Трагично и карикатурно выглядит престарелая тетушка Лаврецкого, помешанная на стиле Людовика XV. Несчастно складывается судьба самого Федора, чье детство было искалечено иностранной «системой воспитания» . Общепринятая практика поручать детей нянькам, гувернанткам, а то и вовсе отдавать в чужую семью разрывает связь поколений, лишает корней. Те же, кому удается осесть в старом родовом «гнезде» , чаще всего ведут сонное существование, заполненное сплетнями, музицированием и картами.
Столь разное отношение матерей Лизы и Лаврецкого к детям не случайно. Марья Дмитриевна равнодушна к воспитанию дочерей. Лизе ближе нянька Агафья и учитель музыки. Именно эти люди оказывают влияние на формирование личности девушки. А вот крестьянка Малаша (мать Федора) «тихо угасает» после того, как ее лишают возможности воспитывать сына.
Композиционно роман «Дворянское гнездо» построен прямолинейно. Его основа – история несчастной любви Федора и Лизы. Крушение их надежд, невозможность личного счастья перекликаются с социальным крахом дворянства в целом.
Главный герой романа Федор Иванович Лаврецкий имеет много сходных черт с самим Тургеневым. Он честен, искренне любит родину, ищет рациональное применение своим способностям. Воспитанный властолюбивой и жестокой теткой, а затем по своеобразной «спартанской системе» отца, он приобрел богатырское здоровье и суровый вид, но добрый и застенчивый характер. Лаврецкому сложно общаться. Пробелы в своем воспитании и образовании он чувствует и сам, поэтому стремится их исправить.
Расчетливая Варвара видит в Лаврецком лишь глупого увальня, богатством которого легко завладеть. Искренность и чистота первого настоящего чувства героя разбиваются о предательство жены. В результате Федор перестает доверять людям, презирает женщин, считает себя недостойным настоящей любви. Встретив Лизу Калитину, он не сразу решается поверить в чистоту и благородство девушки. Но, узнав ее душу, поверил и полюбил на всю жизнь.
Характер Лизы формировался под влиянием няни из староверов. Девушка с детских лет трепетно относилась к религии, «образ вездесущего, всезнающего Бога с какой-то сладкой силой втеснялся в ее душу» . Однако Лиза ведет себя слишком независимо и открыто для своего времени. В девятнадцатом веке девицы, стремившиеся удачно выйти замуж, были гораздо покладистее тургеневской героини.
До встречи с Лаврецким Лиза не часто задумывалась о своей судьбе. Официальный жених Паншин не вызывал особого неприятия у девушки. Ведь главное, по ее мнению, честно выполнять свой долг перед семьей и обществом. В этом и состоит счастье каждого человека.
Кульминацией романа является спор Лаврецкого с Паншиным о народе и последующая сцена объяснения Лизы с Федором. В мужском конфликте Паншин высказывает мнение чиновника с прозападными взглядами, а Лаврецкий выступает с позиций, близких к славянофильству. Именно во время этого спора Лиза понимает, насколько созвучны ее мысли и суждения взглядам Лаврецкого, осознает свою любовь к нему.
В ряду «тургеневских девушек» образ Лизы Калитиной – один из самых ярких и поэтичных. Ее решение уйти в монахини основывается не только на религиозности. Лиза не может жить вразрез со своими нравственными принципами. В сложившейся ситуации для женщины ее круга и духовного развития просто не существовало другого выхода. Лиза жертвует личным счастьем и счастьем любимого человека, поскольку не может поступать «неправильно» .
Кроме главных героев, Тургенев создал в романе галерею ярких образов, которые отражают дворянскую среду во всем ее разнообразии. Здесь есть любитель казенных денег отставной генерал Коробьин, старый сплетник Гедеоновский, ловкий щеголь Паншин и многие другие герои провинциального общества.
Есть в романе и представители народа. В отличие от господ, крепостные и бедные люди изображены Тургеневым с сочувствием и симпатией. Загубленные судьбы Малаши и Агафьи, так и не раскрывшийся из-за бедности талант Лемма, множество других жертв барского произвола доказывают, что история «дворянских гнезд» далеко не идеальна. И главной причиной происходящего социального распада писатель считает крепостное право, которое развращает одних и низводит до уровня бессловесной твари других, но калечит всех.
Состояние героев очень тонко передано через картины природы, речевые интонации, взгляды, паузы в разговорах. Этими средствами Тургенев достигает удивительного изящества в описании душевных переживаний, мягкого и волнующего лиризма. «Я был потрясен... светлой поэзией, разлитой в каждом звуке этого романа», – отзывался о «Дворянском гнезде» Салтыков-Щедрин .
Художественное мастерство и философская глубина обеспечили первому крупному произведению Тургенева выдающийся успех на все времена.
Обратимся к "узловым" моментам анализа "Дворянского гнезда". Начать необходимо с того, что, несомненно, это был общественный, остро злободневный роман, в котором Тургенев вновь обращается к проблеме дворянства, его роли в сложный период жизни России. Смерть Николая I, поражение в Крымской войне, подъем крестьянского движения необыкновенно активизировали русское общество. Какую же позицию может занять дворянин при подобном стечении обстоятельств? Как жить дальше? Этот вопрос впрямую ставит перед Лаврецким Паншин: "...Что же вы намерены делать?" — "Пахать землю, — отвечает Лаврецкий, — и стараться как можно лучше ее пахать".
"Дворянское гнездо" — "персональный роман", герой которого своим внутренним благородством, порядочностью, патриотизмом и многими другими достойными качествами напомнит о себе в Пьере Безухове, Андрее Болконском, чеховских героях-интеллигентах.
В "Дворянском гнезде" Тургенев обратился не только к личной судьбе главного героя, но и панорамно изобразил историю рода Лаврецких с тем, чтобы иметь возможность представить обобщенный портрет русского дворянства в аспекте проблематики романа. Особенно жесток автор в оценках отрыва самого передового сословия России от своих национальных корней. В связи с этим тема родины становится одной из центральных, глубоко личностной и опоэтизированной. Родина врачует возвратившегося из-за границы Лаврецкого, равно как народное жизнечувствование помогает ему пережить трагическую любовь к Лизе Калитиной, наделяя его мудростью, терпением, смирением — всем тем, что помогает человеку жить на земле.
Герой проходит испытание любовью и с честью выдерживает его. Любовь возрождает Лаврецкого к жизни. Вспомним описание летней лунной ночи, увиденной им. Следуя принципу "тайной психологии", Тургенев раскрывает через пейзаж пробуждение души героя — источник его нравственных сил. Но Лаврецкому предстоит пережить и состояние самоотречения: он смиряется с утратой любви, постигая высшую мудрость смирения.
"Дворянское гнездо" как "роман испытания" предполагает проверку жизненной позиции героя. В отличие от Лизы, Михалевича, Лема, отмеченных высотою избранной цели, Лаврецкий обыкновенен в своих земных притязаниях и в мыслимых идеалах. Он хочет трудиться и как можно лучше трудиться, до конца оставаясь верным самому себе. Оказавшись без надежд на собственное счастье, герой находит силы жить, принять законы естественного течения бытия, отраженные в народном миросозерцании, такие, как уметь страдать и терпеть и при этом признать нравственным долгом человека не замкнуться на себе, а помнить о тех, кто вокруг тебя, и стараться трудиться на их благо.
Лаврецкий, а с ним и Тургенев считают такое состояние единственно достойным, хотя и не лишенным горьких внутренних потерь. Не случайно в финале герой ощущает себя одиноким бездомным странником, оглядывающимся на свою жизнь — догорающую свечу.
Тем самым в "Дворянском гнезде" органично сомкнулись характерные для тургеневского романа два временных плана: исторический и вневременной, вылившиеся в философско-символический финал — особенность всех тургеневских романов — с его мыслью о принятии законов быстротекущей жизни с ее вечными противоречиями, обретениями и утратами. И здесь же звучит раздумье Тургенева относительно прерванной связи между поколениями в русской истории, которое станет главной темой романа "Отцы и дети".
«Дворянское гнездо» — лирический роман, в центре которого проблема соотношения идеологических концепций современной дворянской интеллигенции, ее духовных исканий с традиционным народным мировоззрением, — поразил современников после «Рудина», где эта проблема не ставилась.
Помимо того, само построение романа с двумя равноправными героями (Лаврецкий и Лиза Калитина), с подчеркнутым воспроизведением обстановки, передающим органическую связь героя с родной страной, с почвой, резко отличалось от лаконичной организации материала в «одноцентренном» романе «Рудин».
В «Дворянском гнезде» идейный спор героев впервые занимает центральное место и впервые «сторонами» этого спора становятся любящие. Сама любовь превращается в арену борьбы идеалов.
Интерес к народу, желание быть полезным ему, найти свое место в исторической жизни страны, главным смыслом развития которой должно быть улучшение народного быта, основанное на познании потребностей и устремлений народа, характерны для Лаврецкого.
Лаврецкий — мыслитель. Сознавая необходимость действия, он считает главной для себя заботой разработку смысла и направления этого действия. Уже в первой молодости он погрузился в ученые занятия, которые должны были придать теоретические основания его деятельности.
Тургенев одновременно работал над «Дворянским гнездом» и статьей «Гамлет и Дон-Кихот». В роман «Дворянское гнездо» введено немало моментов, долженствующих подчеркнуть гамлетизм главного героя. Автор сталкивает Лаврецкого с тремя людьми деятельного характера, с тремя носителями законченных, устоявшихся убеждений, с людьми, живущими в соответствии со своими убеждениями.
Со всеми этими тремя персонажами его герой вступает в споры. Спор с Михалевичем, наиболее полно и прямо воплощающим образ тургеневского Дон-Кихота с его бесконечной добротой, убежденностью и непрактичностью, рисуется как обмен мнениями, бурный и ожесточенный характер которого определяется и противоположностью натур героев, и родством их умственных интересов.
Михалевичу Лаврецкий задает важный для них обоих вопрос: «Что делать?». Вопрос этот для них имеет не узкопрактическое значение, а соотносится с самими основами теоретического решения проблем истории, политики и философии.
Подлинный Дон-Кихот — Михалевич считает этот вопрос решенным, и решенным не разумом, а чувством, интуицией и верой.
Для него задача человека — не размышления о смысле деятельности и ее плодотворности, а активная, практическая работа по воплощению добытой интуицией истины.
Укажем на черту, характеризующую друзей-антагонистов и затем нередко встречающуюся в литературе 60-х гг. при характеристике подобной «пары», столкновении гамлетического и донкихотского характеров: Лаврецкий оказывается практически гораздо более состоятельным, чем превозносящий значение «работы, деятельности» Михалевич. Михалевич счел бы достижение результатов, которых добился Лаврецкий, прямым путем в царство свободы и благоденствия. Лаврецкого же эти результаты не спасают от чувства глубокой неудовлетворенности.
Принципиально иной характер, чем спор Лаврецкого с Михалевичем, носит его спор с Паншиным, также убежденным человеком «дела». Паншин не только не Дон-Кихот, он противостоит этому роду людей. Главные его черты — эгоизм, честолюбие и животная жажда благ жизни.
Он до мозга костей петербургский чиновник, «исполнитель». Вместе с тем он готов проводить в жизнь самые решительные реформы, ломать и крушить. Идеалы его ограничиваются последними «видами» правительства, так как верность этим «видам» и безоглядность деятельности по их выполнению сулит ему личные выгоды.
Реформаторский зуд «сугубого» (выражение Салтыкова) молодого администратора — камер-юнкера, внешний либерализм его речей яснее всяких датировок свидетельствуют о том, какая эпоха изображена в романе.
Еще более ясно это следует из конспективного авторского пересказа возражений Лаврецкого Паншину: «...отдавал себя, свое поколение на жертву, — но заступался за новых людей, за их убеждения и желания». Таким образом, речь идет о новом, молодом поколении, которое должно сменить людей, живших под гнетом николаевского царствования.
Оговоримся, что историко-политический план здесь хронологически не совпадает со временем, необходимым для осуществления лирического сюжета.
Между спорами, о которых идет речь, и эпилогом романа, рисующим последнюю встречу Лаврецкого с молодежью дома Калитиных и с Лизой-монахиней, проходит 8 лет. Именно поэтому Тургенев, очевидно, вынужден был отнести начало действия романа к 1850 году вопреки всей исторической обстановке, изображенной в нем.
Характерно, что Паншин называет Лаврецкого отсталым консерватором.
Неприятие лжи как характерная черта Лаврецкого выразилось в его отрицательном отношении к Паншину, в бескомпромиссном его нежелании в чем-либо согласиться с последним. Широковещательным планам Паншина, которые он воспринимает как «фразу», Лаврецкий противопоставляет требование изучения родной страны и «признания народной правды и смирения перед нею».
На нетерпеливый вопрос Паншина «...что же Вы намерены делать?» (как видим, и Паншина интересует вопрос «что делать?», но для этого чиновника «делать» — значит безотчетно и бездумно перекраивать жизнь народа, пользуясь его безропотностью) Лаврецкий дает ответ, облеченный в форму нарочитой простоты и прозаичности: «Пахать землю <...> и стараться как можно лучше ее пахать».
В этой позиции Лаврецкого есть сходство с позицией героя Толстого — Левина, также иронически относившегося к «административному восторгу» бюрократов и либеральных помещиков, проводивших всякого рода реформы, также видевшего свою задачу в организации земледелия на новых основах, также неоднократно слышавшего в свой адрес обвинения в консерватизме. Впоследствии подобный тип, названный Михайловским «кающимся дворянином», привлек к себе внимание писателей и критиков.
Любовь, интерес и уважение Лаврецкого к народу роднит его с Лизой Калитиной, девушкой, поступки которой прямо и непосредственно следуют из ее убеждений.
Говоря о преданности людей типа Дон-Кихота определенному, раз навсегда принятому идеалу, Тургенев утверждал: «Многие получают свой идеал уже совершенно готовым, в определенных, исторически сложившихся формах; они живут, соображая жизнь свою с этим идеалом, иногда отступая от него под влиянием страстей или случайностей, — но они не рассуждают о нем, не сомневаются в нем...».
Именно к такому типу людей относится Лиза Калитина. Ее убежденность, а также и то, что ее «свои мысли» являются по существу лишь применением традиционной, бытующей в патриархальной крестьянской среде и освященной веками системы представлений к данной ситуации, делают ее поступки непонятными и неожиданными для людей, воспитанных в традициях дворянского быта.
Лиза ведет с Лаврецким постоянный спор, пытается обратить его в свою «веру». Сюжет «пропаганды», идейного воспитания девушки мужчиной, который Добролюбов считал типичным для Тургенева, в «Дворянском гнезде» как бы перевертывается. Лиза не только глубоко убеждена в нравственных истинах, которые усвоила с детства, — она, подобно Михалевичу, «верует» в них, и где-то эта вера граничит с фанатизмом.
Недаром ее воспитательница Агафья ушла в старообрядческий скит. Религия для Лизы — источник готовых нравственных ответов на самые глубокие тайны бытия, на самые трагические противоречия человеческой жизни. Любя свою страну, простых людей, простой быт, Лиза встречает в Лаврецком единомышленника, человека, который уважает Россию и ее народ; однако Лиза видит и скептицизм, и неверие Лаврецкого, его равнодушие к религии. Она надеется обратить его к религии.
Религиозность Лизы овеяна чувством трагизма жизнии неотделима от присущей ей высшей этической требовательности по отношению к самой себе. Михалевич утверждал, что в современной России «на каждой отдельной личности лежит долг, ответственность великая перед богом, перед народом, перед самим собою!». Лиза Калитина инстинктивно чувствует эту ответственность.
Внешние трагические обстоятельства, не дающие соединиться Лизе и Лаврецкому, воспринимаются Лизой как сигнал той сложной связи самых, по видимости, далеких друг от друга явлений, вследствие которой счастливая любовь может восприниматься как грех в то время, когда страдают, голодают, дичают крестьяне в деревне.
Отцы современных либеральных помещиков грабили, пытали, убивали отцов современных крестьян. Эта роковая вина тяготеет над людьми нового поколения. Лаврецкий замечает в Лизе черты фатализма и покорности — патриархальные добродетели, которые пугают его. Ей «все жребии равны», но не потому, что она испытала любовное разочарование, а потому, что ее окружает море народных страданий и в этих страданиях она считает повинными своих предков.
Эти настроения понятны Лаврецкому, но он не может принять старинную мораль отречения и смирения. Лаврецкий пытается предостеречь, убедить ее и вынужден говорить на ее же языке.
Его уверения, что свобода чувства — высшее благо, что нарушение этой свободы влечет за собою несчастье и тот, кто нарушает ее, отвечает за последствия такого нарушения, — наталкивается на сопротивление Лизы, источником упорства которой является ее приверженность определенной этической системе.
От образа Лизы прямые нити тянутся к героине рассказа Тургенева «Странная история» — барышне Софи, которую все находят «странной» и самый жизненный подвиг которой (подвиг самоотречения и религиозного служения — традиционный, древний подвиг паломничества и послушничества), освященный идеей, но идеей ложной, выглядит не более как «странной историей».
Она не нашла пути к великому, к подлинно полезному для человечества приложению своих сил и осталась не более как «странным человеком». Последовательно отрицательно относясь к религиозному фанатизму, полемизируя с Герценом, видевшим в старообрядчестве и сектантстве возможный источник революционных настроений, Тургенев вместе с тем сравнил Софи с юными революционерками-народницами, которые впоследствии, как подчеркивает писатель, шли на подвиг ради того, что «они считали правдой и добром», воплощая свои «незыблемые и неискоренимые убеждения». В статье «Гамлет и Дон-Кихот» сказано: «Все люди живут <...> в силу своего <...> идеала, т. е. в силу того, что они почитают правдой, красотою, добром».
Убеждения Лаврецкого не соответствуют аскетическим взглядам Лизы, он спорит с нею, но его смирение перед народнойправдой, готовность, с которой он покоряется ложному, не по его вине возникшему положению (ведь он мог развестись с женой) и отказывается от борьбы за свое счастье, упреки, которые он адресует себе, противопоставляя труд на благо обездоленного народа любви и радостям жизни, — свидетельствуют о том, что и он не верит в свое право на счастье.
Расставшись с Лизой и аскетически посвятив себя работе на благо своих крестьян, Лаврецкий, забытый всеми и одинокий, «перестал думать о собственном счастье, о своекорыстных целях», и именно поэтому «сожалеть ему было о чем, стыдиться — нечего».
Роман «Дворянское гнездо» проникнут сознанием течения исторического времени, уносящего жизни людей, надежды и мысли поколений и целые пласты национальной культуры.
Самый образ «дворянского гнезда», образ, локально и социально «отмежеванный» от большого обобщенного образа России, родины, все же представляет собой производное от него, и эта сторона созданного в романе мира не менее важна, чем выраженное в нем «чувство истории».
В «Дворянском гнезде», в старинном доме, в котором жили поколения дворян и крестьян, обитает дух родины, России, от него веет «дымом отечества». Лирическая тема России, противопоставленной Западу, сознание особенности русских исторических условий и характеров в «Дворянском гнезде» предвосхищают проблематику романа «Дым».
В «Дворянском гнезде», в домах Лаврецких и Калитиных, родились и созрели духовные ценности, которые навсегда останутся достоянием русского общества, как бы оно ни переменилось.
«Светлую поэзию, разлитую в каждом звуке этого романа», по определению Салтыкова-Щедрина, следует видеть не только в любви писателя к прошлому и его смирении перед высшим законом истории, а в его вере во внутреннюю органичность развития страны. В конце романа новая жизнь «играет» в старом доме и старом саду, а не уходит из этого дома, отрекаясь от него.
Ни в одном произведении Тургенева в такой степени, как в «Дворянском гнезде», отрицание не связано с утверждением, ни в одном противоположности не сплетены в такой тесный узел. Рисуя исторический закат помещичьих гнезд, Тургенев показал, что непреходящие ценности дворянской культуры были созданы в процессе ее взаимодействия с духовной жизнью народа, крестьянства.
История русской литературы: в 4 томах / Под редакцией Н.И. Пруцкова и других - Л., 1980-1983 гг.
Роман Тургенева при появлении в печати вызвал восторженные отклики читателей. ""Дворянское гнездо" имело самый большой успех, который когда-либо выпал мне на долю. Со времени появления этого романа я стал считаться в числе писателей, заслуживающих внимание публики", - писал сам Тургенев в предисловии к собранию своих романов в издании сочинений 1880 г. {Любопытный рассказ о том, как расхватывались и перепродавались по спекулятивным ценам экземпляры журнала, где был опубликован роман, приводится в воспоминаниях книгопродавца Н. И. Свешникова, - Н. И. Свешников. Воспоминания пропащего человека. "Academia", M.-Л. 1930, стр. 361.} Большое количество статей и рецензий, которыми откликнулась пресса на появление "Дворянского гнезда", свидетельствовала о выдающемся литературно-общественном значении этого события.
Роман был замечен и высоко оценен современниками, принадлежавшими к самым различным общественным кругам. О высоких художественных достоинствах "Дворянского гнезда", о впечатляющей силе его образов писали и представители эстетической критики Н. Ахшарумов {Н. Ахшарумов. "Дворянское гнездо" И. С. Тургенева ("Современник", январь 1859). - В кн.: "Весна", Литературный сборник на 1859 г., СПб., 1859, стр. 358-374.}, А. Пятковский {А. Пятковский. "Дворянское гнездо". Повесть И. С. Тургенева ("Современник", 1859, Э 1). - "Журнал министерства народного просвещения", 1859, Э 5, отд. VI, стр. 95-111.}, М. Де-Пуле {М. Де-Пуле. "Дворянское гнездо" И. С. Тургенева, - P Сл, 1859, Э 11, отд. Ц, стр. 1-22; Нечто о литературных мошках и букашках. - "Время", 1861, Э 2, отд. III, стр. 115-131.}, и "почвенник" Ап. Григорьев {Ап. Григорьев. И. С. Тургенев и его деятельность. (По поводу романа "Дворянское гнездо"), - P Сл, 1859, ЭЭ 4, 5, 6, 8.}, и публицист либерального направления П. В. Анненков {П. В. Анненков. "Дворянское гнездо". Роман И. С. Тургенева. - P Вести, 1859, т. XXII, Э 8, стр. 508-538.}. В течение года четыре раза высказывал свое мнение о "Дворянском гнезде" на страницах "Современника" Н. А. Добролюбов {С, 1859, ЭЭ 2, 5, 6; 1860, Э 3 - в рецензиях на комедию Островского "Воспитанница", на сборник "Весна" и в статьях "Что такое обломовщина", "Когда же придет настоящий день".}. Горячо отзывался о новом произведении Тургенева M. E. Салтыков-Щедрин {Салтыков-Щедрин, т. XVIII, стр. 142-144.}, несколько статей посвятил этому произведению в разное время Д. И. Писарев {Д. И. Писарев. "Дворянское гнездо". Роман И. С. Тургенева. - "Рассвет", 1859, Э И, отд. II, стр. 23-40; Писемский, Тургенев и Гончаров. - P Сл, 1861, Э И, стр. 1-47; Женские типы в романах и повестях Писемского, Тургенева и Гончарова. - P Сл, 1861, Э 12, отд. И, стр. 1-52.}.
С более или менее развернутыми отзывами о романе выстудили газеты "С. - Петербургские ведомости" (1859, Э 284, 31 декабря, в анонимном обзоре петербургских журналов), "Русский мир" (1859, Э 11, статья А. С. Гиероглифова), "Русский инвалид" (1859, Э 217, статья Л. Л-о), "Le Nord" (1859, Э 84), а также журналы (кроме названных выше) "Сын отечества" (1860, Э 6), "Северный цветок" (1859, Э 10) и "Искра" (1860, Э 1), где был помещен критический отклик на статью М. Де-Пуле в "Русском слове".
При видимом единодушии хвалебных оценок в критике, посвященной "Дворянскому гнезду", отразились разные точки зрения на роман Тургенева и развернулась иногда скрытая, иногда явная полемика между авторами противоположных идеологических ориентации. В самом подходе к рецензируемому произведению и в особом внимании к той или иной стороне романа сказывалась иногда весьма определенная позиция критика. Так, в ряде рецензий общественное звучание романа Тургенева либо не замечалось вовсе, либо намеренно отрицалось, что особенно явственно проявилось в позиции критика "С. - Петербургских ведомостей". "В "Дворянском гнезде", - писал этот критик, - при всей наклонности нашего времени во всем видеть поучение или обличение, чрезвычайно трудно отыскать хотя бы малейший намек на тенденцию. Иные хотели видеть в романе г. Тургенева изображение трех поколений - екатерининского, александровского и николаевского - с целью указать, что все эти поколения оказались несостоятельными в жизни, и что настоящая жизнь принадлежит четвертому, будущему поколению, которое на минуту является в конце рассказа С.." Эти социальные и практические вопросы, которые на каждом шагу останавливают читателя "Обломова" - им нет места в "Дворянском гнезде"
роман г. Тургенева - высокая, чистая поэзия" (СПб Вед, 1859, Э 284).
Критики той же ориентации видели в "Дворянском гнезде" гимн жизни со всеми ее светлыми и трагическими сторонами, восхищались Тургеневым как живописателем дворянского усадебного быта, как поэтом, который противостоит писателям критического направления {Обстоятельный разбор реакционной критики "Дворянского гнезда" в ее столкновении с революционно-демократической критикой дан в статье: М. О. Габель. Роман Тургенева "Дворянское гнездо" в общественно-политической и литературной борьбе конца 50-х годов. - Ученые записки Харьковского гос. библиотечного ин-та, Харьков, 1956, вып. II, стр. 199-210; ср. A. H. Meнзоpова. Роман И. С. Тургенева "Дворянское гнездо" (Идеи и образы). Новосибирск, 1959, стр. 3-4.}.
С развернутым возражением против такой оценки романа выступил в журнале "Русский вестник" П. В. Анненков {Поскольку идейная позиция П. В. Анненкова была во многих отношениях близка Тургеневу в конце 50-х годов, когда создавался роман "Дворянское гнездо", и автор более, чем с другими, считался с мнениями Анненкова о своем произведении, целесообразно обратиться к ряду забытых ныне суждений Анненкова - особенно в той части, которая характеризует реакцию автора статьи на произведенные Тургеневым изменения в тексте романа при его доработке.}. Задавшись целью "серьезно подумать о причинах того единогласного сочувствия и одобрения, того восторга и увлечения, которые вызваны были появлением "Дворянского гнезда"", автор приходит к выводу, что единодушие это вызвано не столько "торжеством поэзии и художнического таланта, самовластно подчиняющих себе разнороднейшие оттенки общественной мысли", сколько непониманием внутреннего значения произведения со стороны ряда критиков и недоразумением, которое нуждается в раскрытии (П. В. Анненков. Воспоминания и критические очерки, отд. II. СПб., 1879, стр. 194-195). Свое "раскрытие" идейного содержания "Дворянского гнезда" как произведения, связанного тончайшими нитями с современностью, Анненков полемически направляет против тех "искателей идеалов", которые стремятся прикрыть "щегольскими ширмами умиления" неприятные житейские истины, "требующие скорой и деятельной помощи", отвернуться от явлений и со- бытий, "волнующих общественную совесть и нарушающих безмятежное состояние души".
"Сквозь запутанные определения идеал их, - пишет Анненков, - часто выглядывает не в образе эстетического понятия, а в форме полезной меры благочиния" (там же, стр. 200).
Далее автор анализирует образ Лизаветы Михайловны, который привлек "искателей идеалов" своей видимой покорностью судьбе и благочинной нравственностью. "Но так ли все это? - спрашивает автор. - Кто из поклонников Лизаветы Михайловны заметил, что в нежную, грациозную и обаятельную форму ее облеклась такая строгая идея, какая часто бывает не под силу и более развитым и более крепким мышцам?" (стр. 199). Рассматривая драму Лизы как драму несоответствия ее внутреннего мира интересам того круга, к которому она принадлежит и который описан Тургеневым без какого-либо "потворства быту", Анненков видит действительное содержание нравственного чувства Лизы в той внутренней энергии, которая противопоставляет ее "условиям, притязаниям и понятиям" окружающей среды. Критик подчеркивает, что уход Лизы в монастырь, которому особенно рукоплещут новейшие искатели идеалов, желавшие сделать покорное отречение от радостей жизни законом для всех людей, является убежищем от требований проснувшейся мысли. Это протест, который приводит к поражению; чистая поэзия самоотречения, по мысли автора романа, лишает человека воли, простора и движения. "Иногда кажется даже, - пишет Анненков, - будто роман написан с целию подтвердить старое замечание, что великие жертвы, приносимые отдельными лицами ежедневно и по своему произволу, точно так же свидетельствуют о болезни общества, как и великие преступления" (стр. 215).
Очевидно, Анненков сыграл какую-то роль в обнажении этой мысли в романе в процессе его совершенствования, так как, характеризуя критические интонации Тургенева по отношению к Лизе, он отмечает их относительную недостаточность: "От превосходного образа Лизы, даже и теперь, после тщательной его обработки, все-таки отделяется мысль, что зародыш настоящей поэзии, питающей сердце, заключается в свободном обмене чувств, подобно тому, как условия общественного просвещения заключаются в обмене мыслей" (стр. 215).
Если в этой своей мысли критик солидаризировался с принципами демократической этики, оказавшей несомненное воздействие и на Тургенева, то в другом вопросе, касавшемся социальных теорий современности, Анненков занимает позицию критическую - и по отношению к революционному содержанию этих теорий, и по отношению к роману Тургенева, где нашла место мысль о неизбежности демократизации деятельных сил общества.
Признавая необходимость "изменения порядка вещей", разрушающего устои государства, т. е. признавая необходимость экономической реформы, Анненков считает, что этому радикальному изменению порядка должно предшествовать изменение в образе жизни самих людей и, прежде всего, обновление того круга, которому Тургенев дал название "Дворянское гнездо". Более того, Анненков признает очевидной необходимость "освежения" и даже "упрощения" этого круга (стр. 219). Но как только речь заходит о конкретном, классовом раскрытии понятия "упрощения" и, в частности, когда в "Дворянском гнезде" Тургенев привлекает внимание читателя к демократическому происхождению Лаврецкого, объясняя этим врожденное гуманное чувство героя, Анненков реагирует на это весьма иронически: "Плебейская кровь, которая отчасти течет в его жилах, помогает его усилиям, но не создала их, как намекает автор, не вполне основательно, по нашему мнению: плебейская кровь также нуждается в обуздании ее духовным началом, может быть даже более, чем какая-либо другая. Энергическое управление своим внутренним миром - вот где единственная доблесть Лаврецкого, не имеющего других доблестей" (стр. 210).
Либерально-славянофильские тенденции проявились в той оценке "Дворянского гнезда", которую дал Ап. Григорьев в статье "И. С. Тургенев и его деятельность (по поводу романа "Дворянское гнездо")". Анализируя роман с точки зрения его близости к русской национальной стихии, критик видит в образах Лизы и Лаврецкого идеальное выражение вечной и неизменной сущности русского народа, он подчеркивает их органичную связь с родной почвой - со всем укладом русской жизни, с ее бытом и поэзией. К числу исконных национальных особенностей Ап. Григорьев относит и обломовские черты Лаврецкого, которые, по мнению критика, представляют собой явление вневременное и не подлежащее изменениям. Раскрытие этих черт в их поэтическом проявлении делает Тургенева певцом народной правды, перед которой смиряется не только Лаврецкий, но и сам писатель {В первой статье молодого Писарева о "Дворянском гнезде" также подчеркивается национальная самобытность писателя, выразившаяся в создании истинно русских типов и в том числе Лаврецкого, отличительной чертой которого является мужественное смирение перед жизнью ("Рассвет", 1859, Э 11).}. Такое осмысление романа заключало в себе полемику против революционных демократов, видевших в обломовщине явление социально обусловленное и тормозящее ход истории.
По воспоминаниям современников, особую позицию в оценке романа Тургенева занял А. Н. Островский, которому оказался чужд замысел Тургенева показать героиню в момент острого конфликта между ее нравственными убеждениями и естественным влечением сердца. Сохранился следующий отзыв А. Н. Островского: ""Дворянское гнездо", напр., очень хорошая вещь, но Лиза для меня невыносима: эта девушка точно страдает вогнанной внутрь золотухой" {Л. Новский (H. H. Луженовский) Воспоминания об А. Н. Островском. - P Вед, 1887, Э 134, от 18 мая.}.
Вопросы нравственно-философские заняли в полемике значительное место. Именно в этом русле чаще всего рассматривалась проблема смирения и долга, столь явственно выделяющаяся не только в "Дворянском гнезде", но и в ряде других произведений Тургенева.
Часть критики истолковала основную этическую коллизию романа в духе христианской морали. ""Дворянское гнездо" - это произведение, выражающее идеал язычника, который еще не отказался от поклонения Венере, но уже познал прелесть более сурового культа, к которому его влекут, порой против собственной воли, стремления его больной и растроганной души", - так отозвалась о романе в письме к Тургеневу E. E. Ламберт, увидевшая в этом произведении отражение своих собственных нравственно-философских воззрений {H. Granjard. Ivan Tourguenev, la comtesse Lambert et "Nid de seigneurs". Paris, 1960, стр. 60-61.}.
Сходные мысли были высказаны в статье Евгении Тур, написанной по поводу выхода в свет романа "Отцы и дети".
По словам этой писательницы, "сокрушение Лаврецкого, его смирение перед судьбою, выражение, что он стих и покорился, было очень знакомо многим и многим" {"Северная пчела", 1862, Э 91 от 4 апреля.}.
Как уже говорилось, полное развитие эта мысль применительно к "Дворянскому гнезду" получила в статьях Ап. Григорьева и встретила решительный отпор со стороны демократической критики, в частности Писарева. В статье "Писемский. Тургенев и Гончаров" Писарев отвечает "нестройным критикам", пришедшим "в неописуемый восторг оттого, что наши повествователи преклоняются будто бы перед народною правдою и святынею". Поставив перед собой задачу "оправдать Тургенева и Писемского от упрека в славянофильстве", Писарев напоминает о том, что Лаврецкий, мягкий и терпимый к глупостям и подлостям других людей, не заслуживает порицания как личность гуманная, но должен быть признан несостоятельным на поприще широкой деятельности ("Как деятель, он - нуль"), по приговору самого Тургенева.
Тургенев далек, по мнению критика, от славянофильской точки зрения и там, где он противополагает самородные полудикие натуры натурам, обесцвеченным цивилизацией, не думая выхвалять один народ за счет другого и лишь обнимая своим могучим синтезом все разнообразие явлений жизни. При этом Писарев подчеркивает, что отношение Тургенева к явлениям современной жизни носит преимущественно отрицательный характер {P Сл, 1861, Э 11, отд. II, стр. 1-47.}.
В другой своей статье: "Женские типы в романах и повестях Писемского, Тургенева и Гончарова" - Писарев развивает мысли предыдущей статьи на примере женских судеб, выведенных Тургеневым в "Рудине", "Асе", "Фаусте", "Дворянском гнезде" и "Накануне". Критик намеренно избирает аспект, противоположный славянофильскому. Он предупреждает: "Я буду выбирать только те личности, которые еще борются с жизнью и чего-нибудь от нее требуют. Женщины, уже помирившиеся с известною долею, не войдут в мой обзор потому, что они, собственно говоря, уже перестали жить" {P Сл, 1861, Э 12, отд. II, стр. 9.}. Говоря об огромной нравственной силе тургеневских героинь, поставленных в трагические отношения к действительности, к жестокому миру господствующей морали, Писарев отмечает движение, которое совершает Тургенев от умозрительной и мало связанной с задачами времени постановки этических проблем к жизненно-конкретной и граждански значимой. Намекая на "невозможность договориться до последнего слова" по цензурным соображениям, Писарев пишет: "Лиза ближе Веры стоит к условиям нашей жизни; она вполне правдоподобна; размеры ее личности совершенно обыкновенные; идеи и формы, сдавливающие ее жизнь, знакомы как нельзя лучше каждому из наших читателей по собственному горькому оиыту. Словом, задача, решенная Тургеневым в абстракте в повести "Фауст", решается им в "Дворянском гнезде" в приложении к нашей жизни" {P Сл, 1861, Э 12, отд. II, стр. 44.}.
Характерно, что новый общественный смысл, который приобрели в "Дворянском гнезде" издавна волновавшие Тургенева проблемы счастья, долга, смирения, был замечен не только в демократическом лагере. В статье "Нечто о литературных мошках и букашках (по поводу героев г. Тургенева)" представитель идеалистической критики М. Де-Пуле писал: "При внимательном чтении "Дворянского гнезда.", это произведение представляет весьма заметный перелом в авторской деятельности г. Тургенева. Лаврецкий смиряется перед народностью, т. е. простонародностью, следовательно, низводится с литературной высоты, на которой стоял и (что делать, сознаемся в своей слабости!) должен стоять тот тип, которого он является представителем" {"Время", 1861, Э 2, стр. 126.}.
Заметной идейной перестройкой Тургенева после появления в свет повести "Ася" и критических статей, направленных в его адрес, и объясняется та поощрительная позиция, с которой было встречено "Дворянское гнездо" революционно-демократической критикой, не нашедшей в новом произведении автора полного единомыслия, но горячо приветствовавшей критический пафос и демократические тенденции романа.
Неоднократные отклики Добролюбова на появление "Дворянского гнезда" содержат признание его высоких художественных достоинств. Наиболее подробно критик анализирует роман в статье "Когда же придет настоящий день?", написанной в связи с появлением романа "Накануне", но в большой мере относящейся и к "Дворянскому гнезду" {С, 1860, т. LXXX, Э III, отд. 3, стр. 31-72.}.
Добролюбов подчеркивает, что главной задачей литературной критики он считает разъяснение тех явлений действительности, которые вызвали к жизни известное художественное произведение. По отношению к творчеству Тургенева эта задача имеет особенный смысл, так как Тургенева "по справедливости можно назвать живописателем и певцом той морали и философии, которая господствовала в нашем образованном обществе в последнее двадцатилетие. Он быстро угадывал новые потребности, новые идеи, вносимые в общественное сознание, и в своих произведениях обыкновенно обращал (сколько позволяли обстоятельства) внимание на вопрос, стоявший на очереди и уже смутно начинавший волновать общество" {Добролюбов, т. II, стр. 208.}.
Далее Добролюбов определяет просветительское значение произведений Тургенева, предшествовавших "Дворянскому гнезду". Героями Тургенева были "вносители новых идей в известный круг, просветители, пропагандисты, хоть для одной женской души, да пропагандисты" - и дело их, по мнению критика, в свое время было очень полезно и благотворно. Но после осознания известных идей и стремлений в истории общества наступил период их осуществления, когда "за размышлениями и разговорами должно следовать дело". По заключению Добролюбова, сознание этой перемены и выразилось в "Дворянском гнезде". Тургенев "умел поставить Лаврецкого так, что над ним неловко иронизировать, хотя он и принадлежит к тому же роду бездельных типов, на которые мы смотрим с усмешкой. Драматизм его положения заключается уже не в борьбе с собственным бессилием, а в столкновении с такими понятиями и нравами, с которыми борьба действительно должна устрашить даже энергического и смелого человека самое положение Лаврецкого, самая коллизия, избранная г. Тургеневым и столь знакомая русской жизни, должны [служить сильною пропагандою и] наводить каждого читателя на ряд мыслей о значении целого огромного отдела понятий, заправляющих нашей жизнью" {Там же, стр. 211-212.}.
Раскрывая свою мысль, Добролюбов пересказывает последний разговор Лаврецкого с Лизой о счастье, - разговор, в котором последнее слово остается за Лизой: "...счастье зависит не от нас, а от бога". В пассивности, с которой Лаврецкий принимает эту чуждую всему его существу философию, и в самом трагическом завершении темы счастья в романе Добролюбов и видит силу критической позиции писателя.
О нравственной силе воздействия романа Тургенева высказал свои впечатления "в том виде, как они сложились тотчас после прочтения "Дворянского гнезда"", M. E. Салтыков-Щедрин в своем письме к П. В. Анненкову от 3 февраля 1859 г. "Я давно не был так потрясен", - признается автор письма, глубоко взволнованный "светлой поэзией, разлитой в каждом звуке этого романа". Обобщая свою мысль, критик пишет: "Да и что можно сказать о всех вообще произведениях Тургенева? То ли, что после прочтения их легко дышится, легко верится, тепло чувствуется? Что ощущаешь явственно, как нравственный уровень в тебе поднимается, что мысленно благословляешь и любишь автора? Но ведь это будут только общие места, а это, именно это впечатление оставляют после себя эти прозрачные, будто сотканные из воздуха образы, это начало любви и света, во всякой строке бьющее живым ключом..." {Салтыков-Щедрин, т. XVIII, стр. 144.}.
Идеи и образы "Дворянского гнезда" нашли отклик в ряде позднейших произведений русской литературы.
Уже в 1859 г. в романе Л. Н. Толстого "Семейное счастье" запечатлелись некоторые следы влияния Тургенева - ив тональности лирических описаний природы, и в образах действующих лиц (Сергей Михайлович), и в отдельных мотивах, сходных с "Дворянским гнездом" (сожаление об уходящей молодости, надежды на счастье молодого поколения). Особенно заметны тургеневские настроения в последней главе романа Толстою, где рассказывается о возвращении героини в старый покровский дом, наполненный "девичьими мечтами" {См. об этом: Б. Эйхенбаум. Лев Толстой, кн. I. Изд. "Прибой", Л., 1928, стр. 361-362.}. В 1861 г. появилась повесть Помяловского "Молотов", продолжавшая многие темы и мотивы "Дворянского гнезда", самое содержание которой - рассказ о "мещанском счастье", бескрылом стяжательском существовании, обусловленном нормами буржуазной морали, - было преемственно связано с этической концепцией "Дворянского гнезда". В "Молотове", как и в "Дворянском гнезде", повествованию предшествует предыстория героев - родословная Дороговых. Героиня повести Надя Дорогова зачитывается романами Тургенева, ее любви сопутствуют тургеневский "Фауст", размышления о счастье и долге, и самое крушение надежд на полное, истинное счастье объясняется, как и в "Дворянском гнезде", несовершенством общественного устройства - уже в иной, не дворянской, а чиновничьей среде.
Популярности "Дворянского гнезда" в значительной мере способствовало то, что в 1866 г. А. Д. Галахов включил отрывки из романа в "Полную русскую хрестоматию" (Образцы красноречия и поэзии, заимствованные из лучших отечественных писателей, ч, II, раздел VI). В конце 70-х годов Н. С. Лесков, описывая Орел, дважды обращался мыслями к героям "Дворянского гнезда" ("Несмертельный Голован", "Мелочи архиерейской жизни") {См. Н. С. Лесков. Собрание сочинений, т. VI. М., 1957, стр. 355-356 и 486.}.
Своеобразное развитие проблематика тургеневского "Дворянскою гнезда" получила в "Пошехонской старине" M. E. Салтыкова-Щедрина (1887-1889). "...Герои Тургенева не кончают своего дела", - писал о "Дворянском гнезде" Салтыков-Щедрин в уже цитированном письме к Анненкову.
По-своему довел до конца рассказ об обитателях "дворянских гнезд" сам Щедрин, показав на примере пошехонских дворян из рода Затрапезных, до какой степени умственного оскудения, нравственного уродства и бесчеловечности доходило поместное дворянство в своих массовых, а не лучших, как у Тургенева, образцах. Преемственность от романа Тургенева подчеркивается у Щедрина и названием отдельных глав (произведение открывается главой "Гнездо"), и избранными аспектами повествования (происхождение героя, система его воспитания, нравственное воздействие природы и общения с народом, религия, эмоциональная сфера - любовь и брак). При этом автор постоянно избирает полемическое по отношению к Тургеневу освещение темы, отрицательное ее толкование: в воспитании детей Затрапезных подчеркивается отсутствие всяческой системы, в пейзаже родовых гнезд - отсутствие какой-либо поэтической прелести, как и в самом образе жизни их обитателей - отсутствие общения с природой. Параллельный эпизод рыбной ловли описывается как чисто коммерческое предприятие. Бесконечно менявшиеся няньки, забитые и озлобленные, не рассказывали детям сказок. Любовь и брак, лишенные даже намека на поэзию, приобретали чудовищно уродливые формы. Наследие крепостнических времен, "поросших быльем" в период, когда создавалась "Пошехонская старина", определило многие привычки и "складки" в характерах и судьбах современников Щедрина, - это и вызвало к жизни произведение, отправным пунктом для которого послужило "Дворянское гнездо" Тургенева. "В современной русской беллетристической литературе, - писал Салтыков-Щедрин в некрологе, посвященном Тургеневу, - нет ни одного писателя, который не имел бы в Тургеневе учителя и для которого произведения этого писателя не послужили отправною точкою".
В этом же преемственном русле устанавливается влияние, которое имело творчество Тургенева, и в частности роман "Дворянское гнездо", на Чехова. В литературе отмечалось, что Чехов, во многом воспринявший и лиризм Тургенева, и чуткость его к вопросам "нравственного состава" личности, и гражданскую требовательность, по-разному относился в различные периоды к "Дворянскому гнезду", но всегда его ценил как глубокое и поэтическое произведение. В рассказах "Безнадежный", "Контрабас и флейта" (1885) он высмеивает обывателей, поверхностно и понаслышке судивших о красотах "Дворянского гнезда" или засыпавших над его страницами.
Обитатели "дворянских гнезд", поэтические, "полуразрушенные усадьбы во вкусе Тургенева" вызывали сочувствие молодого Чехова ("Чужая беда"), но в 90-е годы он относится уже иронически к отжившей поэзии прошлого. В образах "Вишневого сада" много сходного с "Дворянским гнездом", как сходна и сама ведущая тема (судьбы дворянства на поворотном пункте истории), но симпатия автора к милым и беспомощным обитателям "вишневых садов", исчезающих с лица земли, не содержит надежд на какое бы то ни было обновление класса, историческая роль которого была до конца исчерпана {Г. Князев. О Чехове. СПб., 1911, стр. 18; М. Л. Семанова, "Тургенев и Чехов. - Ученые записки Ленинградского госуд. педагог, ин-та им. А. И. Герцена, 1957, т. 134, стр. 180 и следующие.}.
"Дворянское гнездо" продолжало вдохновлять писателей и в дальнейшем. В. Вересаев в своих воспоминаниях рассказывает, что именно "Дворянское гнездо" пробудило в нем самом поэтическое вдохновение. Разговор Лаврецкого и Лемма о музыке вызвал к жизни его первое стихотворение "Звезды" {В. Вересаев. Мои литературные дебюты (Из воспоминаний). - Журнал "30 дней", 1926, Э 1 (10), стр. 29.}.
"Дворянское гнездо" неоднократно инсценировалось для русского театра. Наиболее известна инсценировка П. И. Вейнберга ("Дворянское гнездо". Драма в 4-х действиях. Из романа Тургенева. М., б-ка С. О. Рассохина, 1894) {К. Ф. Тиандер. П. И. Вейнберг. - Известия ОРЯС, 1909, т. XIV, кн. 4, стр. 146.}. В этой инсценировке "Дворянское гнездо" долгое время господствовало на сцене московских и петербургских театров в исполнении лучших русских артистов. Существовала также инсценировка И. С. Напойкина ("Дворянское гнездо". Драма в 5 действиях, переделанная из романа И. С. Тургенева. Театральная б-ка И. С. Напойкина, 1886). Еще одна инсценировка принадлежит Н. И. Собольщикову-Самарину ("Дворянское гнездо". Повесть в 5 действиях, 13 сцен. Изд. Собольщикова-Самарина, Кисловодск, 1912).
По мотивам романа Тургенева композитором В. И. Ребиковым в 1916 г. была создана опера "Дворянское гнездо". Музыкально-психологическая драма в 4-х действиях, 5 картин, оп. 55. Либретто написано самим композитором.
В романе «Дворянское гнездо» мысли Тургенева о своенравии и капризах любви приобретают философскую направленность: он утверждает обусловленность человеческого счастья достойным исполнением нравственного долга. И мысль эта связана прежде всего с образами главных героев романа — Лаврецкого и Лизы Калитиной.
Образ Лизы Калитиной — один из самых поэтичных образов русской литературы, один из самых ярких художественных образов Тургенева. Героиня эта напоминает нам пушкинскую Татьяну. Как и Татьяна, она обладает добрым сердцем, тонкостью чувств, способностью к самопожертвованию, душевной цельностью. «Лиза знает, как ей думать, чувствовать и поступать во всех обстоятельствах жизни: в ней нет ни сомнений, ни колебаний...» — пишет А. И. Незеленов.
Поведение Лизы просто и естественно. Как и пушкинскую героиню, ее воспитывала нянюшка, простая крестьянка, Агафья Васильевна. Именно она привила девочке особое религиозное чувство, ту самую мистическую любовь, в которой раскрылись такие качества Лизы, как скромность, совестливость, терпеливость, милосердие, интерес к жизни простых людей. «Лизе и в голову не приходило, что она патриотка, но ей было по душе с русскими людьми, русский склад ума ее радовал, она, не чинясь, по целым часам беседовала со старостой материнского имения, когда он приезжал в город, и беседовала с ним как с ровней, без всякого барского снисхождения».
Тургенев рассказывает нам, как прошло детство героини, описывает ее занятия. Родители практически не занимались Лизой: отец «терпеть не мог... нянчиться с писклятами», да и некогда ему было, а мать, «ленивую барыню», «утомляла всякая постоянная забота». Сначала Лиза находилась «на руках гувернантки, девицы Моро из Парижа», а затем, после смерти отца, воспитанием ее занималась тетка, Марфа Тимофеевна. Очень любила девочка и свою нянюшку, Агафью Васильевну, которая открыла ей новый, неведомый мир. Они постоянно были вместе. Ровным и мерным голосом Агафья рассказывала девочке «житие Пречистой Девы, житие отшельников, угодников Божиих, святых мучениц», рассказывала, «как жили святые в пустынях, как спасались, голод терпели и нужду». Лиза ее слушала — «и образ вездесущего, всезнающего Бога с какой-то сладкой силой втеснялся в ее душу, наполнял ее чистым, благоговейным страхом, а Христос становился ей чем-то близким, знакомым, чуть не родным».
В отличие от других детей, Лиза не любила шумных детских игр и кукол, она росла тихой, задумчивой, серьезной, глаза ее «светились тихим вниманием и добротой». «Особенно блестящими способностями, большим умом ее Бог не наградил», читала она не слишком много, но у нее обо всем были свои суждения, «шла она своей дорогой». Она любила ходить в церковь и молилась «с каким-то сдержанным и стыдливым порывом». Ко всем окружающим Лиза относилась ровно, «она любила всех и никого в особенности». «Вся проникнутая чувством долга, боязнью оскорбить кого бы то ни было, с сердцем добрым и кротким», она жила своей тихой внутренней жизнью.
Лиза много размышляла, ее суждения о людях отличались глубиной и точностью. Так она инстинктивно почувствовала, что за человек Паншин, и отказалась выходить за него замуж. Рассказывая историю Паншина, Тургенев как бы мимоходом замечает: «...в душе он был холоден и хитр, и во время самого буйного кутежа его умный, карий глаз все караулил и высматривал; этот смелый, свободный юноша никогда не мог забыться и увлечься вполне».
И наоборот, Лиза полюбила Лаврецкого, почувствовав его чистую, бесхитростную душу. Судьба Федора Лаврецкого была непростой. Его отцом был дворянин, матерью — крестьянка, которую «признали» в семье Лаврецких уже после рождения сына. Мальчик чувствовал двусмысленное положение матери в доме, видел, как ее унижает и притесняет Глафира, его тетка, к которой ничего, кроме страха, он не испытывал. Простонародное происхождение матери послужило причиной многолетней вражды между его отцом и дедом. Отец мальчика, Иван Петрович, все время жил отдельно от семьи, сначала в Петербурге, потом за границей. И только после смерти своей жены, Маланьи Сергеевны, возвратился в родной дом, чтобы заняться воспитанием Феди.
Иван Петрович стал воспитывать мальчика на европейский манер и «поселил» в голове его путаницу. Мрачная, гнетущая атмосфера в доме, надзор тетки Глафиры, постоянное давление отца, беспорядочная муштра — все это привело к тому, что Лаврецкий превратился в человека внутренне зажатого, комплексующего, который «не свободен духом, не может справиться с собой, привести к гармоническому единству богатство своего внутреннего мира».
В мироощущении героя прочно поселился западноевропейский скептицизм. И скептицизм этот затем постоянно проявляется в Лаврецком. В самой любви его к Лизе постоянно проскальзывает сомнение. «Неужели, — подумал он, — мне в тридцать пять лет нечего другого делать, как опять отдать свою душу в руки женщины?» Он сомневается в чувствах Лизы. Любовь соседствует в Лаврецком с его скепсисом, с чувством недоверия к женщинам, с чувством горечи, оставшейся после его несчастливого брака.
Лиза вносит мир и свет в «нравственный быт скептика», она пытается искоренить в душе его эгоизм, недоверие, возродить в нем исконно русские черты — смирение, милосердие. И под влиянием любви герой преображается, в чувстве Лаврецкого сливается все: и любовь к родине, и глубокое религиозное чувство, и жажда настоящего дела, деятельной, достойной жизни.
Любовь Лизы и Лаврецкого изображена Тургеневым поэтически, с особым, волнующим лиризмом. Объяснение героев происходит на фоне прекрасной майской ночи: «свет поднявшейся луны косо падал в окна; звонко трепетал чуткий воздух». Звучит чудная музыка: «сладкая, сладостная мелодия с первого звука охватывала сердце; она вся сияла, вся томилась вдохновением, счастьем, красотою, она росла и таяла; она касалась всего, что есть на земле...».
Любовь Лизы и Лаврецкого основана на внутреннем родстве душ, это любовь на всю жизнь, она сулила настоящее, прочное счастье. Сама судьба вроде бы способствует героям. Из французского журнала Лаврецкий узнает случайно о смерти жены, Варвары Павловны. Это вдохновляет его, в нем крепнет решение соединиться с Лизой. Здесь Тургенев не обнажает хода мыслей героя или внутреннего монолога. Но он описывает волнение Лаврецкого, подчеркивая значимость всего происходящего: «...он не мог спать. Он даже не вспоминал прошедшего времени; он просто глядел в свою жизнь; сердце его билось тяжело и ровно, часы летели, он и не думал о сне».
Однако известие это оказалось ложным, и Варвара Павловна с маленькой дочкой вскоре вернулась к Лаврецкому. Рухнули все его надежды, «сердце у него надрывалось», и в «голове, пустой и словно оглушенной, кружились все одни и те же мысли, темные, вздорные, злые». Лаврецкий не любит Варвару Павловну, он еще допускает возможность счастья с Лизой, но она просит его вернуться к жене.
И здесь в романе звучит мотив нравственного долга. Счастье в понимании Тургенева противопоставлено человеческому долгу. «...Жизнь не шутка и не забава, жизнь даже не наслаждение... жизнь — тяжелый труд. Отречение, отречение постоянное — вот ее тайный смысл, ее разгадка: не исполнение любимых мыслей и мечтаний, как бы они возвышенны ни были, — исполнение долга, вот о чем следует заботиться человеку; не наложив на себя цепей, железных цепей долга, не может он дойти, не падая, до конца своего поприща», — читаем мы в повести «Фауст».
Та же идея воплощается Тургеневым в «Дворянском гнезде». Больно и горько герою, и думает он, что нет у него права на «полное, истинное счастье». Ничего не сделал он для России: молодость прошла глупо и пошло, «лучшие года» растратил на развлечения, «на женскую любовь». Так же считает и Лиза. «Оглянись, кто вокруг тебя блаженствует, кто наслаждается? Вон мужик едет на косьбу; может быть он доволен своей судьбою... Что ж? Захотел ли бы ты поменяться с ним?», — убеждает она Лаврецкого. И она не может изменить своего решения: вместе с добротой и кротостью в характере Лизы были воспитаны жертвенность, суровость и непреклонность.
Лиза чувствует себя виноватой за грехи отца и воспринимает случившееся как возмездие. Именно поэтому она решает уйти в монастырь: «Такой урок не даром, — говорит она, — да я уж не в первый раз об этом думаю. Счастье ко мне не шло; даже когда у меня были надежды на счастье, сердце у меня все щемило. Я все знаю, и свои грехи, и чужие, и как папенька богатство наше нажил; я знаю все. Все это отмолить, отмолить надо. ...Отзывает меня что-то; тошно мне, хочется мне запереться навек». Со времени приезда Варвары Павловны Лиза считает себя не вправе разлучать ее с мужем, лишать ребенка отца. Лиза прекрасно понимает весь цинизм и фальшивость жены Лаврецкого, но решение ее остается непреклонным: «Бог их соединил, и только он может разъединить».
Мотив долга в романе звучит уже в описании судьбы Агафьи: за свою красоту, за свое право на счастье она наказывает себя, приняв крест терпения, самоунижения. Вообще, черта эта характерна для русских людей. «В характере русского человека глубоко замечательна черта самонаказания, этого добровольного мученичества, на которое осуждает себя человек за немногие радости, испытанные им в жизни... На это покаяние осуждают себя всегда люди даровитые, претерпевшие всевозможный гнет судьбы», — писал Де-Пуле.
Однако это решение дается героине нелегко. Расставаясь с Лаврецким, Лиза безгранично страдает и чувствует себя глубоко несчастной. Вспомним, как Тургенев описывает ее состояние после приезда Варвары Павловны: «Лиза казалась спокойной... странная бесчувственность, бесчувственность осужденного нашла на нее». Марфа Тимофеевна уводит ее от гостей, сказав, что у нее болит голова. И далее: «Лиза... в изнеможении опустилась на стул», «...покраснела — и заплакала». И далее читаем: «Марфа Тимофеевна всю ночь просидела у изголовья Лизы».
Стиль Тургенева своей лаконичностью зачастую напоминает стиль Пушкина. Известно высказывание Ивана Сергеевича о том, что писатель должен быть психологом, но тайным. Такого рода «тайную психологию» Тургенева мы встречаем и в романе «Дворянское гнездо». Писатель не дает внутреннего монолога Лизы Калитиной. Ее переживания обрисованы через восприятие других персонажей или через портрет, раскрывающий впечатление окружающих. Вот какой она предстает в момент объяснения с Лаврецким. «Лиза подняла на него свои глаза. Ни горя, ни тревоги они не выражали; они казались меньше и тусклей. Лицо ее было бледно; слегка раскрытые губы тоже побледнели». При встрече с Лаврецким в монастыре она выдает свое волнение лишь дрогнувшими ресницами да нервной игрой пальцев.
«Мнимая сжатость и лаконичность языка, прелесть недомолвки, прозрачность рисунка, неизбежная неожиданность развязки — все это обдуманная и зрелая реакция на грехи молодости, на избыток красноречия в юношеских поэмах, на излишний психологический анализ „лишних людей", на слащавую риторику романтизма, на грубый язык „натурализма"», — писал о стиле Тургенева К. К. Истомин.
Эпилог романа грустен — прошло восемь лет, «опять повеяло с неба сияющим счастьем весны», но невозможно счастье для героев: Лиза постриглась в монастырь, Лаврецкий постарел, он по-прежнему одинок и несчастен. Спустя восемь лет он посещает дом Калитиных и вспоминает молодость, свои ушедшие мечты. Лаврецкий «вышел в сад, и первое, что бросилось ему в глаза, — была та самая скамейка, на которой он некогда провел с Лизой несколько счастливых, не повторившихся мгновений; она почернела, искривилась; но он узнал ее, и душу его охватило то чувство, которому нет равного и в сладости и в горести, — чувство живой грусти об исчезнувшей молодости, о счастье, которым когда-то обладал».
Здесь вновь звучит мысль о бренности человеческой жизни, о конечности счастья, о перипетиях судьбы. Человек не родится для счастья, но должен выполнить свою особую миссию, и в этом глубочайший трагизм человеческого существования.